Ждите, я приду. Да не прощен будет - Юрий Иванович Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот что значит перепутать в жизни поднятых над людьми время развлечений и время государственных дел.
Приятная розоватость, заливавшая лицо шаха, вмиг сменилась злой бледностью, улыбка, поднимавшая края губ, сломалась в бешеную гримасу. Ала ад-Дин вскочил на ноги и вцепился обеими руками в халат везира. Подтянул везира к себе и заорал, срываясь на неприличествующий для шаха визг:
— Что ты сказал? Ничтожный пёс!..
А случилось, собственно, то, что неизбежно должно было случиться.
Кыпчакские эмиры не нашли сил сдержать свои страсти на границе с большой степью. Слишком лёгкой казалась добыча, и слишком жадны были эмиры. Первый поход кыпчаков на земли кара-киданей принёс десятки табунов лошадей и десятки отар овец. Но это была только проба, несмелое движение неуверенной руки. Жадным пальцам хотелось как можно больше урвать от чужого. И рука потянулась через границу в другой раз.
Степь молчала. Для того чтобы взволновать море, нужен сильный ветер, но горе тому, кто вспенит волны.
Второй поход кыпчаков был ещё более удачным. Вдруг стало известно, что гурхан кара-киданей Чжулуху отдал по своим куреням приказ готовить войско.
Кыпчаки испугались.
Загоняя коней, в Гургандж, к шаху Ала ад-Дину Мухаммеду, поскакали вестники беды.
Когда Ала ад-Дин развлекался, наблюдая за жаркой схваткой борцов, к воротам города подскакал на загнанном коне гонец кыпчаков.
Ворота были закрыты, но отворилось надворотное оконце, и ленивый стражник высунул из него сонное лицо.
Хрипя забитой пылью глоткой, гонец прокричал тревожную весть.
Через самое малое время подхваченного под руки гонца — тот уже и идти не мог — представили везиру.
Везир поторопился к шаху.
Гнев Ала ад-Дина Мухаммеда был ужасен. Несмотря на занятость удовольствиями, он оценил меру опасности, нависшей над восточными пределами. Ещё совсем недавно Хорезм-шах платил ежегодную дань кара-киданям. Ценой больших усилий он отложился от гурхана Чжулуху, и эта позорящая его дань была с него сложена. Но он знал силу кара-киданей, и она для него была страшна.
Разорвав на везире в клочья халат, шах повелел страже схватить его и заковать в цепи. Но и это показалось ему недостаточным.
— Сегодня же, — прокричал шах вслед уволакиваемому стражей из покоев везиру, — казнить собаку на площади!
В широко распахнувшиеся двери вбежала предупреждённая верными людьми царица всех женщин. Она всплеснула руками. Но всё было напрасно. Теркен-Хатун растеряла золотые китайские колпачки, сохранявшие её холёные ногти, однако защитить везира не смогла.
— Эти жадные безмозглые кыпчакские псы, — прокричал Ала ад-Дин ей в лицо, — ввяжут нас в такую свару, что в ней не устоит никто!
Без всякого почтения он повернулся к царице всех женщин спиной и, давя высокими каблуками драгоценные китайские колпачки, вышел из покоев. Как ни опасна была его мать Теркен-Хатун, но Ала ад-Дин понял: опасность куда как большая грозит с востока.
Перед заходом солнца тысячи горожан собрались на площади перед шахским дворцом. Широко раскрытые глаза, разинутые рты и вытянутые потные шеи в распахнутых воротах халатов. Передние теснились у помоста, задние наваливались им на спины.
По помосту ходил палач. Шевелил могучими плечами. Доски под ним скрипели.
Народ напирал всё больше. Что нижним до драки верхних? В глазах людей у помоста горело одно — любопытство.
Везира в ободранном халате вывели из дверей дворца, бегом проволокли сквозь раздавшуюся толпу и бросили к ногам палача.
Не спеша тот засучивал рукава.
Толпа затаив дыхание безмолвно ждала.
Палач наклонился к без чувств лежавшему везиру, легко, играючи поднял и долго устраивал голову приговорённого к смерти на плахе. Отступил, взглянул с сомнением на дело своих рук, ещё раз наклонился, что-то поправляя, и только тогда взял меч.
В следующее мгновение, с глухим стуком упав на доски, голова везира покатилась по помосту.
Толпа ахнула.
В тот же вечер шах собрал военачальников.
3
Зиму Темучин готовился к походу против меркитов.
Когда в разговоре с ханом Тагорилом было решено, что удар будет направлен против этого племени, Темучин сказал:
— Ну что ж, завтра начнём готовиться к походу.
На лице Тагорила появилась снисходительная улыбка.
— Куда торопиться? Времени до весны много. Зачем замахиваться ножом на блоху? Меркиты не так уж крепки.
Темучин, не поднимая глаз, с почтительностью в голосе, но всё же возразил:
— Хан-отец, если идёшь за лисицей, готовься встретиться с волком.
— Ну-ну, — раздумчиво взглянув, ответил Тагорил и не сказал больше ни слова.
Темучин понял это как одобрение, во всяком случае, сделал всё, чтобы неопределённое «ну-ну» стало для всех строгим приказом Тагорила о подготовке к походу.
Тогда же, осенью, Темучин настоял, чтобы Нилха-Сангун продал купцам китайского Ван-хана табуны и отары Таргутай-Кирилтуха.
Хан Тагорил сказал:
— Оставь табуны и овец себе.
Но Темучин возразил и на этот раз:
— Нужны оружие и конская справа. Они сейчас важнее лишнего бурдюка кумыса или архи. Для прокорма мне хватит сотни дойных кобылиц и отары овец. Да и некому обиходить скот. У меня нет хурачу.
Тагорил согласился и с этим. Всё, что говорил сын Оелун, было разумно, однако в словах его была смущавшая хана наступательность.
«Наверное, старею, — думал Тагорил, — и меня раздражает задор молодости».
Но это объяснение не сняло лёгкого раздражения.
Задача, поставленная перед Нилхой-Сангуном, была нелёгкой. Ему предстоял долгий путь, но не это было главным. Ни табуны дойных кобылиц, ни отары овец гнать через заснеженную степь было невозможно. Это делалось весной и осенью. Скот перекочёвывал только по траве. Нилхе-Сангуну надо было получить у купцов оружие и конскую справу под обещание пригнать скот весной. Такое было принято, но следовало проявить немалую изворотливость, чтобы убедить китайских купцов. Однако Нилха-Сангун взялся за дело с радостью. С первых дней, как Темучин объявился в курене отца, Нилха-Сангун отнёсся к нему с симпатией и с удовольствием поддерживал в любом деле. Так и сейчас — он быстро собрался в путь. Удобно усевшись в войлоки в арбе — в дальней дороге не хотелось трястись на коне, — он подмигнул Темучину весёлым глазом, сказал:
— Жди. Я всё сделаю как надо.
Махнул рукой вознице.
С треском выдирая вмерзшие в ранний ледок колёса, кони тронулись.
Хан Тагорил провожать сына не вышел. Сказался больным и распрощался с
