НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30 - Виталий Бабенко

— Игрушки? — недоверчиво переспросили мы хором.

— Да. То есть нет. Я хочу сказать вот что: дайте мне сюда ваши игрушки, какие у кого есть с собой, и я вдохну в них венерянскую жизнь. Вы будете глядеть на них и вспоминать нашу встречу, и, как знать, может, кто-нибудь из вас, когда вырастет, прилетит на нашу планету и поднимет над головой эту игрушку — я знак приветствия, и тогда все поймут, что прилетел друг.

Увы, у нас с Артемом во дворе была лишь одна игрушка на двоих — плюшевый медведь, который изображал пассажира на борту океанского лайнера, потому что никто из ребят пассажиром становиться не хотел — все желали быть только капитанами.

И мы отдали венерянину нашего мишку, и он вдохнул в него волшебную жизнь Венеры.

— Артем, Борис! Обедать, живо! — на балконе третьего этажа вдруг показалась наша мама.

И тотчас, словно ожидая этой команды, запрыгали солнечные зайчики от распахиваемых окон и дверей, и, как дружная канонада, понеслось со всех сторон:

— Обедать, обедать, обедать! Марш по домам!

— Вот видите, — сказал венерянин, — вас зовут. Значит, и мне пора. До свидания!

— Всего хорошего, — сказал я первым, и все подхватили хором: — Всего хорошего!

Он вошел в ракету и захлопнул за собой люк. Мы, помню, тогда ни капельки не удивились, когда громадная ракета совершенно бесшумно взлетела над двором, хотя, нет, легкое недоумение, конечно, появилось: ведь не такие уж несмышленыши мы были, отлично понимали, что любая ракета — это гром и пламя, но нам приятен был именно такой — бесшумный и плавный — старт, и мы поверили в его реальность, заставили себя в тот момент забыть о земных ракетных стартах, трескучих и жарких, и все стояли и смотрели ракете вслед до тех пор, пока она не пронзила небо, и небо сомкнулось за ней, чистое синее небо, и тогда мы перевели взгляд на клумбу — ни один цветочек не был на ней примят!

Нам стало грустно, как никогда, и каждый лишь еще крепче прижал к себе свою игрушку, и Артем стиснул нашего мишку что есть силы, а я глядел на него снисходительно, как и полагается старшему брату, и, честно говоря, был взволнован не меньше его.

— Артем, Борис! Марш обедать! Сколько раз повторять?!

— Пошли, — тихо сказал Артем, и все ребята начали разбредаться по подъездам.

Артем шагал молча, бережно неся плюшевого мишку, — он так и притащил бы его домой и сказал бы гордо: «Вот, медведь с Венеры», и прихвастнул бы что-нибудь еще, но тут гадкая зависть вдруг поднялась в моей душе.

— Ну-ка, — потребовал я, останавливая его, — давай сюда мишку.

— Вот еще, — удивился Артем, — с чего это вдруг?

— А что, только ты с ним будешь играть? Он такой же мой, как и твой.

— И ничего ты не получишь, — разозлился Артем. — Раньше думать надо было.

— Это мы еще посмотрим, кто о чем думал. Гони медведя, или по шее заработаешь!

— Подумаешь, — фыркнул Артем, — испугал!.. Я на тебя — тьфу! — и пошел дальше.

Все во мне прямо вспыхнуло от обиды — ну мог ли я, хоть и был старшим братом, сдержаться, скажите?

Словом, произошла отчаянная потасовка,

— Я убью тебя! — страшным голосом крикнул я и рванул игрушку на себя.

Но Артем вцепился в нее, как клешами.

— Отдай по-хорошему!

— Фиг тебе, фиг тебе! — прыгало передо мной потное красное лицо Артема. — Два фига!

Ох и драка же была тогда!.. Никогда, наверное, мы так не дрались с ним — ни до, ни после.

С балкона раздался сердитый голос отца:

— Оболтусы несчастные! Вас же звали обедать!

Мы мигом вскочили и замерли, с трудом переводя дыхание.

— Где медведь? — спросил я наконец.

— П-почем я знаю? — чуть заикаясь от напряжения, проговорил Артем.

И тут мы увидели нашу игрушку — она валялась метрах в двух от нас на тротуаре, разодранная в клочья, выпотрошенная, грязная, — противно было даже прикоснуться к такой.

— Это ты, — еле слышно сказал Артем. — Ты виноват.

— Почему я? — пожал я плечами, стараясь не смотреть ему в глаза. — Сам виноват не меньше.

— Ты первый начал, — еще тише сказал Артем, и я увидел, что лицо его готово сложиться в трагическую мину, вслед за которой раздастся ужасающий рев, и, конечно, упреки родителей, и, конечно, обоюдная вражда до конца вечера — этого еще не хватало!

И тогда я решился на самый крайний, убийственный шаг.

— Послушай-ка, — сказал я как можно спокойнее, — а ведь не было никакого венерянина.

Глаза у Артема широко раскрылись, губы вытянулись в дудочку, будто хотел он свистнуть, хотя свистеть никогда и не умел…

— Врешь, — произнес он трагическим шепотом. — Я сам видел.

— Ха, — сказал я, презрительно сплюнув на тротуар, — что ты видел?

— Все: и ракету, и венерянина, и как он мишку в руки брал. И ребята тоже видели.

— Ха, — повторил я снова, еще громче. — Ничего этого не было. Мы играли, понимаешь? Это была только игра! А ты в нее, дурачок, и поверил.

— Ну и что? — насупился Артем. — Что из этого? Ты сам тоже поверил. А теперь смеешься. Ты свинья последняя, Борис. Так нечестно, нечестно!..

— Не валяй дурака, — разозлился я, — А обманывать себя и думать, что все это правда, по-твоему, честно?

— Отдай медведя! — вдруг заорал Артем так, что стал пунцовым до кончиков ушей.

— Бери, — пожал я плечами, — Пожалуйста. Вон — валяется.

Артем встал на четвереньки и начал подбирать клочья от медведя, и собрал все до последнего лоскутка, а я стоял над ним, и мне, право же, было смешно — что вы хотите, я был старше на целых три года и кое-что смыслил в жизни…

Артем сгреб в охапку остатки игрушки и поднялся с тротуара.

— Я больше никогда не буду с вами играть, — тихо сказал он. — Никогда.

— Привет тебе с кисточкой, — скривился я. — Уж больно ты нам нужен.

Он ничего не ответил, только громко засопел, потом повернулся и засеменил к подъезду.

Я шагал метрах в двух позади, и мне ни капельки не было его жалко.

— Да брось ты эти лохмотья, — сказал я, когда мы подошли к дверям квартиры. — Грязь всякую в дом тащить…

Артем обернулся и как-то разочарованно посмотрел на меня.

— Гад ты, — произнес он, наконец, совсем тихо. — Вот и все.

— От гада и слышу, — огрызнулся я и вдавил в стену черную кнопку звонка.

— Ну, что у вас там стряслось? — спросила мама, открывая дверь. — Боже, до чего вы грязные!.. Где вас только носило? — И вдруг, помрачнев, добавила: — Опять дрались?

Мы ничего не ответили — только чересчур усердно принялись вытирать ноги о половик.

— Ладно, — вздохнула мама, — дело ваше. Идите, сейчас же умойтесь. И живо за стол.