Возвращение. Танец страсти - Виктория Хислоп

Машина с ревом умчалась в ночь. Пришлось признать, что машину им не догнать.

У Антонио на сердце скребли кошки. «Мужчины не плачут», — повторял он себе. Мужчины не плачут. На его лице застыли печаль и недоверие, он тут же зажал ладонью рот, чтобы сдержать рыдания, но глаза наполнились слезами. Какое-то время братья сидели, опустив головы, рядом с каким-то незнакомцем, крепко спящим на полу в подъезде.

Игнасио начал волноваться. Уже почти рассвело, им нужно было убираться отсюда, возвращаться домой. Их родители ждут известий.

— Что мы им скажем? — прошептал Антонио сдавленным голосом.

— Что его арестовали, — резко ответил Игнасио. — Какой смысл врать?

Они молча и медленно возвращались домой по пустынным улицам. Антонио ожидал ободряющих слов от младшего брата, но тот не сказал ничего. Хладнокровие Игнасио в сложившейся ситуации на мгновение выбило Антонио из колеи. Он знал, что Игнасио ненавидит Эмилио, но представить не мог, что брат как-то причастен к его аресту.

Как старший брат, он должен был сам рассказать родителям, что произошло. Игнасио держался в стороне, его мнение о ситуации осталось таким же туманным, как и городские улицы.

Вот уже больше месяца власть в городе принадлежала националистам, но с каждым днем число людей, которых арестовывали и грузовиками отвозили на кладбище, где расстреливали, продолжало расти. Казалось невероятным, что это может коснуться их семьи.

— Может, они просто хотят задать Эмилио несколько вопросов об Алехандро? — предположила Мерседес, отчаянно хватаясь за соломинку. Со времени ареста лучшего друга Эмилио от того не было никаких известий.

Конча Рамирес была убита горем. Она не могла этого выносить. Живое воображение и неизвестность рисовали перед ней ужасные картины того, что могло произойти с ее сыном.

Однако Пабло наотрез отказывался верить, что больше никогда не увидит Эмилио, он говорил со всеми так, как будто его сын вот-вот вернется.

Соня и Мигель уже давно выпили по второй, а потом и по третьей чашке кофе. Время от времени к ним подходил официант и спрашивал, не нужно ли чего. Прошло два часа с тех пор, как они сели за столик.

— Они, наверное, обезумели от горя, — заметила Соня.

— Думаю, вы правы, — пробормотал Мигель. — Это означало, что и их семью не миновала ужасная участь. Арест одного означал, что теперь они все в опасности.

Соня огляделась.

— Здесь становится слишком душно. Не возражаете, если мы выйдем на свежий воздух? — предложила она.

Они расплатились по счету и вышли из кафе. Мигель продолжил свой рассказ, пока они гуляли по площади.

Глава восемнадцатая

Целыми днями Конча молилась за возвращение сына.

Она становилась на колени у кровати, складывала руки в немой мольбе и начинала просить снисхождения у Девы Марии. Она мало верила, что ее молитвы будут услышаны. Националисты прикрывались именем Господа, но Конча была абсолютно уверена, что Он не будет внимать просьбам ни одной из сторон конфликта.

В комнате ничего не трогали с той ночи, как Эмилио вырвали из постели. Мать не хотела ничего менять. Простыни оставались такими же смятыми, похожие на сливки в чашке кофе, одежда, которую он носил в день ареста, была небрежно перекинута через старый стул. Гитара лежала по другую сторону кровати, ее чувственные изгибы напоминали красивое женское тело. Сеньоре Рамирес пришло в голову, что по иронии судьбы гитара была единственной женственной и чувственной вещью в его постели.

Через день после ареста Эмилио Мерседес обнаружила плачущую мать в комнате брата. Впервые за несколько недель она подумала о ком-то, кроме Хавьера, и, вероятно, впервые в жизни избавилась от своих детских иллюзий.

Она ни разу не улыбнулась за все восемь недель, как они виделись с Хавьером в последний раз. Насколько ей было известно, Хавьер находился у себя дома, в Малаге, когда войска Франко заняли Гранаду. С его стороны было бы неразумно рисковать своей жизнью и возвращаться в Гранаду. Даже ради нее. Поэтому в Мерседес боролись тревога за любимого и растущее раздражение из-за того, что он не подал ей весточки. Она не знала, что и думать. Если он жив и здоров, почему не дает о себе знать? Почему не приезжает? Для Мерседес подобное состояние неизвестности было в новинку, оно приводило девушку в уныние, недовольство росло. Но, увидев материнские слезы, она потрясенно поняла, что люди вокруг нее, возможно, страдают не меньше.

— Мама! — воскликнула она, обнимая Кончу.

Не привыкшая к таким проявлениям нежности со стороны дочери, Конча заплакала еще горше.

— Он вернется, — прошептала дочь матери на ухо. — Обязательно вернется.

Чувствуя, как мать дрожит в ее объятиях, Мерседес внезапно испугалась. А что, если ее любимый добрый брат, с которым у нее было столько общего, не вернется?

В неизвестности прошло несколько дней, Пабло с головой окунулся в работу в кафе. Людей было, как всегда, много, но теперь у него не было помощника, Эмилио. Хотя Пабло был угнетен и встревожен, целый день его разум был занят другими вещами. Время от времени его, словно удар, пронзало отчетливое воспоминание об Эмилио. Тогда он чувствовал, что в горле встает комок, а на глаза наворачиваются слезы, которые так обильно проливала его жена. Но он, мужчина, должен был сдерживать эмоции.

На четвертое утро после ареста Эмилио Конча решила, что из тупика, в котором оказалась семья Рамирес, должен быть найден выход. Она должна узнать правду. Вероятно, в местном ополчении сохранились хоть какие-то записи.

Она всегда относилась к этим злобным личностям в отвратительных кожаных шляпах с большим подозрением, и с момента возникновения конфликта ее неприязнь к ним только усилилась. Они постоянно балансировали на грани вероломства и предательства.

Конча сама пошла в отделение. Дрожащим голосом она назвала имя сына, дежурный открыл книгу на столе, чтобы просмотреть записи за минувшие несколько дней. Он провел пальцем по списку и перевернул несколько страниц. Сердце Кончи подпрыгнуло. Имени ее сына там не было. Может, это означает, что его отпустили? Она повернулась, чтобы уйти.

— Сеньора! — окликнул он ее тоном, который можно было назвать дружелюбным. — Как фамилия, вы сказали?

— Рамирес.

— Мне показалось, вы сказали Родригес…

Для Кончи Рамирес весь мир остановился. Ее надежды взлетели так высоко, но по тону его голоса она поняла, что все они были тщетны. С его стороны это было преднамеренной жестокостью — вселить в нее надежду, а теперь разбить ее, раздавить сапогом, как букашку.