Эоловы арфы - Владимир Бушин

Поздоровались не подавая друг другу рук. Маркс сказал:

— Вы говорите, какими судьбами? Мы журналисты. Журналистская судьба может забросить нас и забрасывает куда угодно. Естественнее удивиться нам, как оказались здесь вы. Вроде бы ваше место сейчас во Франкфурте — вы же депутат Национального собрания!

— Да, конечно, — скорее с замешательством, чем с гордостью ответил Руге. — Но баденское правительство — представьте себе, как это для меня не ко времени! — попросило вашего покорного слугу поехать послом во Францию.

— Послом?! — не сдержал удивления Энгельс.

— Да, послом. Вы же знаете, что я два года прожил в Париже…

— И за это время не выучились там французскому языку, — скорбно покачал головой Энгельс.

— Ну, не у всех же такие способности к языкам, как у тебя, — примирительно сказал Маркс.

— В самом деле, — обрадовался поддержке Руге. — А кроме того, у меня же будут секретари!

— Ах, еще и секретари… Однако все-таки странно видеть философа и публициста, издателя и депутата общегерманского парламента баденским послом. Ну хотя бы имперским! Ведь все так привыкли видеть вас в учрежденной вами величественной должности редактора разума событий. — Энгельс подчеркнул последние три слова, ибо они принадлежали Руге, который еще год назад провозгласил главной задачей общегерманского Национального собрания именно «редактирование разума событий». — Разве в Париже удобнее, чем во Франкфурте, редактировать разум немецких событий?

Руге в душе досадовал на себя за то, что сам остановился, поздоровался и завязал разговор. Маркс спросил:

— А что же теперь будет с вашей газетой «Реформа»? Послу и впрямь как-то не пристало заниматься журналистикой. Да и весьма затруднительно из Парижа руководить газетой, издаваемой в Берлине.

— Ну уж как-нибудь… — неопределенно пробормотал Руге.

— Я совсем забыл! — развел руками Энгельс. — Вы же еще и «Реформу» издаете. О, тогда вы непременно должны быть послом во Франции! Ведь там сейчас у власти правительство Одилона Барро, творца лозунга «Реформа во избежание революции!». Более желанного посла, чем вы, для Барро не может быть. Поздравляю, господин Руге, с прекрасным назначением.

— Вы, господин Энгельс, не меняетесь — все так же любите шутки и острое словцо.

— Помилуйте, какие же шутки — посол в Париже!

— Но, господа, — Руге хитровато склонил голову набок, — вы задали мне уже так много вопросов, а между тем на мой вопрос еще не ответили: что вас сюда привело? Кого вы ждете в этой комнате?

— Что ж, Фридрих, у нас ведь нет причин, чтобы скрытничать. — Маркс обернулся к Энгельсу, а затем к Руге. — У нас тут назначена встреча с некоторыми лицами из правительства.

Руге очень оживился:

— Может быть, вы приглашены на этот обед? Говорят, будет сам Брентано…

— Этот обед господин Брентано как раз и дает в нашу честь, — сказал Энгельс, с удовольствием наблюдая, как тень изумления и зависти стала шириться на лице собеседника.

Руге немного помолчал, видимо что-то обдумывая и с чем-то борясь в душе. Наконец он решился:

— Господа, у меня к вам большая просьба… Во имя старой дружбы… Совершенно нелепое недоразумение… Несколько дней назад я действительно был назначен послом в Париж и уже готовился к отъезду, но сегодня утром Брентано вызвал меня к себе, буквально из кармана вытащил у меня верительные грамоты и не отдал их.

Друзья в один голос захохотали.

— Даже ничего не объяснил! — сокрушался Руге.

— Ну и нравы! — подавляя смех, воскликнул Маркс.

— Может быть, он пронюхал через своего министра внутренних дел, через разведку, что вы не знаете французский? — все еще смеялся Энгельс.

— Через Флориана Мёрдеса? — вполне серьезно переспросил Руге, никогда не отличавшийся по части юмора.

— А может быть, вы просто не поняли Брентано и он хотел послать вас не в тот Париж, что во Франции, а в тот, где мы сейчас находимся, в гостиницу «Париж»? — Новый приступ смеха сотряс плечи Энгельса, снова засмеялся и Маркс. — Выходит, я поздравил вас преждевременно!

— Господа, я вас прошу, — Руге взял и того и другого за руки, — когда будете беседовать с Брентано, скажите ему, что серьезные правители так не поступают. Пусть он вернет мне верительные грамоты, они по праву мои, я должен ехать в Париж. Я всегда, господа, восхищался вашим умением убеждать.

В этот момент с треском распахнулась дверь, через которую вошли сюда Маркс и Энгельс, и на пороге показалась некая запыхавшаяся личность.

— Господа, тут есть доктор Маркс? А Энгельс?.. Боже мой! Ну что же вы! Вас ищут по всей гостинице. Уже все в сборе, а вас нет. Пожалуйста, поторопитесь. Вас ждут!

Руге засуетился:

— Я пойду с вами. Мне же необходимо объясниться. Я должен знать.

— Давай возьмем. Пусть поест, — сказал Энгельс.

Маркс пожал плечами:

— Едва ли это возможно, господин Руге. Все-таки обед правительственный.

— Да пусть поест, — махнул рукой Энгельс. — Человек пострадал! Вместо одного Парижа оказался в другом. Пусть. Он же философ — много не съест…

Но Маркс уже не был склонен шутить. Он понимал, как понимал это, конечно, и его друг, что появиться перед членами правительства в обществе Руге было бы совершенно ни к чему, это могло бы сразу подорвать авторитетность их миссии.

…Брентано хотел посадить Маркса и Энгельса за столом рядом с собой: одного по правую руку, другого по левую. Но гости под предлогом, что для удобства ведения беседы лучше бы сидеть напротив, предпочли занять места на противоположном конце стола.

Когда обычный в таких случаях шум и говор затихли, Брентано поднялся с бокалом в руке и сказал:

— Господа! Нашему восстанию всего полторы недели, но оно уже привлекло к себе взоры многих лучших людей отечества. Одним из наиболее ярких доказательств этого является приезд в Карлсруэ всем вам известных революционных деятелей, редакторов «Новой Рейнской газеты» доктора Маркса и его коллеги господина Энгельса, которые находятся сегодня среди нас за этим дружеским столом.

Голос Брентано был торжественным и задушевным одновременно. Этот тридцатипятилетний адвокат был хорошим провинциальным актером. В нем сочетались честолюбие, хитрость и немалая проницательность. Он умел войти людям в душу, ему почти всегда удавалось, как говорится, подать себя должным образом. Эти способности пришлись как нельзя кстати, когда десять дней назад, тринадцатого мая, в страхе перед начавшимся восстанием бежал великий герцог Леопольд и было создано временное правительство Бадена, во главе которого он, Лоренц Брентано, и встал. Он был, бесспорно, умнее и оборотистее всех членов своего кабинета, может быть, даже вместе взятых.