Свинец в крови - Рафаэль Кардетти

Последние слова словно бы пробудили в Лантане какие-то воспоминания. В его глазах появился неясный проблеск сознания.

— «Красная борьба», — настойчиво повторял я. — В тот день вы принимали мою мать. Я хотел бы знать, о чем вы беседовали.

Монсеньор Лантана явно силился что-то сказать. Его рот беспрестанно открывался и закрывался, но из него не выходило ни одного членораздельного звука.

— Сделайте усилие. Вам уже почти удалось...

Скрюченные пальцы старого священника поднялись к моему лицу. Они скользнули по моей щеке, потом сомкнулись на воротнике моей рубашки.

Наконец, в крошечной келье зазвучал голос, дрожащий и почти неслышимый.

— Парки... — с трудом произнес он. — Это все они...

Я прочел в его зрачках, что ясность сознания вот-вот оставит его. Я предпринял последнюю попытку помешать ему снова впасть в оцепенение.

— Вспомните. Что произошло в тот день?

Но кардинал Лантана уже не слышал меня. Его рука разжалась и упала вдоль тела, а грудь снова начала мерно вздыматься.

— Я не понимаю, — настаивал я. — При чем тут Парки?

— Алекс, оставь его в покое, — сказал Тененти. — Ты же видишь, что больше из него ничего не вытащить. Этот чертов Альцгеймер уже разобрался с его мозгами.

Он помог мне подняться и довел меня до двери. Я машинально следовал за ним по лабиринту ледяных коридоров. Мы дошли до машины, не встретив ни одной живой души. Даже привратник с темными глазами покинул свой пост.

На протяжении всего пути обратно я размышлял над абсурдом ситуации. Я проделал весь этот путь для того, чтобы услышать, как выживший из ума старик лепечет что-то из греческой мифологии.

И от сознания того, что истина была так близко, что она затерялась в каких-то умирающих нервных окончаниях, мне хотелось выть.

47

В середине дня нам предстояло встретиться с антикваром. Тененти поставил машину перед лавкой и пошел вместе со мной. Мы застали толстяка за беседой с четой японских туристов, которых заинтересовал эмалевый ковчежец размером не больше обувной коробки.

Он прервал описание достоинств своего товара, чтобы приветствовать нас:

— Входите, друзья мои! Устраивайтесь вот здесь, на стульях, сейчас я закончу с этими господами и буду в вашем распоряжении.

Антиквар повернулся к покупателям и снова заговорил о шкатулке. Он предусмотрительно поставил ее недалеко от статуэтки Мадонны, которая произвела на меня такое впечатление накануне. Отпугивающий эффект подействовал: японцы изо всех сил старались не смотреть в сторону фигурки и предпочитали сосредоточиваться на ковчежце.

За несколько минут все решилось. Улыбающиеся японцы вышли из лавки, счастливые от сознания того, что вложили свои сбережения в такой ценный сувенир.

— Только не говори, что этот ковчежец подлинный, — сказал Тененти антиквару. — Или это первый подобный случай.

Тот пожал плечами.

— Ох... Они просто-таки сияли, выходя от меня, разве нет? Это самое главное. Может, этот ковчежец сделали не в восемнадцатом веке. Может, он даже не принадлежал венецианскому дожу, как я им сказал. Но, в худшем случае, речь идет об очень хорошей копии, сделанной месяц назад одним мастером, который живет через две улицы. Стоя у них на камине, она будет производить впечатление. А большего их гостям и не нужно. Да и вообще, за три тысячи долларов они вряд ли найдут что-то лучше.

Ремесло галериста сразу же показалось мне не таким отталкивающим. Я все-таки продавал подлинники. Ужасные, дорогущие, но подлинники.

— Вы что-нибудь выяснили по поводу моей картины? — спросил я. — Это тоже фальшивка?

— Ни в коем случае. Это картина некоего Орацио Борджанни, художника, работавшего в Риме примерно в тысяча шестьсот сорок восьмом году. Его нельзя назвать бездарным, так, средненький художник, без искры Божьей. Он поставил на конвейер производство портретов местной знати, вроде этого. К счастью, после смерти его имя быстро забыли. По словам специалистов, с которыми я консультировался, эту картину можно назвать его шедевром, по сравнению с бесчисленной мазней, которую он оставил потомкам.

— Короче говоря, в руки Франчески попала единственная мало-мальски стоящая картина второразрядного художника? — вмешался Тененти.

— Да, печальную действительность можно описать именно так. Сама по себе эта картина не представляет значительной ценности ни с художественной, ни с коммерческой точки зрения. Однако, и именно это, без сомнения, наиболее интересно, данное полотно некогда находилось в государственной коллекции. Рентген ясно показал, что инвентарный номер записали, причем, надо сказать, неплохо. Невооруженным глазом ничего и не увидишь.

— И тем самым картина вновь обрела девственность, — прокомментировал Тененти. — Неплохо...

— Это классическая фальсификация. Когда крадут картину, прежде всего стирают следы ее происхождения и перепродают как принадлежащую частному коллекционеру. Достаточно сказать, что владелец пожелал остаться неизвестным по причинам, связанным с налогами или просто из вполне допустимой скромности. Если подновление сделано хорошо, как в данном случае, никто ничего не заметит. Но конечно, такой прием может успешно сработать только в случае относительно неизвестных произведений. Ваша картина полностью соответствует этому требованию. Никто не станет морочиться с дорогостоящими и долгими проверками ради такого малоценного полотна. А вот с известными художниками так поступить нельзя, потому что существует опись всех их произведений, даже самых незначительных. Тот, кто выбрал Орацио Борджанни, попал в яблочко: художника мало кто знает, а картина очень неплохая, хотя и не исключительная. На ней можно недурно подзаработать, не подвергаясь особому риску. Я бы и сам выбрал именно такого рода картину.

Антиквар демонстрировал такое знание предмета, что я с трудом удержался, чтобы не спросить, не производились ли подобные манипуляции над всеми картинами в его лавке? Однако я ограничился техническим вопросом:

— А как можно узнать, откуда украли картину?

— Никак, разве что вдруг повезет.

— Гениально... — простонал я, поняв, что потерял последний след.

— Но я должен вам кое в чем признаться, — продолжал толстячок. — Мне всегда везет до неприличия. И я знаю, откуда взялась эта картина.

Услышав это двойное признание, мы с Тененти просто окаменели. А лицо антиквара расплылось от удовольствия.

— Вот на что я тут наткнулся, — сказал он, показывая на старую книгу. — Посмотрите-ка на этой странице.

Он открыл том примерно на середине и положил перед нами. Сомнений не оставалось. Перед нами была репродукция картины моей матери с подписью: «Орацио Борджанни. Автопортрет».

— Вот черт... — Тененти, как всегда, выразился лаконично. — Где ты это раскопал?

— Это опись ватиканских коллекций, составленная в тысяча восемьсот двадцать пятом году. Хранителю пришла в голову отличная идея — он собрал гравюры всех произведений, которые казались ему важными, наверняка для личных целей. Эта книжка уже много лет пылилась у меня в углу. А вчера, когда вы принесли мне картину, она показалась мне знакомой, вот я и посмотрел наудачу — и правильно сделал.

Если бы его лицо не так лоснилось от пота, я расцеловал бы его, чтобы выразить свою радость. Но ему пришлось довольствоваться менее показной формой выражения благодарности, а именно — широкой улыбкой и одобрительным покачиванием головой.

— Итак, эта картина принадлежала Ватикану. Но как же она попала к моей матери?

— Главная ценность этой картины, как я вам уже сказал, заключается не в ее художественных достоинствах или стоимости. Но есть нечто, придающее ей особую прелесть. Когда я понял, что она находилась в папской коллекции, я отправился в музейные архивы и провел кое-какие расследования. Оказалось, что эта картина нигде не числится — ни среди выставленных картин, ни среди хранящихся в запасниках, ни среди проданных. Учитывая, как тщательно администрация Святого Престола следит за тем, чтобы все было записано, это не может не вызвать удивления. Я пришел к выводу, что кто-то специально стремился уничтожить все доказательства существования этой картины. Но такое мог сделать только человек «изнутри». Ведь пришлось стереть файлы в компьютере и уничтожить все следы в записях.

— Как по-твоему, — вмешался Тененти, — зачем это сделали?

— А зачем столько трудов, если речь не идет о продаже? Конечно, не об официальной продаже. В таких делах все делается в строжайшем секрете. Покупатель может заподозрить, что ему продают краденую картину. Но он платит половину ее реальной стоимости и не задает никаких вопросов. И все получают выгоду.

Антиквар зажег сигарету и воспользовался в качестве пепельницы этрусским горшочком для румян. Последние сомнения относительно подлинности выставленных товаров исчезли.