Божий Дом - Сэмуэль Шэм

Откуда нам было знать, что во время нашего китайского обеда в Божьем Доме разворачивается борьба, вызвавшая к жизни давние, глубокие распри нашего шефа, Легго. Каждая рассерженная иерархия позвонила Легго, и он был взбешен. Вернувшись в Дом, веселые и сытые, представьте наше удивление при виде Легго, несшегося к нам по коридору. Приблизившись, мы заметили на его лице улыбку, улыбку, которую никто до этого не видел. Трясущийся Рыба сказал нам с Хупером: «Берегитесь, ребята, теперь вы точно доигрались!» Изумленные, мы переглянулись, глаза отражали непонимание, чего мы такого сделали, что Легго на нас взъелся.

Мы приготовились к удару. Скованной походкой он приближался, яростная гримаса искажала лицо, казалось, что оно сейчас расколется надвое и обрызгает нас и Город Гомеров чем-то, скрывающимся под родинкой. Когда он был настолько близко, что я мог различить название изготовителя его стетоскопа, который спускался в джунгли его гениталий, и я подумал, что странным образом под родинкой может скрываться что-то вроде китайского МСГ;[178] он обнял одной рукой Толстяка, а другой Рыбу. Глядя на них, Легго требовательно спросил:

— Кто в ответе за это? В ответе за этих несчастных интернов, за эти катастрофы в отделении? Мое дело узнать, кто виноват. Вы двое — пойдемте со мной.

— Я сделал все, что мог, — после рассказал Толстяк, — и я смог его успокоить, по крайней мере, большей частью. Логически, он попал в ловушку. У него был выбор: либо свалить вину на вас, интернов или на тех, кто за вас отвечает. Уже потеряв Эдди, он не мог выместить все на вас. Он должен был выместить все на ответственных за вас. Хотя я и несу за вас ответственность, но ясно, что Рыба отвечает за меня, а угадайте, кто отвечает за Рыбу?

— Шеф.

— Именно. Итак, мы в тупике. Я смог направить его по пути этой логики, но не смог изменить то, что он чувствует. Понимаете, Легго плевать, что вы сделали с Королевой Вшей, голодным извращенцем-Сэмом, Поцелем, Пуловерами, медсестрами, студентами, Тиной, Джейн, Гарри, Розами, которых убивает Хупер. Он даже не возражал, что вы поставили рекорд Дома по самой низкой температуре, зарегистрированной у человека, рекорд по количеству органов, пораженных одной иглой или о рекорде по количеству тестов пред кишечным пробегом за ночь. Во многом, он удовлетворен вашей работой, особенно в смысле разрешений на вскрытия. Но что-то он нес по поводу вашей к нему нелюбви. Он даже считает, что вы над ним издеваетесь за глаза, представляете? Когда вы показываете, что он вам не нравится, вы задеваете болезненный нерв, а, когда это происходит, он становится безумцем. Никто не может уболтать безумца. — Толстяк продолжал задумчиво: — Конечно, за мою долю ответственности, он отложил написание моего рекомендательного письма. Боюсь, что он направит меня на Самоа. Последнее, что он мне сказал было: «Что бы вы не делали, не делайте больше ничего. Ничего! Понятно?!» Представьте, что он сказал это мне?

— Ты, конечно же, сказал ему, что ничего не делать и было твоим величайшим вкладом в искусство врачевания? — спросил я.

— Конечно. Зачем останавливаться в Самоа и не отправиться в ГУЛАГ.

Он замолчал. Хупер ушел, и я спросил Толстяка, о чем тот думает.

— Что ж, возможно, что это все серьезней, чем я думаю. Возможно, это — неприятности. Весь этот путь из Бруклина, все эти экзамены и усилия, приземлившие меня здесь, на краю большлго голивудского «Здорово, Толстяк!», и вдруг мне показалось, что все это рушится. Мне это не нравится. Это, может быть, прощай Лос-Анджелес, прощай мечта. Кажется, что иногда выходит не по-нашему, не так ли, Баш?

— Что выходит?

— Мечты. Желания.

Потс стоял напротив меня в темноте двух часов ночи в Городе Гомеров, и отражением его серого лица был, как всегда, Желтый Человек.

— Что ты здесь делаешь в такой час? — спросил я, но он не ответил, просто стоял и смотрел. Я снова спросил, что происходит.

— Желтый Человек только что умер.

Я почувствовал озноб. Потс был бледным и озябшим, его глаза безжизненны, мертвы, и я сказал:

— Мне очень жаль. Действительно, очень жаль.

— Да, — сказал Потс так, будто мы с ним находились в разных мирах. — Да, в любом случае он был обречен, это был лишь… вопрос времени.

— Да, это так, — сказал я, думая о всех муках, через которые прошел Потс, пока Желтый Человек был жив. — Как ты?

— Я? А, да, я в порядке. Немного тяжело… Я не попросил об аутопсии. Я этого не хотел, — сказал Потс, почти умоляя меня признать его правоту.

— Это нормально. Я знаю, что ты чувствуешь. Я не попросил об аутопсии доктора Сандерса. Садись и давай поговорим, а?

— Нет, я думаю, что поднимусь, взгляну на него еще раз, а потом, может быть, прогуляюсь.

— Правильно. Я буду здесь, на случай, если ты передумаешь.

— Спасибо. Знаешь, я должен был дать ему стероидов.

— Прекрати. Ничего бы не помогло.

— Да, но все-таки стероиды могли помочь. Но неважно, нам было весело с Отисом вчера вечером, не так ли?

— Конечно, Уэйн. Обязательно повторим, а?

— Да. Скоро. Если я смогу выкроить время.

Глядя, как он шел к лифту, я думал о том, как нам было весело. Я пришел к нему и, несмотря на бардак, депрессию и заряженный револьвер, мы с Потсом взяли Отиса и пошли на пробежку на мартовском холоде, разговаривая о Юге. Потс рассказал мне о Танцевальных Уроках Миссис Бэгли, которые проводились в городском клубе каждую пятницу. Миссис Бэгли, эмигрантка, надевала шифоновое платье с высокой талией, закалывала пучок иглой и начинались танцы. Они учились танцевать, зажав грецкий орех носами, а главное событие происходило, год за годом, в последнюю пятницу, где Потс и его менее изысканные, но все равно аристократичные, приятели начиняли дробью полированный дубовый пол во время безумной, «Раз-два-три, раз-два-три, выкатили пушку», польки. Я подумал, что, на удивление, в тот день Потс ни разу не упомянул умершего насильственной смертью отца.

Вдруг я понял, что должно произойти! Идиот!

Я подбежал к лифту и начал бить в двери, но он не двигался, тогда я побежал вверх по лестнице на восьмой этаж, проклиная себя за то, что вовремя не сообразил и молясь об ошибке.

Я не ошибся. Пока я кутался в его воспоминания о миссис Бэгли, Потс поднялся на восьмой этаж, открыл окно и выбросился навстречу смерти. Из окна я видел кровавое мессиво на асфальте парковки, и, задыхаясь и дрожа от холода, я услышал звуки первых сирен, прислонил лоб к холодному стеклу и зарыдал.

— Он оставил записку? — спросила Бэрри.

— Да. Он прикрепил ее к телу Желтого Человека. Она гласила: «Покормите кошку.» Но никакой кошки не было.

— Что это значило?

— Это предназначалось Джо. Когда мы с Чаком и Потсом работали с Джо, она говорила Потсу, чтобы он лучше заботился о своих пациентах, чтобы он «кормил кошку». Джо говорила, что если бы Потс был тверже, Желтый Человек мог бы выжить.

Я думал о трагедии Потса, отличном парне из маленького городка, которого вы бы были рады взять с собой на рыбалку, который совершил ошибку, придя в академическую медицину вместо семейного бизнеса, где он был бы счастлив, и который теперь лежал разбросанный по асфальту парковки больницы в городе, который он презирал. В чем была соблазнительность медицины? Почему?

— Они убили его!

— Кто? — спросила Бэрри.

— Джо, Рыба, остальные…

Большинство в Доме чувствовали опустошенность в связи со смертью Потса и не знали, что говорить или делать, у других появились идеи. Джо, вспомнив о своем папаше, спрыгнувшем с моста, настаивала на аутопсии, чтобы проверить наличие «каких-либо химических веществ.» Рыба разговаривал с нами сердечным тоном, объясняя, что «самоубийство — лишь экзистенциальная альтернатива.»

Легго выглядел расстроенным, озадаченным, что один из его парней, особенно тот, который, по его мнению, любил его больше всех, покончил с собой. Он говорил о «тяготах года интерна» и об «утрате великого таланта.» Легго уверял, что хотел бы дать нам выходной погоревать. Тем не менее, он не мог этого сделать. На самом деле нам придется работать немного больше: «Вы все должны взяться за работу и помогать.»[179]

Как и все в Божьем Доме, такая реакция наших «старших» была невообразимо бесчувственной, но ничуть не удивившей всех нас. Никто не сказал о том, как медицинская иерархия Дома издевалась над беднягой Потсом с помощью Желтого Человека, как плевало на его чувства и боль. Мы пытались поскорее забыть его, но каждый раз, паркуясь у больницы, мы не могли отвести глаз от пятна на асфальте, напоминавшего нам о нем. Никто не хотел переехать Потса, хотя он и был мертв. Вначале это имело смысл, объезжать пятно, так как там оставалась настоящая кровь, кусочки волос и костей, оставшихся на асфальте. Из-за этого проблемы с парковкой стали серьезнее и Дом послал уборщиков очистить асфальт. Им удалось очистить кости и волосы, но пятно все равно оставалось заметным. Оно становилось все менее и менее заметным, но при этом становилось все шире и распространялось по парковке и стало все сложнее и сложнее не парковаться на Потсе. Все старались парковаться по периметру, некоторые приезжали пораньше, чтобы избежать необходимости парковаться в центре. Короче, напоминание о Потсе после чистки только усилилось. Мы все смотрели на обесцвеченный асфальт, представляя кровь, волосы, кусочки костей, а затем представляли летящего Потса, прыгающего Потса, и, с грустью, живого Потса, и, наконец, живого Потса, не уничтоженного виной за неназначение роидов для Желтого Человека. Мы злились, думая о том, как они мучали Потса, пока тот не уверился в своей вине. Из нас всех, сочувствующий и заботливый Потс, стал бы лучшим доком. Из нас всех он умер. Немыслимо!