Соглядатай - Мэри Хиггинс Кларк

Мама закричала. После какого-то громкого звука. Успела ли она крикнуть после того, как в нее выстрелили, или закричала, когда поняла, что застрелила мужа?

Пэт затрясло, и она ухватилась за дверь, чтобы не упасть. Ладони стали влажными. Дыхание перемежалось короткими судорожными всхлипываниями. «Я боюсь. Но все уже позади. Это случилось давным-давно».

Она бросилась в коридор и сбежала по лестнице. «Я вернулась сюда, — думала она. — Я вспоминаю».

— Папочка, папочка, — произнесла она тихо.

В дверях гостиной она рухнула на колени. Ее окружили смутные тени, но они так и не обрели четких форм. Пэт закрыла лицо руками и разрыдалась:

— Мама, папочка, вернитесь!..

Она проснулась и увидела рядом незнакомую няньку. «Мама! Папочка! Хочу маму! Хочу папочку!» И они пришли. Мама качала ее на руках: «Кэрри, доченька, все хорошо». Папа гладил ее по голове, обнимал их обеих: «Ш-ш-ш, Кэрри, мы здесь».

Через какое-то время Пэт села и, прислонившись к стене, уставилась в пространство. Вот и еще одно воспоминание прорвалось через барьер. Она не сомневалась: это — подлинное. «Не важно, кто из них виноват, — лихорадочно твердила она про себя. — Я знаю, они оба любили меня».

Глава 28

Кинотеатр на Висконсин-авеню открывался в десять. Артур зашел в ближайший кафетерий скоротать время за чашкой кофе, потом побродил поблизости, пока не открылась касса.

Он любил ходить в кино, когда бывал чем-то расстроен. Обычно он выбирал место подальше, в последнем ряду, покупал большой пакет воздушной кукурузы и жевал, глядя невидящими глазами надвигающиеся фигуры на экране. Ему нравилось находиться среди людей, которые не замечают его присутствия. Здесь Артур мог спокойно подумать.

Он допустил ошибку, устроив поджог. В газете не упоминалось о пожаре. Выйдя из метро, Артур позвонил в клинику, и секретарша сразу сняла трубку. Он изменил голос:

— Это сын миссис Харник. Я слышал, у вас что-то горело?

— О, ничего страшного, сэр, огонь обнаружили почти сразу. Незагашенная сигарета в мешке с мусором. Мы даже не знали, что кто-то из гостей слышал об этом.

Несомненно, они заметили перевернутую банку со скипидаром. Никто не поверит, что она упала случайно!

И зачем только он упомянул о монастыре! Конечно, отец-настоятель может просто сказать: «Да, наши документы подтверждают: Артур Стивенс некоторое время жил у нас».

Предположим, они будут настаивать на подробностях. Тогда, вероятно, настоятель уточнит: «Он оставил семинарию по предложению своего духовного наставника».

«Нельзя ли поговорить с его духовным наставником?»

«Он скончался несколько лет назад».

Расскажут ли полиции, почему все-таки он получил приказ уехать? Даже если об этом умолчат, сыщики могут самостоятельно изучить документы клиники и узнают, сколько пациентов умерло за время его работы и за кем из них ухаживал он. Артур не сомневался: эти грубые люди не поймут, что он помогал старикам уйти из жизни из самых благих побуждений, желая избавить ближних от страданий.

Его уже дважды допрашивали, когда пациенты, находившиеся на его попечении, отдавали душу Господу.

— Вы рады, что они умерли, Артур?

— Я рад, что они наконец обрели покой. Я делал все возможное, чтобы они поправились или по крайней мере чувствовали себя достаточно комфортно.

Когда не оставалось никакой надежды, никакого спасения от боли, когда старики ослабевали настолько, что не могли даже стонать, когда доктора и родственники соглашались, что смерть была бы для несчастных Божьей милостью, тогда и только тогда Артур помогал им покинуть этот мир.

Знай он, что Анита Гиллеспи живет предвкушением встречи с дочерью, он бы охотно подождал. Мысль о том, что она умерла счастливой, принесла бы ему огромную радость.

Вот в чем вся беда. Миссис Гиллеспи боролась со смертью, не хотела смириться с ней. Она так испугалась именно потому, что не поняла: он лишь хотел помочь ей.

Наверное, эта тревога за Глорию сделала его таким невнимательным. Артур помнил вечер, после которого все пошло наперекосяк. Они вместе обедали дома и, разделив газетные странички, просматривали их за едой. Вдруг Глория закричала:

— О Боже милостивый!

Она читала телевизионную страничку «Трибюн» и увидела анонс программы о сенаторе Дженнингс. Сообщалось, что в передаче осветят основные вехи ее карьеры. Артур умолял Глорию не расстраиваться: он был уверен, что все образуется. Но она не слушала. Она разрыдалась.

— Может быть, это и к лучшему. Я не могу жить в страхе всю жизнь.

После того вечера ее поведение стало меняться.

Артур глядел вперед, ничего не видя на экране, и яростно жевал воздушную кукурузу. Когда-то его лишили счастья принять сан, но он дал себе клятву всю жизнь исполнять монашеские обеты: аскетизм, целомудрие и послушание. Он ни разу не нарушил клятвы, но ему было так одиноко…

Девять лет назад он встретил Глорию. Она сидела в приемной клиники, прижимая к себе тряпичную куклу, ожидая приема психиатра. Его внимание привлекла кукла. Что-то заставило его подождать эту девушку.

По дороге к автобусной остановке они разговорились. Артур объяснил ей, что он — священник, но оставил работу в приходе, чтобы помогать тяжелобольным. Девушка рассказала ему о себе, о том, как ее освободили под честное слово, о жизни в меблированных комнатах. «Там нельзя курить, и мне не разрешают даже поставить плитку, чтобы сварить кофе или суп», — сетовала она.

Они сходили за мороженым; стало темнеть. Девушка заметила, что уже поздно, и ее домохозяйка будет недовольна. Потом она заплакала и сказала, что предпочла бы умереть, лишь бы не возвращаться туда. И Артур отвел ее к себе домой. «Я буду заботиться о тебе, как о родной дочери», — пообещал он. Она и вправду была беспомощна, как ребенок, Артур отдал ей свою кровать, а сам спал на диване. Поначалу девушка только лежала и плакала. Несколько дней полицейские ищейки кружили у клиники, высматривая, не покажется ли она снова, но потом все, казалось, забыли о ней.

Вскоре они переехали в Балтимор. Именно тогда он попросил девушку говорить, что она — его дочь. «Все равно ты называешь меня отцом», — сказал