Мужики - Владислав Реймонт

— Это самое и я думаю! — радостно воскликнула Ганка. — Зачем искать куска хлеба по свету, когда и у нас в деревне найдется хороший заработок. Вот мельник мне сказал, что даст тебе работу на лесопильне хоть завтра, а платит он сорок копеек.

— Ты ходила просить? — крикнул Антек.

— Нет, я ему долг отнесла, и он сам сказал, что хотел за тобой послать. А я насчет работы и не заикнулась! — оправдывалась оробевшая Ганка.

Антек уже ничего не отвечал, замолчала и она. Они лежали рядом, не шевелясь, не говоря ни слова; сон совсем отлетел. Порою то тот, то другой вздыхал, погруженный в свои тайные мысли. Где-то вдалеке глухо лаяли собаки, петухи хлопали крыльями и пели уже с самой полуночи, и какой-то легкий шум, словно ветер, слышался над хатой.

— Спишь? — Ганка пододвинулась ближе.

— Нет, сон у меня совсем прошел.

Антек лежал на спине, подложив руки под голову, так близко — а сердцем и мыслями такой далекий от нее! Лежал неподвижно, почти не дыша, забыв обо всем на свете: Ягусины глаза опять выглянули из мрака и голубели в лунном свете…

III

Поздним утром, уже после завтрака, мельник привел Антека на место работы, оставил его у въезда, среди сложенных высокими штабелями бревен, а сам пошел к Матеушу, который укладывал дерево и пускал пилы, поговорил с ним и крикнул:

— Ну, приступайте к работе! И слушайтесь во всем Матеуша, он тут вместо меня!

Мельник сразу же ушел, потому что от реки тянуло неприятной пронизывающей сыростью.

— Большого топора у тебя, верно, нет? — спросил Матеуш, сойдя вниз и дружески поздоровавшись с Антеком.

— Я захватил только маленький, потому что не знал…

— Ну, таким топориком тут ничего не сделаешь, это все равно, что зубами бревна грызть! Дерево промерзло и ломается, как стекло. На сегодня я тебе дам топор, только наточить его надо. Эй, Бартек! Беритесь-ка вдвоем с Борыной за этот дубок, живо его очистите, потому что пилы скоро освободятся.

Из-за громадного ствола, лежавшего на снегу, поднялся высокий, сухопарый и сгорбленный мужик с трубкой в зубах, в серой бараньей шапке, желтом тулупе, деревянных башмаках и красных полосатых штанах. Он выпрямился, оперся на свой блестящий топор, сплюнул сквозь зубы и весело сказал:

— Не бойся, мы с тобой живо сработаемся, будем дружной парой, без шума, без драки.

— Лес-то какой отличный! Деревья — как свечи.

— Да, только сучковатые, не дай боже! Как камнями утыканы, проклятые, топор редкий день не зазубрится. А ты свой не точи насухо, надо с волосом по камню вести в одну сторону, тогда лезвие будет крепче. С железом, как с иным человеком: угадаешь, что ему любо, — веди, куда хочешь, как собаку на веревочке… А точило стоит в мельнице под ларем.

Очень скоро Антек уже стоял против Бартека, обрубал сучья и обтесывал ствол вдоль, от нижнего к верхнему концу, как его научил Бартек. Работал молча: очень уж его задело то, что какой-то там Матеуш командует им, Борыной. Но что делать, голод не тетка! И он только знай поплевывал на ладони и ожесточенно хватался за топор.

— Не худо дело у тебя идет, не худо! — заметил Бартек.

Антек действительно хорошо справлялся с работой, — ему не впервые было обтесывать деревья, и смекалка у него была хорошая. Но работа эта была тяжела для непривычного человека, и он скоро запыхался, вспотел, даже тулуп скинул.

Мороз был жестокий и не слабел, а им приходилось все время работать в снегу, руки замерзли, их не оторвать было от топора, и время тянулось нестерпимо медленно. Антек едва дождался полудня.

В обед он поел только черствого хлеба, напился воды прямо из реки и не пошел даже вместе с остальными на мельницу погреться — боялся встретить знакомых среди тех, кто привез молоть зерно и дожидался своей очереди. Они, может быть, стали бы дивиться и тайно радоваться его унижению и нищете. Нет, не дождутся они этого!.. И он остался на морозе, сел у мельницы и, жуя хлеб, смотрел на лесопилку, которая стояла у самой реки и только одним углом примыкала к верхушке мельницы, так что вода с четырех колес мощным зеленым валом неслась под нее и приводила в движение пилы.

Он еще не успел отдохнуть как следует, а уж Матеуш возвратился, пообедав у мельника, и издали кричал:

— Выходи! Выходи!

Волей-неволей пришлось встать и идти работать вместе с другими.

Люди двигались живо — мороз здорово подгонял их.

Непрерывно тарахтела мельница, и вода из-под колес, покрытых льдом, словно обросших прядями зеленых волос, с шумом стремилась под лесопилку. Пилы визжали не переставая, как будто кто-то грыз стекло, и плевались желтыми опилками. А Матеуш неутомимо носился повсюду, укладывая бревна под пилы, останавливал и пускал воду, размерял дерево и все время покрикивал, подгоняя работавших. Он везде поспевал, шнырял, как щегленок в конопле, его жилет в красную и зеленую полоску и баранья шапка так и мелькали то у въезда, то на усеянном щепками снегу, где тесали бревна. Он убегал на мельницу, разговаривал с работниками, отдавал распоряжения, смеялся, шутил, посвистывал, подгонял других и сам работал усердно. Чаще всего он появлялся на помосте у пил. У лесопилки боковых стен не было и она видна была вся насквозь. Она возвышалась над рекой на четырех крепких столбах, о которые вода ударялась с такой силой, что камышовый навес, опиравшийся только на верхушки столбов, качался, как веха на ветру.

— Расторопный, шельма! — пробормотал Антек с уважением, но не без злости.

— Что ж, он и получает немало! — отозвался Бартек.

Они похлопали рукой об руку, потому что мороз докучал все сильнее, и молча продолжали работать. Народу работало много, но разговаривать было некогда.

Двое дежурили у пил, сбрасывали распиленные бревна наземь и подталкивали наверх новые. Двое других разрубали недопиленные концы и укладывали высокими штабелями, а те доски, что потоньше и посырее, укрывали от мороза под навесами. Еще двое обдирали кору с дубов, елей и сосен, и Бартек часто кричал им, посмеиваясь:

— Эй, вы живодеры, когда собак обдирать будете?

Те сердились, но огрызаться не было времени. Матеуш так их понукал, что если кто-нибудь изредка украдкой убегал на мельницу отогреть закоченевшие руки, то стремглав мчался обратно. Да и сама работа не позволяла терять времени.

Было уже темно, когда Антек побрел домой. Он так промерз и устал, у него так ломило все кости, что он сразу после ужина лег и заснул как убитый.

У Ганки не хватило духу расспрашивать его; она всеми силами старалась угодить ему, унимала детей, шикала на отца, чтобы не стучал сапогами, и сама ходила по избе босиком, боясь разбудить Антека. А на рассвете, когда он собрался уходить, вскипятила ему к картошке горшочек молока, чтобы он поел досыта и согрелся.

— Так кости болят, что шевельнуться не могу! — пожаловался он.

— Это с непривычки, — объяснил старик. — Потом пройдет.

— Знаю, что пройдет. Принесешь мне сегодня обед, Гануся?

— Принесу, где же тебе бежать домой в такую даль! Принесу!

Он ушел сейчас же, — нужно было начинать работу, как только рассветет.

И потянулись дни тяжелого, изнурительного труда.

Мороз ли стоял жестокий, обжигающий кожу, бушевала ли метель, хлеставшая в лицо ветром и снегом так, что глаз нельзя было открыть, наступала ли оттепель, когда приходилось по целым дням работать по колена в талом снегу и противный сырой холод пронизывал до костей, сыпал ли такой густой снег, что едва можно было разглядеть топор у себя в руках, — все равно, нужно было вскакивать чуть свет, бежать на мельницу и работать до позднего вечера так, что кости трещали и каждая жилка, кажется, готова была лопнуть от натуги. Притом всегда приходилось спешить, потому что четыре пилы быстро пожирали дерево и рабочие едва успевали подкладывать новое, а Матеуш постоянно всех подгонял.

Но угнетали Антека не тяжелый труд, не злые ветры, стужа, слякоть и метели, — ко всему этому он кое-как притерпелся, недаром умные люди говорят, что когда человек привыкнет, так ему и в аду неплохо. Одного он не мог вынести — начальственных окриков Матеуша и постоянных его придирок.

Другие уже не обращали на это внимания, а его всякий окрик Матеуша приводил в ярость, и он не раз так огрызался, что Матеуш только глазами сверкал и уходил, но потом опять, словно с умыслом, придирался ко всему. Не обращаясь прямо к Антеку, он так умел задеть того за живое, что Антек зубами скрипел и невольно сжимал кулаки. Он еще всеми силами сдерживался, отлично понимая, что Матеуш только и ждет случая прогнать его с работы, но все обиды копил в памяти. Антеку не так важно было остаться на работе, как дать отпор всякому, кто пытается его подчинить, особенно такому бродяге, как Матеуш.