Лестница из терновника-3. Прогрессоры - Максим Далин

— Погоди, погоди, — пытаюсь я вставить слово, но Илья уже завёлся.

— Я понимаю, что вам, дилетантам, при виде их обрезания хочется вопить: «Кастрация! Кастрация!» — продолжает он с видом профессора на кафедре. — Ага. Уже. Кастрировать нги — это надо сильно умудриться. Полостная операция требуется, невозможная при их уровне медицины. Обрезание их — это определение естественного пола, понимаешь? Они не воспринимают это, как земляне — кастрацию! Ух, сколько я слышал воплей идиотов о «нестерпимой психической травме» у нгишечек, которые стали «условными девочками»! Травма… Физическая травма — бывает разного уровня, в зависимости от драйва, от гормонального всплеска: бывает, как при дефлорации, бывает, как при родах. Но «нестерпимая психическая травма» — точно в том же диапазоне, понимаешь?!

— Земная девочка во время дефлорации может быть совершенно счастлива, а может быть жестоко травмирована, в том числе и психически — если это, скажем, делает насильник. Ты об этом?

— Вот! Вот именно! — Илья энергично кивает. Кирри с любопытством слушает, облокотясь на его колени. — Нгишечка может быть совершенно счастлива, если после поединка с сильным гормональным выбросом её обрезает сильный партнёр. У них вот тут, — Илья показывает пальцем точку на голове Кирьки, в паре сантиметров от макушки, — есть любопытный центр, возбуждающийся во время поединка и выделяющий стимулирующий гормон и очень своеобразное вещество. Своего рода естественное обезболивающее. И наша лапочка может испытать полноценный оргазм непосредственно после обрезания — если поединок возбудил это местечко. А может сильно страдать, если её не разогрели, резанули по-живому. Конечно, в последнем случае и процесс трансформа идёт медленно и мучительно — настоящей гормональной поддержки-то нет.

— Да не торопись ты… а никудышники?

Илья вздыхает.

— Нормальное человеческое изуверство. Природа подсказывает нам: после обрезания должно последовать спаривание, иначе — зачем обрезали? А люди отсекают бедолаге все возможности, это — своего рода блокирование негодного генетического материала. Негодяй — ну, скажем, с точки зрения общества или с точки зрения конкретного индивидуума, размножаться не должен. Но и твой никудышник — не кастрат, ни физически, ни психически. Он, с некоторой долей приблизительности, может быть уподоблен женщине, которая не может родить и испытывает трудности интимного плана. Вроде вагинизма. Конечно, операция часто вызывает застой везде и не добавляет привлекательности… Но — человеческое общество, что поделаешь. В разы терпимее, чем земное, кстати.

— Поэтому они так легко вписываются, — говорю я. — Смиряются. И ведут себя так естественно. Ты к этому клонишь?

— Ты понаблюдай, как играют дети, — говорит Илья. — Нянчатся с младшими, со зверушками… у маленьких есть куклы. Чем старше — тем агрессивнее, Время же приближается. И сдаётся мне, что слово «мальчик», которым вы переводите это словечко на всех языках, которое означает ребёнка, на самом деле адекватно слову «дитя». Очень по-русски и очень точно.

— Дитя. Да, — говорит Кирри. Он смотрит в лицо Ильи снизу вверх, запрокинув голову. — Илья знает всё-всё. Что внутри у людей. Что внутри у зверей. Что внутри у гор. Я же сказал: он — божество.

Илья перебирает его косы с самодовольным видом.

— Вот слушай, что тебе Кирюша говорит. Он со мной давно знаком.

— Ну да, — говорю я. — Он вправду умница. Он отлично понимает русский язык и владеет им мастерски. Профессиональную терминологию он тоже понимает. В частности, он в курсе, что ты — существо другого биологического вида. Правда? — спрашиваю я у Кирри.

Он отводит взгляд. Говорит, слегка смущаясь:

— Конечно, другой. Он другой, и ты другой. И все вы таковы, земляне. Родился таким — не станешь другим. У вас с Ильёй внутри нет места для будущего ребёнка, пусто. У ваших женщин… — и запинается.

— Я понял. И чем ты занимаешься?

— Смотрю в прошлое, — в тоне Кирри слышится нотка тихой, глубоко скрытой печали. — Делаю препараты из старых костей, что лежат под горами — чтобы Илья мог представить себе предков моего народа. Тех, что жили страшно давно. Почти животных, но уже людей. Ты знаешь, как они жили, Николай?

Кирри садится, подтягивает к себе колени, обхватывает их руками. Илья снова кладёт руку ему на плечи — и Кирри опирается на него спиной, со странным лицом, отрешённым, почти печальным.

— Они жили в каменной пещере, вон там. В пещеру ведёт узкий лаз, который был засыпан пятьсот лет назад… Я видел место, где жгли костёр. Много, много лет. Сто, двести, триста лет — на одном месте. Угли… Так скудно и просто… у них были ножи из вулканического стекла, в форме листа зонтик-дерева… и, знаешь, они лепили горшки. И всё, можно сказать. И делали себе бусы из панцирей жуков. Очень древние и простые люди, с зубами, как у диких зверей, с лицами… грубыми, как у зверей. Но люди. Илья хочет их изучать. И я. Они… родня мне. Когда я думаю о них, у меня болит внутри — как за близких. Как они жили, как умирали… их души — моя душа.

Кирька глядит на меня, и я никак не могу понять смысла его взгляда. Только тяжело описуемое напряжение, непокой. Мне мерещится даже мольба. А Илья с благодушной миной гладит его по плечу, откидывает косы, улыбается…

— То есть, тебе нравится на станции, да? — говорю я. — Тебя захватила работа? Ты благодарен Илье?

Кирри бросает на Илью быстрый взгляд и опускает глаза.

— А как ты думаешь, дружище, — говорю я, — что будет потом?

— А что будет? — отвечает за него Илья. — Идти ему некуда, да и вряд ли он захочет — обратно, в своё племя. Он у нас чистенький, привык к интересной работе, к хорошей жизни, сладкое любит, как маленькая девочка — что ему, возвращаться козам хвосты крутить? Я его учу; может, в университет поступит года через три-четыре. На ксеноантрополога, на биолога…

Кирька обхватывает себя руками. Оэ…

Илья, конечно, невероятно осведомлён по части биологии нги, но по части их психики…

— Кирри, — говорю я, — хочешь Землю посмотреть?

Он улыбается, но несмело, с ощутимой изнанкой.

— Конечно. Мне бы так хотелось увидеть сказочный город, — говорит он тихо и грустно. — Я хотел увидеть Чангран… только не получилось. Из-за прыгуна. Теперь я хотел бы увидеть город Ильи. Город Новгород. За небом.

Его глаза влажны. Илья треплет его по голове.

— Ещё увидишь, зайка. Закончим работу — я тебе всё покажу.

— Ты сильно рисковал, когда вышел взглянуть на лянчинцев, — говорю я. — Война грядёт. Ты ведь понимаешь, что тебя не убили по чистой случайности?