Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера) - Виталий Чечило

Как-то ехали, а на дороге улегся самец верблюда. Это можно день объезжать, а подойти боишься: попробуй вылезь из машины — укусит. Плюется верблюд в загоне от презрения к людям, когда укусить не может. Съехать с асфальта некуда, будешь сидеть в песке и никто мимо не проедет, чтобы вытащить. Дороги между площадками ещё ничего, но внутренние, в позиционном районе — неописуемы. Завидуешь арбе: у больших колес малое давление на грунт; ещё можно ездить на МАЗе. В тот раз я нашёлся. Приказал солдату-водителю:

— Сними с себя майку, я тебе потом дам новую, окуни её в бак, подожги и кинь на эту падлу.

Тряпка прилипла к шерсти, верблюд запылал и с ревом понесся в степь.

У крепкого хозяина верблюдов пять-шесть. Верблюдица стоит, как «Запорожец»; вырастить верблюжёнка — проблема, уж очень он нежный. Верблюд в пустыне — это жизнь, на лошади только овец пасти. В 1240 году наши предки прибыли в Киев именно на верблюдах. На верблюда можно погрузить юрту, сундуки, детей. Грузы перевозят на самцах, самок не завьючивают, только доят. В год верблюдица дает килограммов триста молока, жирного, как сливки. Но верблюд нужен только на время перекочевки. В остальное время их отгоняют в пустыню, на заду клеймо — куда он денется. Сел на коня, поездил по следу, нашёл, пригнал. Корма не заготовляют; если выпадет высокий снег, скот мрёт от бескормицы. Спасаются камышом, газетами, тряпками. Зимой верблюда обшивают мешками, простынями и прогоняют до сезона окота овец. Верблюд за это время линяет, становится синий, как ощипанная курица. Потом пух собирают, вычесывают, сбивают войлок или прядут нитку пополам с овечьей. Мне «апа» вязала с капроновой — носки получались, как печка, зимой в хромовых сапогах можно ходить, только соль на верху выступает. Зато ноги не потеют, можно из тепла выходить на развод и стоять, не боясь замерзнуть.

Верблюд пьет соленую воду, хрюкальником пробивает корку соли и лачет. У верблюда нет биологических врагов, кроме человека. Самец, если ведет самок, бросается даже на машины. Увидев незнакомца, ложится на передние ноги, начинает крутиться вокруг этой оси, ревет, гадит. Совершает так кругов восемь, это сигнал для знающих. Неискушенного может и укусить, верблюд способен перекусить даже волка. Как-то я на него взгромоздился, он понюхал-понюхал, хотел за ногу укусить. Я — к казаху за помощью. Тот что-то пошептал ему на ухо, верблюд хрюкнул и успокоился. А казашата по этому зверю лазят спокойно: верблюд своих не тронет, надо знать его кличку.

Верблюд исполняет важную культурологическую функцию. Прежде бастыки писали донесения хану на верблюжьих лопатках, простолюдинам — писцы — жалобы на овечьих. Их сразу в ставке высыпали на кучу и никто не читал. Что путного можно написать на бараньей лопатке? По ней только судьбу предсказывать.

Переход с гужевой тяги на машинную породил в пустыне немало проблем. Начальник тыла только что вышел из Академии транспорта. Года два, пока не обломали, был несусветный дурак. На учения надел портупею и сапоги. Мы одевали солдатское х/б и панамы, а технари — в черных танковых комбинезонах. Китель солдаты могут украсть и продать казахам, да и как в кителе ездить в МАЗе. Так он ещё взял и карту. Начштаба кричал на ЗНШ:

— Какого хуя, ты, дурак, дал ему карту?

Хотели посмеяться, но это обернулось трагически. Вы когда-нибудь видели карту пустыни, «двухсотку»? На ней же ничего не нанесено, ехать по ней все равно, что по газете. Только север обозначает надпись генеральный штаб. С целью соблюдения секретности старты не были нанесены на карту, листы лежали в «секрете», но ими не рисковали пользоваться. Единственная «сов. секретная» карта позиционного района полка лежала в сейфе командира. Колонны должны были двигаться рассредоточенно по направлениям и с интервалами по времени. Создателем советской тактики был Лазарь Моисеевич Каганович. В войну ходили сплошной колонной, даже если часть и разбомбят, зато солдаты были, как пчелы вокруг матки.

В условиях абсолютного радиомолчания (так как начальник связи больше всего боялся, чтобы радиосвязью не воспользовались, ибо батарейки были украдены, да и радиостанции Р105, на лампах, переделанные «Телефункен», имели радиус действия в 30 км (в пустыне его можно увеличить до 70, если загнать солдата с антеной на крышу), остановить его было невозможно. Вот он и увёл колонну в противоположном направлении. Ориентирами были горы, одна и другая на расстоянии в 300 км друг от друга. Он их и перепутал. Не доезжая горы, дорога, как это водится в пустыне, внезапно кончилась. Он повернул колонну назад. На обратном пути наиболее храбрые из солдат стали разбегаться по пустующим площадкам, подтверждая военную мудрость о том, что солдат, как чудовище озера Лох-Несс, неуловим. Солдат, как и собака, живет на инстинктах. (Как можно обучить разумного человека обязанностям дневального.) Привели тыловую колонну к нам на исходе вторых суток. Собственно, её нашла поисковая группа. Мы все это время вынуждены были питаться подножным кормом, ловить рыбу маскировочными сетями. Маскировочных сетей под цвет пустыни не было. Из ГДР поступали лесные, ярко зеленого цвета. С целью маскировки заставляли даже казармы обмазывать глиной. Хотя всем известно, что тени надежно демаскируют любые строения в условиях пустыни. Изготовление рыболовных сетей из маскировочных — довольно трудоемкая процедура. Сеть необходимо было ощипать, иначе её и МАЗом не вытащить. Сеть разрезали пополам и сшивали вдоль, получался невод, таких неводов делалось два, их ставили в протоке. «Эфиопы» залазили в воду и с криком, свистом, улюлюканьем гнали рыбу. Сазан, если и перепрыгивал первую сеть, то попадал во вторую. Но пойманную рыбу ещё нужно было сохранить. В пустыне большая рыба протухает часа за два, даже, если её засолить снаружи, мясо заванивается изнутри. Поэтому мы предпочитали мелкую. Крупную выпускали или разделывали. Берешь сома, разрезаешь на две половины вдоль хребта, обильно солишь, заворачиваешь в просоленный мешок и вешаешь на ветер. Часов за пять-шесть под белым солнцем пустыни рыба вялилась. Ещё одним способом сохранить её — было заморозить. Сначала замораживаешь воду в жидком азоте, лед такой, что за день на солнце не растает. Колешь его и перекладываешь им рыбу.

Съедобная рыба, разве что сом или змееголов. Толстолобик — ни на что не годная рыба, живёт на рисовых чеках, поедает сорняки. Мы их солили в бочках, каменную соль брали на котельной с примесью угля. Солью промывали трубы котлов, как на броненосце «Потёмкин», и для смягчения воды. Норма — совковая лопата на бочку, зимой можно было есть от бескормицы. Кладешь на стол, черпаешь ложкой и выплевываешь мелкие косточки.

Организаторами таких дел были обычно первые ракетчики, ветераны движения — престарелые капитаны. Это была порода. По ветхости своей, после пятого развода, они уже ничем, кроме браконьерства, охоты и рыбалки не интересовались. По берегам рек, в тугаях (это растение с листьями, как у лозы и колючками, как у акации. Последнего туранского тигра убили в 1934 г., а казахи утверждали, что тигры и посейчас есть.) в плавнях добывали камышового кота на тапки. Видели разорванных свиней, я бы не сказал, что это работа волков или собак. Плавни неисследованы до сих пор. Система стариц, болот, солончаков тянется на десятки километров; камыш, как бамбук. Хрущёв намеревался построить в Кзыл-Орде бумажно-целлюлозный комбинат на местном сырье. Финны заинтересовались, уже навезли плавающих камышерезных комбайнов, но перебила байкальская мафия. Это спасло реку, иначе Сыр-Дарью угробили бы лет на 10 раньше. На приречных водоемах обилие птиц. На одном из озёр-вонючек с сероводородом я подранил гуся. Остался один патрон. Часа четыре в ОЗК, по грудь в вонючей жиже, гонялся за ним, молотил прикладом. Я упаду на берегу — и гусь лежит, я в воду — и он в воду. Осень, холодно уже, но я весь взмок. Пожалел, что со мной не было сержанта Галина, башкира. Тот за двести шагов сбивал уток — отстреливал головы, целясь под клюв. Вернулся в злобе и на хоздворе застрелил поросёнка.

Основную пернатую добычу составляли лысухи, они же «гидровороны» или «военные куры»: водоплавающие птицы с клювом, как у курицы, лапами, как у утки; латинское название кажется Fulica atra Lath. Они покладистые: сели и не взлетают, стреляй по ним хоть пять раз. Как-то солдаты поставили маскировочные сети и наловили штук двадцать. Ощипали, выпотрошили, сложили в холодильник. А инспектором, как на беду, был полковник Уманский, ростом метр сорок — «начальник паники». Если на совещании кричит:

— Убили! Убили! У вас там на стрельбище солдата убили! Путём несложных логических рассуждений можно было прийти к выводу о том, что не собраны гильзы. Уманский взял одну гидроворону и поехал проверять продсклад (описать разговор с солдатом?). Пока ездил, я приказал добычу убрать, от греха подальше.