Не запирайте вашу дверь - Юлия Эльская

— Ой, Петруха! — вдруг вскричал Лёня и взмахнул вилкой, словно встретил старого товарища, с которым не виделся лет пятнадцать. — Ты давно тут?

Я проследила за его взглядом и в вазе с фруктами снова обнаружила кота. Он был сыт, перед ужином его покормили на кухне, и спокойно лежал на боку среди яблок и груш, опустив хвост в открытую консервную банку со шпротами. Треть хвоста у него была в масле.

Реакция сидящих за столом была различной, но довольно спокойной. Кот на столе никому не мешал. Наверное, привыкли.

— Петруха! — повторил Лёня. — Колбасы хочешь?

— Он не Петруха! — возмутилась Милка. — Его зовут Патриарх! Сокращенно Патрик!

— Вот я и говорю — Петька он, Петруха, — усмехнулся Лёня. Заметно было, что его забавляли подобные перебранки.

Милка недовольно дернула носом и замолчала.

Посовещавшись друг с другом, Тамара и Евгения решили оставить кота в вазе. По крайней мере, здесь он вел себя тихо, а если его сейчас прогнать, он всю мебель шпротным маслом перепачкает. А хвост всё равно потом шампунем мыть придется.

— Вик, положи мне сыра, — шепнула я подруге. — Убийство предотвращать будем?

— Пожалуй, я с Сеней поговорю, — кивнула она. — Возможно, он хочет сделать так, чтобы все выглядело естественно: самоубийство или несчастный случай. А если он узнает, что нам всё известно, то убивать не будет. Как ты думаешь?

Рядом с моей щекой пролетело что-то мелкое, я повернула голову, пытаясь определить, что это было; неожиданно Лёня ткнул куда-то ножом и завопил:

— Смотри, Петруха, там оса!

— Не ори мне в ухо! — подпрыгнула от неожиданности Тамара.

— Да оса там, не муха, — радостно уточнил Лёня.

Некоторые из жующих засмеялись.

— Не муха, а в ухо, — обиделась Тамара.

Тут рассмеялись остальные присутствующие. Тамара вскочила и быстро вышла из комнаты, всем своим видом демонстрируя возмущение.

Кот напрягся, перевернулся на брюхо и вытянул шею, пристально следя за осой. Он слегка поворачивал голову то в одну сторону, то в другую, а внимательные круглые глазищи оставались направленными в одну точку, как у ведущего программы новостей по телевидению. Наконец он решил, что пора прыгать, царапнул лапой яблоко и взмахнул хвостом, забрызгав маслом сидящих за столом и придав ускорение маленьким безголовым рыбкам. Летучие шпроты вспорхнули из банки и веером разлетелись во все стороны, целясь в празднично одетых гостей.

Ряды жующих расстроились: кто-то побежал замывать пятна, а кто-то — переодеваться.

— Тебе хорошо, ты вся в черном, — позавидовала мне Люська. Ее прозрачная блузка сильно пострадала. Как и кружевное белье под ней.

Чтобы поговорить, мы с Викой переместились на лестничную площадку, но оказалось, что туда же пришли покурить две учительницы: «англичанка» и «биологичка». Одной было под сорок, а другой — за сорок пять.

— Тань, ты помнишь Женькину свадьбу? — «англичанка» ностальгически вздохнула. — Там черную икру ели ложками… И осетриной стол был завален… Тогда еще ее отец был жив.

— Это генерал, что ли? — нетрезво ухмыльнулась биологичка. — Я тогда черную икру не любила. Представляешь?! Сейчас готова себе локти кусать!

— А ты чужой локоть укуси! — засмеялась «англичанка». — Женькин, например. Или Анатолия Петровича.

Из квартиры вышел Сеня, без большой симпатии посмотрел на куривших учительниц и хотел ретироваться обратно, но одна из них вцепилась в его локоть.

— Постой-ка, милок! Ты приданое-то получил? — она грубо засмеялась. — Они ведь богатые.

— Даже очень, — подтвердила вторая. — Женька в таком золоте на работу ходила — помереть можно было от зависти!

Жених вырвался и вернулся в квартиру, и мы — за ним.

— Осталось определить, насколько решительно Сенька настроен, — продолжала развивать свою мысль Вика. — А завтра я с ним поговорю. Как бы сделать так, чтобы нас на завтра сюда пригласили?

— Завтра воскресенье, мы и сами можем прийти.

— Нет, — покачала головой моя подруга. — Лучше, чтобы пригласили. Смотри-ка, они танцевать пошли. Милка с Пашей. Пойдем за ними, посмотрим.

Смотреть было нечего, точнее — наоборот: на них все было ясно написано. Люди, предназначенные друг другу. А хуже всего, что рядом стоял жених и смотрел на Милку, открыв рот. Как кролик на удава: с выражением ужаса, восторга и священного трепета одновременно. «Дорогой удав, проглоти меня еще разочек!»

Неужели предвкушает преступление? Тогда он сумасшедший, не иначе.

— Потанцуй с ним, — настойчиво дернула меня за руку Вика. — Сразу все поймешь: сейчас будет убивать или еще подождет?! Не могу же я с ним танцевать, он мне едва достает до уха!

Вика с Милкой были одного роста. Для танцев им обеим больше подходил Паша.

Почти сразу же в комнату мягкой походкой вбежал Петруха. Его привлек шуршащий край свадебного платья, он подцепил его лапой — редкая возможность поиграть. Но Милка была начеку, она подняла кота и понесла его в ванную — мыть хвост.

Снова заиграла медленная музыка, Вика подхватила Пашу, а я повернулась к жениху.

— Ничего не поделаешь, — скромно произнесла я. — Придется вместе танцевать, одни остались!

Он, должно быть, меня не слышал. На его лице сохранялось выражение неземного восторга, как тогда, когда они целовались за столом под крики «Горько».

Я почти поволокла его к центру комнаты, положила руки ему на плечи. Заметил ли он это? Вроде бы, не заметил.

Танцевать с ним было не просто неинтересно, а — никак. Узкие плечи, неловкие руки, острые коленки — никакого впечатления.

Он совсем не разговаривал со мной, мысленно витая где-то. Может, в облаках?

И уж совершенно непонятно — глаза-то умоляющие. Нет в них никакой угрозы, только мольба.

Когда человек собирается убить, он должен быть уверен в себе, собран и сосредоточен. А если надеется, что все выйдет как-нибудь само, тогда он убийца «по неосторожности». Но ведь, судя по записке, он хочет ее именно убить, а не просто так… покалечить.

Запиской можно также напугать, однако он, похоже, напугал самого себя.

Против воли посочувствовав ему, я покачала головой: несчастный Сеня, во что же ты ввязался?!

Устыдившись своих мыслей, я отвела его на место. К счастью, танец скоро закончился.

— Он не может убить, — отчиталась я перед Викой. — Он «витает».

— Ты все придумала! — не поверила мне она. — Убить может каждый, если его грамотно вынудить. Паша, например, может.

— Но ему-то зачем? — возразила я. — Ты подумай, любовник является на свадьбу и заявляет: «Не смей мне изменять, убью!» Он раньше-то где был? Она же с ним, скорее всего, всё обсуждала, советовалась.

— Наверное, он в день свадьбы передумал… Да нет, ерунда! — заключила Вика. — А если Сенька мать и сестру подключит? Они же весь день совещались.

— Всем пить чай! — громогласно объявил Лёня, выглянув из столовой. — Идите сюда, что вы в коридоре стоите. Чай остынет.

Мы пошли к своим местам, гости уже почти расселись.

Центр стола занимал многоэтажный торт — дальний родственник Пизанской башни, рядом с ним — электрический самовар. От пирожных и шоколадных конфет рябило в глазах.

Из кухни пришел Лёня с огромным блюдом козинаков, украшенным какими-то несъедобными финтифлюшками. Он эффектно взмахнул рукой, с воодушевленным вдохом открыл рот… и остановился, не чувствуя со стороны собравшихся должного внимания.

— Эй! — позвал он, обращаясь ко всем сразу.

Присутствующие замерли в предвкушении чего-то неожиданного.

Лёня сделал два шага назад, потом — чуть приседая — вперед, повторил замах рукой и, делая ударение на каждом слоге, громко объявил: «Ко-зьи на-ки!»

Кто-то поморщился, кто-то засмеялся, пытавшиеся сдержать смех издавали хрюкающие звуки, а я случайно перехватила Лёнин взгляд. Что-то неуловимо хищное и наивно-детское было в его лице…

Я вдруг вспомнила другую сцену, свидетельницей которой была лет двадцать назад.

Старшая группа детского сада. Ранняя осень, мы на прогулке.

На краю цветочного вазона, круглой чаши высотою в полметра, стоит мальчик в короткой курточке. Он оглядывается на детей, поднимает руки и собирается прыгнуть вниз. У него то же самое, победно-растерянное выражение лица, как у Лёни с козинаками. «Оцените меня, кто может!»

К мальчику уже бежит разъяренная воспитательница, дети в равнодушном испуге ждут, что будет, и лишь я ему улыбаюсь — из всей группы детей мне одной захотелось его поддержать.

Эта картина все еще стояла у меня перед глазами; плохо соображая, что делаю, я ободряюще улыбнулась Лёне.

«Прыгай, все будет хорошо!»

— Он на тебя смотрит! — со значением произнесла Вика. — Он не сводит с тебя глаз!

— Наверное, с кем-то перепутал, — вяло отреагировала я, глядя в свою тарелку. — А теперь пытается вспомнить, где меня видел. Не обращай внимания.