Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что дал Брюсов «Весам», видно из росписи содержания журнала. В течение первых двух лет, до появления беллетристического отдела, он написал множество рецензий и заметок, составлял хронику, делал переводы, редактировал присланные рукописи. Всего он использовал в «Весах» 22 псевдонима, не считая неподписанных текстов. «Не было в журнале ни одной строки, — констатировал он в „Автобиографии“, — которую я не просмотрел бы как редактор и не прочитал бы в корректуре. Мало того, громадное число статей, особенно начинающих сотрудников, было мною самым тщательным образом переработано, и были случаи, когда правильнее было бы поставить мое имя под статьей, подписанной кем-нибудь другим». В 1913 году, в момент написания приведенных строк, Брюсов мог гордиться сделанным, но в июле 1904 года горько жаловался Иванову:
«Вся работа оказалась на мне. „Весы“ отнимают у меня всю жизнь; изо дня [в день] у меня остается свободного времени только, чтобы отдохнуть, не более. И через это самое дело идет хуже, чем могло бы. У меня не достает ни времени, ни внимания, ни даже знаний — для многого. Я не успеваю писать нужнейшие редакционные письма. Я упускаю многое в хронике, еще больше в библиографии. Я не могу выправлять всех статей (а многие в этом нуждаются) и читать все корректуры. Не говорю уже о том, что будучи один, я не могу отлучиться из Москвы и в случае моей болезни „Весы“ просто остановятся. Во-вторых, я не могу примириться с той беспорядочностью, какая царит в конторе. […] Для распространения „Весов“, для рекламы не делается ничего. […] Редакцию и контору „Весов“ надо перестроить в основании или бросить все дело. Быть редактором нечитаемого журнала, журнала обреченного вечно иметь 500 подписчиков, я не хочу. Ведь не ради 100 рублей, получаемых мною за редактирование, хлопочу я о „Весах“»{10}.
Что дали «Весы» Брюсову? Он реализовал себя. У него появился журнал, где он был, пусть не полновластным, но хозяином, где он мог воплотить свои мечты: знакомить русского читателя с шедеврами и последними достижениями «нового искусства», оперативно откликаться на значимые книги, выставки и спектакли, привлекать и воспитывать литературную молодежь, отсекать эпигонов, высмеивать неучей и хулиганов от литературы. Здесь Брюсов отточил мастерство рецензента, которым овладел в «Русском архиве»: в короткой заметке дать точное представление о книге, сберегая время потенциальному читателю. Здесь он стал блестящим полемистом. Здесь завершил построение символистской фаланги.
Брюсова за работой увековечил Андрей Белый:
«— Да, да… Книгоиздательство „Скорпион“! — раздается металлический голос, четкий. […] Это вы вошли в редакцию „Весов“. Полки, книги, картины, статуэтки. И вот первое, что вам бросилось в глаза: в наглухо застегнутом сюртуке высокий, стройный брюнет, словно упругий лук, изогнутый стрелой, или Мефистофель, переодетый в наши одежды, склонился над телефонной трубкой. Здоровое, насмешливо-холодное лицо с черной заостренной бородкой — лицо, могущее быть бледным, как смерть, — то подвижное, то изваянное из металла. Холодное лицо, таящее порывы мятежа и нежности. Красные губы стиснутые, точно углем подведенные ресницы и брови. Благородный высокий лоб, то ясный, то покрытый легкими морщинами, отчего лицо начинает казаться не то угрюмым, не то капризным. И вдруг детская улыбка обнажает зубы ослепительной белизны. […] Из-под длинных-длинных, точно бархатных ресниц грустные вас обжигают, грустные глаза неприязненно. Вы немного смущены. Вы не знакомы с Валерием Брюсовым. Предлагаете ему вопрос. „Не знаю, право: это касается…“. Вы замолчали. Молчит и он. […] Вас поразила деловитая серьезность поэта безумий Валерия Брюсова, чуть подчеркнутая, будто старомодная вежливость. […]
— Я к вашим услугам: у меня в распоряжении пять минут.
Церемонно пружинным движением показал вам стул. Сам не сел. Руками держась за спинку стула, приготовился вас слушать. […] Такой талант, такая яркая индивидуальность: мог бы оставить в стороне все посторонние хлопоты? А на нем бремя ответственности за целое движение, охватывающее Россию. Он один его организовал. […] Часто он кажется властным: ну еще бы, спасибо ему, что он такой. Ведь эта властность вытекает из чувства ответственности. Он сознает ответственность за судьбы того течения, которое ему дороже жизни. […]
Если вы пришли показать стихи, он холодно разберет каждое слово, разобьет в вас ваше горделивое самомнение. Не только укажет на недостатки, но и с математической точностью их докажет. Попутно сделает экскурсию в историю литературы, осыпет градом цитат, ухватится за одно слово хорошо вам известного стихотворного отрывка и этим словом стряхнет с вас ходячие взгляды поэтов и критиков на индивидуальность разбираемого поэта. Если вы пришли к нему, желая сообщить свои соображения о том или ином идейном течении, он с любознательностью необычайной выпьет у вас все ваши мысли, легко овладеет вашей терминологией, сам сделает вывод из ваших слов, вовсе необычайный, пунктуально доказав, что иного вывода сделать нельзя. […] Такой он, когда создает свои дивные образы, такой он, когда разбирает перед начинающим поэтом художественные красоты Баратынского и Пушкина или латинских поэтов (руки летают по полкам, книги точно сами собой раскрываются в нужном месте). Таков он в „Скорпионе“ у телефона, в типографии, на выставках»{11}.
За 150 рублей в месяц редакция нанимала двухкомнатную квартиру, с туалетом, но без ванной, на четвертом этаже гостиницы «Метрополь», частично обращенной в доходный дом, в первом от ворот подъезде со стороны Третьяковского проезда; окна выходили на Китайгородскую стену{12}. Внутреннее убранство описал Борис Садовской: «Две высокие комнаты в стиле „модерн“; синие обои, пол паркетный, огромные окна. В первой комнате направо от входа — телефон, слева — вешалка и полка для книг; за полкой — незаметная дверца в каморку Василия (Курникова, служащего конторы. — В. М.); стол перед окном. В простенке — большой портрет Ницше. […] Тут же портрет-триптих З. Н. Гиппиус в белом со шлейфом платье. Направо дверь в кабинет редактора. Письменный стол завален бумагами и книгами. Типографские счета, пачки корректур, письма Рене Гиля и Реми
