Сердце Мириаля - Мэгги Фьюри

— Вот об этом можешь не беспокоиться, — бодро заверил его Фергист. — Ослы постоянно таскают на спине грузы — и немаленькие. Тебя эта красотка подымет, как перышко. Ты ведь у нас не больно-то упитан.

Подойдя поближе, ослица из-под косматой бурой челки искоса оглядела Сколля, потом вдруг по-змеиному вытянула шею и ловко ухватила его зубами за руку. Юноша с воплем отскочил и принялся потирать набухающий на руке кровоподтек. Не сразу он опомнился от такого коварного нападения.

— Я не сяду на эту… эту уродину! — твердо заявил он. — И это — мое последнее слово!

Вскоре после того Сколль уже покидал Пределы через туннель, трясясь на тощей и костлявой спине своенравной ослицы и мрачно гадая, как он все-таки здесь очутился и за что ему уготована такая злая судьба.

Никогда в жизни Сколль не переживал такого кошмара, как эта поездка по улицам города. Вороные исполины, непривычные к городской тесноте, многолюдью и шуму, то и дело шарахались, норовя разорвать веревки. С минуты на минуту Сколль ожидал, что его вот-вот выдернут из седла, точно гнилой зуб, но и это было еще не самое худшее. Если бы Сколль и сам не знал, как нелепо он выглядит верхом на ослице, с волочащимися по земле ногами, горластый сброд, населяющий Нижний Город, быстро осведомил его об этом. Где бы ни ехал Сколль, везде его сопровождали свист, вопли и улюлюканье, и если б рядом с ним не скакал мрачный, как смерть, Барсиль с заряженным арбалетом наготове, злосчастного ученика непременно забросали бы комками грязи и иным мусором куда как сомнительного происхождения. Впрочем, общество гвардейца так обрыдло Сколлю, что он скорее бы предпочел с ног до головы извозиться в навозе, чем выслушивать насмешки Барсиля. Тот изощрялся в основном насчет никчемности Сколля, которому до сих пор не обойтись без няньки, и не раз повторил, что маленькая ослица куда смышленей, симпатичней, да и полезней, чем ее жалкий ездок.

Затем Сколль и его спутник проехали через Верхний Город с его просторными улицами, на которых стояли рядами особняки самых богатых и влиятельных купцов; миновали торговый квартал — лавки, магазины, рынки, конторы и великое множество гостиниц, которые в лучшие дни бывали каждое лето битком набиты паломниками со всех краев Каллисиоры. На площади Встреч, где чернели заколоченными окнами закрытые трактиры, Барсиль свернул направо, к западным городским воротам.

— Недолго уже осталось, сынок, — ядовито утешил он. — Скоро вы благополучно выберетесь из этого громадного, нехорошего города — ты и твоя длинноухая подружка.

Сколль стиснул кулаки. Он понятия не имел, как долго еще сможет терпеть общество этого омерзительного ублюдка. Впрочем, скоро этот вопрос разрешился сам собой. Когда они подъехали к западным воротам, в сторожке вовсю шла игра в кости. Алчным взором Барсиль мгновенно окинул игроков, горку медных монет посреди стола — и обернулся к Сколлю.

— Вот что, сынок, — сказал он, — езжай-ка ты дальше один. Мне тут надо обстряпать одно важное дельце.

И Барсиль одарил юношу своей лживой щербатой ухмылкой.

— Что?! — воскликнул Сколль. Конечно, он мечтал избавиться от этого хорька, по ошибке зовущегося гвардейцем… но теперь, когда мечта сбылась, ему вдруг стало страшно ехать дальше в одиночку.

— Да не дергайся ты, сосунок! Я ведь сопроводил тебя через весь город, а там-то и было по-настоящему опасно. Когда выедешь из ворот, поверни направо и поезжай себе по тракту — вот и все. На такой дороге даже последний сопляк не сумеет заблудиться, да и бояться тебе некого. Что за нормальный человек высунет нос из дому в такую непогоду?

— Но… но ты же должен был проводить меня до самой лесопилки! — запинаясь, возразил Сколль. — Так сказала госпожа Агелла.

— «Так сказала госпожа Агелла!» — пискляво передразнил Барсиль. Затем вдруг помрачнел — и у Сколля перехватило дыхание. — А теперь слушай, кусок дерьма. Вот как мы поступим: я останусь здесь, у этого славного, жаркого огонька и поиграю в кости… а ты можешь отвязаться от меня и плестись себе дальше куда пожелаешь. И вот что… — В руке Барсиля вдруг ниоткуда возник кинжал. — Если ты когда-нибудь проболтаешься об этом Агелле — или еще кому-то, я тебя найду, ясно? И уж тогда ты точно пожалеешь, что родился на свет.

У Сколля так пересохло во рту, что он сумел лишь согласно кивнуть. Не в силах дольше выносить угрожающий взгляд Барсиля и смешки стражников, юноша ударил пятками по бокам ослицы и выехал из ворот. За ним, громко стуча подковами, проследовала пара вороных исполинов. Когда Сколль выехал на тракт, в ушах у него еще перекатывался издевательский гогот.

Глава 14. НАСЛЕДНИЦА

Серима ниже склонилась над столбиком цифр. Не желая отвлекаться от дела, она все медлила встать и зажечь лампу — и вот теперь, когда в комнате неотвратимо темнело, все сильнее щурилась, стараясь разглядеть цепочки цифр. Сейчас зажгу, мысленно пообещала она себе — уже в который раз — и принялась просматривать очередной счет.

Магия цифр всегда неодолимо влекла Сериму — особенно когда эти цифры касались ее коммерческих предприятий. Еще ребенком она любила приходить в контору к отцу, коммерсанту Стемонду, который возглавлял могущественную Торговую Ассамблею. Серима могла часами восседать на высоком табурете, с необычайным для ребенка терпением любуясь тем, как отцовское перо скользит по длинным рядам цифр.

Порой отец, точно угощая особым лакомством, показывал Серимее свои карты — подробные до мельчайших деталей и искусно разрисованные — и рассказывал ей о золоте и драгоценных камнях, блистающем серебре и красно-рыжей меди, которые добывались в недрах принадлежащих ему северных гор; об изобильных равнинах, где растят упитанный скот и щедрые урожаи злаков; об изысканных пряностях и редких винах с дальних холмов диковинного юга, где марево жары шелковой завесой ложится на серебристые кроны оливковых рощ. Осторожно водя пальчиком по карте, Серима прокладывала пути своих воображаемых караванов, а ее отец, в те годы все еще уверенно ждавший появления на свет сына и наследника его торговой империи, смотрел на дочь со снисходительной улыбкой, которая с годами превратилась в недовольную гримасу — ибо постепенно он осознал, что других детей, кроме Серимы, у него не будет.

Стать отцовской наследницей оказалось для Серимы куда как непросто, хотя большинство тиарондцев было свято уверено, что некрасивой девчонке остается лишь дождаться того благословенного часа, когда богатое наследство само свалится ей в руки, точно переспелая груша, а потом уж без зазрения совести пользоваться денежками до конца жизни. На самом деле, конечно, все было совсем не так. Семнадцати лет от роду Серимее пришлось руками и ногами отбиваться от настойчивых требований отца, чтобы она выбрала себе в мужья какого-нибудь смышленого молодого купца, дабы после смерти Стемонда этот человек взял бы в свои руки его дело, а в грядущем, если будет на то воля Мириаля, благополучно передал его своему сыну и внуку Стемонда. Серима воспротивилась отцу, и между ними началась затяжная домашняя война, навсегда разрушившая прежнюю близость отца и дочери; даже смерть матери Серимы, измученной, как шептались в городе, этой бесконечной враждой, не смогла ничего поправить. Стемонд так и не смог простить дочери того, что считал эгоистическим нежеланием продлить его род и обеспечить будущее его торговой империи; Серима же затаила гнев на отца, не верившего в ее силы, слепо и безрассудно оттолкнувшего ее только потому, что она — женщина. В конце концов Серима победила — как побеждала всегда. Когда Стемонд умер, у его процветающих предприятий был только один наследник — его мятежная дочка.