Хождение во власть. Рассказ о рождении парламента - Анатолий Александрович Собчак

Очень точное наблюдение! Семь десятилетий мы жили за счет эксплуатации того, что было накоплено народом и самой природой, и в коммунистическое будущее мы хотели въехать за счет инерции прошлого развития. Мы последоватсльно промотали людские, социальные, природные и нравственные ресурсы нации. И все без исключения "успехи" коммунистической доктрины — от победы в Отечественной войне до космических полетов, от балета до литературы — все это взято из кармана прошлой российской истории. Мы проедали наше прошлое, а значит, у нас не могло быть и будущего.

Двигатель социального прогресса — частная свобода и инициатива граждан. Конечно, частная собственность еще не гарантирует общественного процветания. В Германии или Италии 30-х годов, равно как и в Чили 70-х, фашистские диктатуры опирались на частнособственнический инстинкт, но не становились от того более привлекательными и цивилизованными. Но если режимы Гитлера и дуче кончили военной катастрофой, то Пиночет сам вынужден был уйти в политическое небытие. Точнее — его вынудили сделать это им же и предпринятые преобразования в сфере экономики: постиндустриальное общество не может существовать без личной свободы граждан.

Коммунистическая доктрина тем страшней и опасней, что это — социальный тупик, выход из которого чреват длительным изживанием рабского и даже первобытного комплекса уравниловки. Коммунистическая идеология, может быть, точнее всего раскрывается в известной притче о человеке, которому Бог говорит: "Проси, чего хочешь, и я дам тебе это. Но учти, что твой сосед получит вдвое от твоего". "Господи, — говорит человек со слезами на глазах, — сделай так, чтобы я лишился глаза!"

Хорошо еще, что живы в нашем народе и честь, и доброта, и благородство.

Я завершаю эту главу всего через несколько дней после того, как российский парламент декларировал право крестьянина на землю, в том числе и в виде частной собственности. Наконец произошло то, что должно было случиться: вечером 3 декабря 1990 года на внеочередном Съезде народных депутатов РСФСР парламентарии возвратили российскому крестьянству право — нет, даже не на землю! — на само имя крестьянина. Позади угрозы и увещевания аппаратчиков, предупреждения, мол, "народ не готов!" и прочее. Вошла в историю реплика первого марксиста-ленинца России Ивана Полозкова, вынужденного пустить в ход и такой аргумент: "Землю нельзя продавать, она — от Бога!.."

Если на трех процентах земли, находящейся в личной собственности, наши крестьяне могли выращивать 60 процентов всего советского картофеля, 30 — овощей, 27 — молока и 30 — мяса, можно вообразить, чем станет для народов России этот исторический день 3 декабря. После десятилетий тотального раскрестьянивания поразительна и другая цифра: по данным московских социологов, 60 процентов населения страны — за частную собственность на землю!

Не за роспуск совхозов и колхозов, а за создание многоукладной экономики голосовал российский съезд. И, признаться, в тот вечер, слушая официальные слова теледиктора из программы "Время", я ощутил зависть к моим коллегам из парламента России. Они смогли сделать то, чего не смогли и не успели мы, депутаты союзного парламента.

Конечно, любой закон — это всего лишь заявка на будущее, если не сумеем мы сделать требование закона нормой не только юридической, но и психологической. Утратив многоукладность собственности, мы потеряли и представление о неприкосновенности чужой собственности. Собственность государства давно утратила неприкосновенность, потому что для граждан она была ничейной. Это перешло даже в язык: того, кто украл что-либо на своем рабочем месте, у нас не назовут вором. Только — несуном. "Украл" — это у кого-то. "Унес" — у государства, то есть как бы перераспределил распределенное чиновником. А если чиновники сами воруют и распределяют — о чем каждый знает! — вовсе не по справедливости, то и греха в том нет. И если десятилетиями радио, а потом и телевидение прокручивало бодрую песенку, где есть слова "все вокруг колхозное, все вокруг мое", если государственная собственность официально именовалась "общенародной", то и воровство должно было стать нормой. Ибо можно ли украсть у себя?

Наш парламентский путь к пониманию того, что без частной не могут существовать и все другие виды собственности, оказался весьма драматичным.

На I Съезде любое упоминание о частной собственности воспринималось в штыки и влекло за собой гневное выступление рабочего или колхозницы, которые по написанной аппаратом бумажке клялись идеалами Октября и клеймили всякого, кто осмелился нарушить идеологическое табу. И когда в комитете по законодательству заговорили о необходимости закона о собственности, мы с профессорами Сергеем Алексеевым и Юрием Калмыковым очень быстро пришли к общему мнению: надо менять соотношение собственности государства и граждан.

По действовавшей тогда Конституции, госсобственность была признана основой социалистического строя. А все прочие формы собственности по отношению к ней объявлялись подчиненными и второстепенными. И даже о колхозно-кооперативной собственности каждый школьник знал, что в идеале она обязательно должна быть преобразована в государственную.

Потому, готовя проект, мы прежде всего и решили изменить эту абсурдную норму советской Конституции. И если о собственности граждан говорилось, что она носит ограниченный характер и подчинена собственности государственной, поскольку ее источником становится труд на социалистических предприятиях, значит, мы должны перевернуть это отношение. И мы записали в проекте, что основой собственности в нашей стране является собственность граждан. Далее должны следовать различные виды коллективной собственности — то, что принадлежит трудовым коллективам: акционерная собственность, кооперативная… И наконец то, что принадлежит государству.

При этом с самого начала мы полагали, что госсобственность следует резко сократить. И для этого должен вступить в работу механизм разгосударствления (слово громоздкое, но и весьма экспрессивное, а главное — точное). Почему разгосударствление, а не приватизация? Да потому, что приватизация — это передача собственности в частные руки, а тут речь не только о частной, но и о разных формах коллективной собственности.

Проект обсуждался в комитетах и комиссиях Верховного Совета и, разумеется, встретил весьма решительное сопротивление консерваторов. И все же нам удалось его отстоять. Это было тем трудней, что после первой сессии Верховного Совета свой проект подготовило и правительство. Надо ли говорить, что в этом проекте ничего существенно не менялось и не предлагалось менять в отношениях собственности в стране? И в нем же, конечно, к каждому из допущенных видов собственности авторы неизменно прибавляли идеологический эпитет: государственная социалистическая собственность, кооперативно-колхозная — тоже социалистическая… Это слово повторялось как заклятие или как присяга сталинизму в экономике. При таком законе нечего было и думать посягнуть, скажем, на всевластие "агрогулагов" (использую меткую метафору того же Юрия Черниченко).

И все-таки мы тогда победили! Впрочем, ту парламентскую нашу победу заметили, пожалуй, лишь специалисты да аппарат. Перевернув египетскую