Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

— Какие щуки были сегодня на базаре! — вмешалась бабушка. — Мороженные. Колхоз вывез на продажу. А я думаю: возьму карпов. Щуке, думаю, до карпа, как галке до индюка…

— Не ошиблась, мама, — сказала Лукерья Федоровна. — У нас в детдоме аквариум устроили. Вчера золотых рыбок в него выпустили. Дети весь день толпились, не захотели и книжки слушать.

Лукерья Федоровна работала в детском доме воспитательницей. У нее было тонкое лицо без морщин и пышная прическа, из-под которой выглядывали мочки ушей со следами дырочек от сережек. С сыном у нее была искренняя дружба. Виктор привык доверяться ей во всех своих делах. Только как-то так случилось, что о Юле не сказал. А когда и вспоминал в числе других своих одноклассниц, то старался произнести ее имя с наибольшим равнодушием. Но Лукерья Федоровна материнским сердцем чуяла правду. Сегодня она все время украдкой посматривала на сына. Заметила, что уже несколько дней он что-то носит в сердце, чем-то очень взволнован, что-то его мучает. Но не спрашивала. Наверно, он сам расскажет.

Катя была веселая и радостная. Работала она на метеорологической станции и мечтала выявить такую закономерность в природе, чтобы заранее, по крайней мере за полгода, безошибочно определять, когда и где выпадут дожди.

Виктор часто беззлобно подтрунивал над этой идеей сестры.

Сегодня Екатерина Степановна пришла особенно возбужденная и сразу набросилась на брата:

— Ну-ка, голубчик, что я тебе расскажу!

— Тебя что, муха укусила? — отмахивался Виктор. — Цеце или обыкновенной овод?

— Так вот, — торжественно объявила Катя за ужином, — к нам приехал из Лубен старик, бывший агроном. Слушайте же, особенно ты, овод!

— Ну вот, я уже у нее стал оводом, — мурлыкнул Виктор, которому было не до споров и которого сегодня бесило приподнятое настроение сестры.

— Так вот этот старик открыл закономерную связь между туманами и изморозью зимой и дождями летом. На основании народных примет. Подумайте, старый человек, ходит согнувшись. «Мне, — говорит, — скоро переходить в третью стадию, но только не умру, пока не примут на вооружение мой метод, а упрямый!» Все управление гидрометеослужбы его уже знает!

— Ну, пусть ему будет счастье в судьбе, — сказал Степан Яковлевич, — хотя я, правду сказать, не очень верю, чтобы можно было по каким-то методам точно предсказывать дождь. Так-то… А что это наш сынок такой хмурый? — обратился к Виктору. — Как ты, за новый метод или за старый? Ого-го, что-то расстроило нашего будущего сталевара. И даже карп его не воодушевляет. Может, двойку схлопотал? Не думаю. А может, — та девушка, что сидит на третьей парте?

— На какой парте? — вскинулся Виктор. — Про какую вы девушку?

— Ты лучше знаешь. Что же, «на заре туманной юности» законно. Бывает, и очень часто.

— Ну что ты, отец!

— Ничего. Если угадал, то и у меня бывало. Впервые случилось в семнадцать лет. Думал, что это любовь навеки. И она так думала. Горение, вздохи, стихи, песни!.. А потом еще дважды влюблялся и каждый раз тоже думал, что теперь уже на веки вечные. Аж пока не нашел нашу маму. Оказалось, что только теперь по-настоящему — на всю жизнь. Так-то, сын.

— Никого на третьей парте у меня нет, — сказал Виктор.

— Охотно верю, что не на третьей. А от любовных мук лучше всего помогает знаешь что? Переплетное дело! Честное слово, Виктор! Давай сегодня переплетем Флобера. Давно пора, друзья же твои и истрепали. Да и «Огонек» за прошлый год я еще не закончил.

Виктор глянул на отца, на его длинные усы, на прищуренные глаза (их так жмурил только отец), и сердце окутали тепло и нежность. Было приятно вслушиваться, как это тепло медленно захватывает все существо, подступает к глазам, и тает в груди ледяной холодок.

Родной папа, какой он хороший, как хорошо будет работаться рядом с ним у печи! И почему-то так растрогала сейчас его страсть переплетать книжки. У Степана Яковлевича была большая собственная библиотека в трех больших шкафах; книги он уважал и, если случалось переплетать, делал это с особой любовью.

В сердце Виктора осталась сейчас только маленькая колючка, но и ее атаковало со всех сторон тепло, заполняющее грудь. И он вдруг ощутил, что голодный, как волк, и что в самом деле нет в мире еды, вкуснее карпа!

А мать уже подсовывает сбоку стакан с дымящимся чаем и сдобу.

Сын глянул, слегка улыбнулся — мать была большая чайовница. Не существовало, наверное, такого сорта чая, которого бы она не попробовала.

— Спасибо, мам. Это что? Индийский или китайский?

— Грузинский, «экстра», его надо уметь заваривать.

— А цейлонский как?

— Разочаровалась.

— Но и горячий же твой чай! Ничего, приятно. Из меня до сих пор холод выходит. На дворе таки настоящий мороз! Если и завтра так… Но все равно шапку не надену. Кепка — и все…

Он выпил чай, отодвинул стакан.

— Ну что же, теперь можно и Флобера!

Виктор встал из-за стола, поцеловал мать, ущипнул за шею сестру — так что она вскрикнула, и пошел с отцом в кухню. Здесь в уголке стоял винтовой станок для сшивания и лежала аккуратная груда листов «Огонька».

В прессе была закреплена уже сшитая книжка…

Виктор с удовлетворением поставил пресс, взял нож и плавно провел им по краю книжки. Нож был круглый, похожий на колесико, из-под острого лезвия легко посыпались на пол узкие полоски срезанной бумаги.

— Не очень нажимай! Спокойно! — подсказывал Степан Яковлевич, сидя за станком и привычным движением пальцев ровняя стопку листов…

30

Нина Коробейник не помнит такого несчастливого дня. Еще утром настроение испортилось от того, что Вова Мороз пришел в школу вместе с Варей Лукашевич.

«Теперь уже никаких сомнений, — подумала Нина. — Вова подружился с этой молчальницей».

Самолюбие девушки было глубоко уязвлено. Она уверяла себя, что ничего не случилось, ей никакого дела нет до того, с кем дружит этот «художник». И вообще, еще неизвестно, выйдет ли из него талантливый художник.

«О чем же он может разговаривать с Варей? Что она понимает в искусстве?»

Но настоящая неприятность ждала Нину позже. В коридоре ее встретила старшая пионервожатая Зоя Назаровна.

— Я тебя ищу, Нина. Ты уже, конечно, знаешь про Сухопару?

У Нины екнуло сердце.

— Что случилось?

— Как?! — воскликнула Зоя Назаровна. — Ты вожатая в пятом классе и не знаешь, что там произошло? А помнишь, я говорила, что этот Сухопара, которого ты расхваливала в стенгазете и вообще на всех собраниях, подставит тебе ножку? Вот и подставил, полюбуйся им!

Оказалось, что сегодня на уроке Николай Сухопара пустил бумажную стрелу, и она упала перед учительницей на классный журнал.

— Иди сейчас же к классному руководителю, к пионерам, — посоветовала Зоя Назаровна, — принимай меры. За такие вещи… знаешь?

Нина пошла в учительскую комнату и сразу же увидела огорченное и обеспокоенное лицо Зинаиды Федоровны.

— Вот хорошо, что вы пришли, — сказала она Нине. — Уже знаете? Николай наш снова «сорвался».

От нее Нина узнала о поступке Николая Сухопары. Зинаида Федоровна вызвала его отвечать урок по арифметике. Тот ничего не знал, и учительница поставила ему двойку. Занятие в классе продолжалось. И вдруг Сухопара пустил бумажную стрелу. Она пролетела над головами учеников и упала на стол учительницы.

— Вы понимаете, Нина, — говорила, волнуясь, учительница, — это месть за двойку.

— А вы что? Что вы ему сказали? — спросила Нина, чувствуя, что часть вины Сухопары лежит и на ней, вожатой.

— Я ему приказала: «Сухопара, немедленно выйди из класса». Ну, он вышел, но так громыхнул дверью, что зазвенели оконные стекла.

В тот же день состоялся пионерский сбор отряда. Юля Жукова послала туда и Марийку.

— Послушаешь, посмотришь, — сказала она. — Ты же член комитета, и мы должны знать, как работает Коробейник. Возможно, ей надо помочь. Кажется, у нее в отряде в последнее время не все обстоит благополучно.