«Книга Великой Ясы», или Скрижали Чингисхана - Александр Викторович Мелехин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
События 1208–1210 гг., предшествовавшие походу монголов на державу Алтан-хана, а также вероломные действия хорезмшаха в 1218 г. привели к пересмотру в определенной степени концепции его внешней политики. Новая позиция Чингисхана в деле обеспечения мира между народами заключалась в следующем: мир следовало не просто отстаивать, защищая свою территорию; необходимо было лишить других способности напасть на тебя. Так зародилась новая доктрина международных отношений Чингисхана, получившая название Pax Mongolica: установление и поддержание мира „твердой рукой“»[742].
Новая доктрина международных отношений Рах Mongolica нашла свое отражение в следующих конкретных ясах-повелениях Чингисхана, которые, на мой взгляд, дополнили «Книгу Великой Ясы» именно на Великом хуралтае 1218 г.:
«Запрещается заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности»[743].
«Когда нужно писать бунтовщикам (врагам. — А. М.) или отправлять к ним послов, не надо угрожать надежностью и множеством своего войска, но только объявить: если вы подчинитесь, обретете доброжелательство и покой. Если вы станете сопротивляться — что мы знаем? Бог Всевечный (Всевышний Тэнгри. — А. М.) знает, что с вами будет»[744].
«Из этого предписания „Ясы“ (из второй процитированной нами ясы. — А. М.), — отмечал Г. В. Вернадский, — видно, что Чингисхан верил, что сам он и его народ находятся под покровительством и руководством божественного Провидения»[745]. «И в этом они [монголы], — замечает современник Чингисхана, сирийский летописец Григорий Абуль-Фарадж, — показали уверенность, возложенную ими на Господа (Всевышнего Тэнгри. — А. М.). И этим они побеждали и побеждают»[746].
«Ясно, что именно вера в свою божественную миссию давала Чингису присущую ему уверенность во всех его предприятиях и войнах. Руководимый этой верой, Чингис и требовал вселенского признания своей власти. Все враги его империи в его глазах лишь „бунтовщики“[747].
Толкуя новые ясы Чингисхана с позиций тэнгрианства, немецкий историк Эрик Фогелин дополнял: „Хан обосновывает свои притязания на правления миром на Божественном порядке, которому он сам подчинен. Он обладает лишь правом, производным от Божественного порядка, но он действует сообразно с долгом“. Чувствуя себя инструментом Бога (Всевышнего Тэнгри. — А. М.), монгольский император не хвастается силой армии, но просто ссылается на волю Бога»[748].
Приведенные выше ясы-повеления из «Книги Великой Ясы» однозначно закрепляли принятие новой военно-политической доктрины тэнгэризма или «всемирного единодержавия» и, по сути, стали руководством для монгольских военачальников в предстоящем походе на Запад.
В «Книгу Великой Ясы» на Великом хуралтае 1218 г. были включены и другие важнейшие повеления, ясы-указы Чингисхана, определившие принципы и характер государственной деятельности не только первого Великого хана монголов, но и его потомков.
Некоторые из этих яс имеют прямое отношение к одному из важнейших вопросов, обсуждавшихся на Великом хуралтае 1218 г., — вопросу о престолонаследии.
Его неожиданно для всех подняла одна из жен Чингисхана, Есуй-хатан, которая сначала напомнила Чингисхану о том, что «закон одинаковый дан всем, кто является в мир, чтобы жить. Он в том, что настанет пора уходить»[749], а затем прямо спросила его о престолонаследнике:
«Так чьими подхвачено будет руками
И славы твоей и всесилия знамя?
Имеешь ты, хан, четырех сыновей —
Кому из них править по воле твоей?
И дети, и младшие братья, и жены,
И слуги —
Ждут: молви нам слово закона»[750].
Прежде чем объявить о своем решении, Чингисхан предоставил возможность высказаться по этому вопросу сыновьям. И тут наружу выплеснулся, очевидно, копившийся многие годы взаимный антагонизм двух старших сыновей, Джучи и Чагатая[751]. Последний назвал старшего брата «мэргэдским ублюдком», намекая на тот факт, что их мать, Бортэ, была пленена мэргэдами и якобы возвратилась оттуда беременной. Последовавшая за тем словесная перепалка братьев едва не закончилась потасовкой…
По свидетельству Рашида ад-Дина, Чингисхан и прежде «колебался относительно передачи престола и ханства». А после того, как на Великом хуралтае 1218 г. взаимный антагонизм двух старших сыновей, Джучи и Чагатая, обострился, Чингисхан понял, что они не годятся «для трона, для управления государством и войском», ему предстояло выбрать своего преемника из двух других (младших) сыновей — Угэдэя[752] и Тулуя[753].
В конце концов предпочтение было отдано Угэдэю:
«Дело престола и царства — дело трудное, пусть им ведает Угэдэй, а всем, что составляет (коренной, родовой. — А. М.) юрт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, — пусть ведает Тулуй»[754].
В этой связи монгольский правовед Н. Ням-Осор предположил, что Чингисхан, не встав на сторону ни одного из старших сыновей, Джучи и Чагатая, и предпочтя им сына Угэдэя, руководствовался собственной ясой о недопустимости вмешательства в конфликт и поддержки одной из конфликтующих сторон[755].
Как явствует из известий Рашида ад-Дина, окончательное решение «о вхождении Угэдэя на трон ханства» Чингисхан принял на тайном совещании с сыновьями во время его последнего похода на Тангудское царство в 1227 г. А на Великом хуралтае 1218 г. в назидание двум старшим сыновьям он изрек:
«А вы, Джучи и Чагатай, будьте верны слову, блюдите дружество свое. Не приведи Всевышний Тэнгри стать всем вам притчей во языцех, посмешищем у подданных своих! Должно быть, ведома вам, сыновья мои, судьба Алтана и Хучара: они однажды так же поклялись, но слов заветных так и не сдержали. Велю я нынче поделить меж вами всех подданных Алтана и Хучара. Пусть будут вам они напоминаньем об их судьбе и в жизни вашей предостереженьем!»[756]
Когда же Чингисхан соизволил выслушать Угэдэя по поводу своего решения, «Угэдэй на это молвил владыке: „О хан-отец, ты соизволил выслушать меня. Но, право, что сказать тебе, не знаю. Могу ли я сказать, что мне невмочь однажды стать преемником твоим?! Но, коли воля есть твоя, явлю усердие в делах державных. Не дай, однако, Всевышний Тэнгри таких наследников мне породить, которыми бы погнушалась и корова, хотя бы трижды обернули их травой, которыми бы пренебрег и пес дворовый, хотя бы трижды салом обложили их. И как бы нам не угодить в полевку, метя в лося. И это все, что я хотел сказать“.
Выслушав Угэдэя, Чингисхан молвил: „Мне любы Угэдэевы слова…“[757] И одобрив слова сына Угэдэя, Чингисхан огласил следующее свое повеление:
„Да будет же один из сыновей Хасара наследником его! Да унаследует потомок Алчидая его наследство! Да станет Отчигиновым преемником
