Сионская любовь - Авраам Мапу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Со всех концов Иудеи люди стеклись в Иерусалим, – обратился Иядидья к Тирце, – и необычайно велико ликование в столице, только в нашем доме радость с печалью пополам. Вот, я пригласил на пир цвет молодежи и музыкантов самых лучших позвал. А, главное, уповаю на благое разумение Тамар: надеюсь, девица отрешится от тоски, забудет Амнона и найдет себе пару по сердцу.
– О, это говорят мужские уста! – улыбаясь, ответила Тирца, – сызвеку известно, что душа мужчины желает многих, а женское сердце верно одному. Коли женщина потеряет возлюбленного – не в силах забыть его, единственного! А впрочем, милый, хороша твоя задумка. Дай Бог тебе правоты! Если веселье в душу не протиснется, то хоть морщины разгладит.
Собрались званые гости. Ситри и Тейман спустились с горы Кармель. Авишай явился из Бейт Лехема. Наама и Пнина тут. И много прекрасных юных лиц украшают торжество.
Шофары и флейты, арфы и киноры, хоровод и пляски, песни и вино. Кто не печалится, тот весел, а кому не радостно, тот печален. Переглянулись Пнина и Тейман и тяжко вздохнули. Тамар, чтобы весельем душу не томить, ушла к себе и сладко плачет. Девушки тщатся разговорить бедняжку ей в утешение, но попусту, та лишь всхлипывает в ответ. Тирца и Наама тоже грустны.
Наплясавшись, гости расселись кружком и стали вспоминать тяжелые времена и муки, что приняли от Ашура. А потом благодарили Бога за милость и за спасительное чудо. Стемнело, и гости разошлись по домам.
Наама и Пнина остались ночевать в летнем доме. Мужчины – Ситри, Авишай, Иядидья, Хананель и Тейман – спать не улеглись и стали дожидаться рассвета, чтобы отправиться в лес и в поле и наломать миртовых и ивовых ветвей, без которых не отпраздновать Суккот.
Поа, новая служанка Тамар, как нельзя лучше оценила щедрость хозяев, отдав должное вину и яствам, и благодушие овладело ею вполне.
– Отчего, голубушка, ты убиваешься больше всех? Разве Пнине и Тейману легче, чем тебе? Что сказать о Нааме? Ведь она мать! – обратилась Поа к Тамар.
– Наама от двоих могла видеть счастье. И если один погиб, а другой цел, то горю не заполнить сердце до краев – останется местечко для радости. А у меня был один, и не стало его. Пнина вновь видит Теймана, а ко мне любимый не вернулся. Широко открыты створы Сиона, и родина рада своим возвращенцам. Лишь моему Амнону заказан обратный путь, и тяжелые засовы запирают ворота перед лицом его. Кто больше, кто меньше – люди находят усладу, а моя душа больна неизлечимо, – ответила Тамар.
Знакомый голос
С восходом солнца высыпали из домов жители Иудеи, и, верные завету Господа, принялись собирать ветви мирта и речной ивы – знаки спасения и геройства – дабы встретить праздник урожая, праздник Суккот.
Погасли утренние звезды, небо порозовело на востоке. Первые лучи дневного светила брызнули невесомым золотом на серо-синюю воду и зеленую землю. Горы расправили плечи. Деревья, трава, цветы заблестели каплями росы.
Тамар, утомленная безрадостными думами, под утро забылась тревожной дремотой. Мешаются в больной голове ночные страхи с дневными, плетут цепкую паутину небылиц и видений. Некрепкий сон, чуткий. Глаза закрыты, а уши ловят шорохи. И чудится Тамар голос вдалеке:
“О, священная гора! Вновь вижу чертог Господа, что на вершине твоей! Отсюда молитвы Сиона устремляются к Небесам. Здесь пророк Исайя, сын Амоца, постигает учение Бога великой мудростью своей – щедрый дар Всевышнего. Воздух чист, и воды светлы, и деревья свежи, и цветы и травы тянутся к солнцу, и над чудом неописуемым этим звенят и ликуют голоса птиц. Я, кажется, слышу шофары левитов в Храме. Смолкните, пернатые! Вместе станем внимать звукам радости и славы!”
И полилась из Храма песня.
Славит Сион в день сей торжественный
Праздник Суккот, дар свой Божественный.
Господь учинил расправу
Над силой темной и злой,
И с громкою Богу хвалой
Народ ликует по праву.
Навеки запомним Исайи урок,
Что преподнес нам вещий пророк.
Миг, и явился предсказанный мир!
В Храме открыты ворота,
Оставьте за ними заботы,
Спешите на радостный пир!
Народам Всевышний принес избавленье,
Бога отвергшим – позор, посрамленье.
Чертог на горе – радости место.
Юных повсюду звенят голоса,
Звуки киноров летят в небеса,
Счастьем земным сияют невесты.
Тамар пробудилась.
– Эй, Поа, – шепчет Тамар, – я, кажется, слышала любимый голос, – но он пропал.
– Мерещется тебе, госпожа, – ответила служанка, с трудом восставая от тяжелого после пиршества сна.
– Может и так, – с готовностью и обреченно заметила Тамар.
Вновь доносится голос:
“Благолепие и мир воцарились в Сионе. Изгнанники вернулись к родным очагам, как голуби в свою голубятню. Женихи и невесты, сияя глазами, глядят друг на друга. А Тамар назначена другому, и душа моя вместила всю земную печаль. Я до дна испил чашу гнева, что поднесла мне возлюбленная, а чашу спасения кто протянет мне?
Горечь изгнания и отчаяние рабства. Жил на чужбине, а сердце рвалось назад к священным местам. Вижу дом, что выстроен для меня и Тамар. В доме этом любимая подарит ласки Азрикаму. Вот масличное дерево, и на стволе его вырезаны наши с Тамар имена. Ветер обрывает сухие осенние листья. Я – один из них. Неприкаянный, кружусь над землей. Чем жить отверженным, лучше умереть и быть схороненным под этим деревом, и пусть оно станет мне заместо могильного камня!”
Амнон и Тамар
Голос смолк. Тишина.
– Да это же Амнон! Я не сплю, мне не мерещится! – вскричала Тамар, и сердце девичье отчаянно забилось.
Тамар бросилась к двери – закрыто. Будит Поу.
– Просыпайся, скорее ключ давай, пока Амнон не успел уйти! Боже сохрани опять милого потерять!
– Ты обманываешься, госпожа, и все семейство свое благородное и благоразумное в обман ввести хочешь! – авторитетно заявила Поа, разлепив глаза.
– Давай ключ, глупая!
Поа достала ключ из-под подушки. Тамар выхватила его из руки служанки, отомкнула замок и стремглав бросилась наружу. Смотрит тут, смотрит там – нет никого. “Амнон, Амнон!” – зовет Тамар. Нет ответа. “Неужели почудилось?” – в отчаянии думает девушка. Тут из-за деревьев вышел Дорам.
“Беги, красавица, по той тропе и найдешь пропажу. А еще ждет тебя большая неожиданность. Обещай, однако, что прежде меня никому из своих ничего не скажешь. Не покушайся на мою славу: кто
