Бедный маленький мир - Марина Козлова

– Тогда сделали татуировку, – предположила Иванна. – Как в фильме «Водный мир».

Эта версия Леше понравилась. Он решил, что татуировку надо искать немедленно – даже если не найдут, то в процессе поиска есть шанс получить удовольствие.

– Тебе только волю дай… – усмехнулась Иванна. – Подожди. Все закрытые темы курировались руководством института. Хорошо. Институт курировался каким-нибудь специальным отделом КГБ. Все двигалось строго по инстанции: задания – туда, результаты – сюда. Инверсия в понятной схеме наступала, если, к примеру, сотрудника вербовала третья сила и он сливал информацию какому-нибудь МОССАДу.

– И МОССАД потом его мочил, – сказал Леша.

– Зачем?

– В случае, если, например, агент начинал вести себя подозрительно. Или непредсказуемо. Скажем, его мучила совесть. Или его стали подозревать в институте. Или засветился где-то. И пока его не посадили в подвалы КГБ, где он под пытками начнет сдавать пароли и явки…

– Мне не нравится такая версия, – перебила Иванна. – Очень не нравится. Потому что речь идет о моих родителях. Но готова признать, что ее следует проверить. Потому что я помню историю с фотографиями. Они ведь и вправду исчезли, Леша. Я потом весь дом перерыла. Ну, просто очень хотелось увидеть папу и маму.

К Институту микробиологии и вирусологии черниговские коллеги-журналисты когда-то специально водили меня на экскурсию – на это действительно стоило посмотреть. В старом двухсотлетнем парке, почти полностью закрытый дубами и каштанами, стоял самый настоящий замок. И хоть тогда мне сразу сообщили, что это «псевдоготика, девятнадцатый век», я все равно с восхищением смотрел на башни и шпили, на освещенные лампами дневного света стрельчатые окна, за которыми виднелись белые лабораторные шкафы и вытяжки. Стены из темно-желтого кирпича кое-где были увиты плющом. В центральной башне угадывалась винтовая лестница. И все это, тем более в сумерках, выглядело невероятно таинственно и романтично. В общем, я испытал тогда определенное эстетическое переживание. У того черниговского помещика, который в северном Полесье ухитрился соорудить себе такое жилище, определенно был вкус и присутствовало какое-то загадочное томление. Возможно, он всегда хотел быть британцем или шотландцем, но не сложилось.

Деревянные ворота с коваными петлями вели, как выяснилось, в подвал.

– Там они своих Франкенштейнов держат, – рассказывали мне черниговские журналисты. – И выводят ночью на прогулку. Представляешь, Леха, ровно в полночь выходит из подвала чудище обло, озорно, стозевно. И воет на луну.

В это время из глубин парка действительно раздался какой-то вой.

– Да ну вас! – сказал я спутникам.

– На-ка, лучше выпей… – Мне заботливо протянули пластиковый стаканчик с «Амаретто».

Большей гадости я в жизни не пил. Но по непонятной причине тогда, в середине девяностых, все пили именно «Амаретто», что считалось особым шиком.

За десять с лишним лет институт изменился не очень. Отреставрировали крыльцо центрального входа и на первом этаже кое-где вставили евроокна, чем нарушили единство стиля.

Из-за главной башни появилось два призрачных всадника – подростки, мальчик и девочка, верхом на вороных лошадях. Пройдя мимо нас неслышным медленным шагом, они свернули на тропинку и стали удаляться в глубь парка.

– Ахалтекинцы, – проводила их взглядом Иванна. – Очень хорошие. И сидят хорошо.

– Кто сидит?

– Дети хорошо сидят. Как влитые. Видишь, попа по седлу не шлепает. В идеале всадник должен так сидеть даже при галопе. И только в прыжке нужно отрываться от седла и держаться на полусогнутых ногах.

– Есть что-то в мире, чего ты не знаешь? – спросил я Иванну.

– Ты все смеешься надо мной… – укорила меня она. – В моей Школе конный спорт входил в обязательную программу. Пойдем, я покажу тебе то место, – добавила безо всякого перехода, но я понял, что она собирается мне показать могилу родителей.

Курган был совсем недалеко, в диких зарослях сирени, метрах в пятнадцати от здания института. Наверное, летом он был зеленым, а сейчас – бурым из-за подмерзшей травы.

Имена ее родителей и даты.

«Погибли при исполнении служебных обязанностей.

Помним, любим, гордимся.

Коллеги».

Как будто они были милиционерами, а не биологами.

– Иванна… – позвал я.

Она сидела на корточках перед табличкой. Свои хризантемы положила на склон холма, и теперь цветки, один за другим, теряя лепестки, скатывались на землю.

– Ну, пошли. – Иванна поднялась и сунула руки в карманы.

Молча мы вернулись к крыльцу института.

– Но ведь официальная версия могла быть и правдой. Когда все гниет и рушится людям на головы – что может быть реалистичнее в жизни? – заметил я.

Иванна пожала плечами.

– Если их нужно было убить, – почти шепотом произнесла она, споткнувшись на слове «убить», – это можно было сделать и не таким изощренным способом. Если их убили – то почему именно так? Чтобы версия о несчастном случае выглядела правдоподобной? А кому нужно такое правдоподобие, Леша? Ну, сам подумай. МОССАДу не нужно. И MI-6 не нужно. И разведке Ватикана. Плевали они на правдоподобие. А вот кому оно могло быть нужно, так это кому-то в институте. Кто-то в институте мог быть очень заинтересован в их гибели.

Дверь с неприятным визгом открылась, и мы оказались в совершенно пустом холле. То есть дверь открылась просто так, без затей, – ни звонка, ни кодового замка, ни системы видеонаблюдения над входом. Ни охранника в камуфляже, ни бабушки с газетой или с вязанием при входе. Ни одна живая душа не охраняла вход в Институт микробиологии и вирусологии. Невероятно!

На стене весел график аттестации научных сотрудников и стенгазета «С Новым годом!». И было несколько высоких белых дверей.

Мы заглянули за одну – за ней оказался пустой актовый зал и елка до потолка, разобранная наполовину. Возле елки стояла одинокая стремянка.

За другой дверью обнаружился темный коридор. Где-то вдалеке светился стеклянный куб, похожий на маленькую теплицу, что-то тихо жужжало, и ощутимо пахло какой-то химией. Девушка с пластиковой кюветой в руках возникла откуда-то сбоку и сказала «ой».

Мы растерянно поздоровались, и я быстро, чтобы сразу все прояснить, сказал, что мы ищем отдел кадров.

– Пожалуйста-пожалуйста, сразу за сушилкой, – приветливо сообщила девушка и махнула в глубь коридора. В ее кювете что-то звякнуло.

– В таком расхлябанном месте только и создавать биологическое оружие, – пробормотал я, пока мы по захламленному коридору пробирались к стеклянной сушилке. – Ни одна живая душа не заподозрит. Безопаснее только в детском саду.

В отделе кадров две женщины ели борщ. Прямо из поллитровых банок.

– Заходите! – сказала одна из них и поставила свою банку на подоконник.

– Приятного аппетита, – растерялась Иванна. – Может, мы попозже зайдем?

– Да нет, проходите. – Вторая женщина тоже поставила свой борщ на подоконник. – Обед у нас уже был. Сейчас полдник.

От этого тихого сумасшедшего дома у меня начала побаливать голова.

– Вы от Майданникова? – спросила первая. – Он говорил, что аспирантов пришлет. Архив грузить.

– Мы не аспиранты, – сказала Иванна.

– А кто? – последовал, в общем, логичный вопрос.

Сообщение о том, что Иванна – дочь сотрудников, погибших в виварии, вызвало в рядах кадровичек суету. Они тут же нашли свободный стул, выволокли из-за сейфа видавшую виды табуреточку, усадили нас и принялись предлагать чаю.

– Чудесные были люди, замечательные специалисты, – с интонацией профсоюзного лидера начала первая. – Я-то сама пришла позже, но мне рассказывали…

– Нам нужны те, кто работал с ними, – прервала ее Иванна. – Желательно в той же лаборатории.

Кроль Василий Ильич оказался на месте. Нам сказали, что это будет большая удача, если Кроль окажется на месте, он старенький уже и приходит в лабораторию только к своим аспирантам, два раза в неделю. Но, по-видимому, сегодня был наш день – профессор Кроль нашелся за дверью, на которой висела табличка «Лаборатория риккетсиозов и бактериальных зоонозов». Росту в профессоре было метра два. И стареньким он никак не выглядел – возможно, из-за бодрой загорелой лысины и оттопыренных ушей.

– Здравствуй, девочка, – сказал он Иванне и неожиданно расцеловал ее в обе щеки. – Значит, вот какая у ребят выросла дочка… Я тебя на плечах катал по всему парку. Тебе года два было. Не помнишь, как с родителями на работу приходила? Я тебе дождевого червяка ловил, мыл под краном и в чашку Петри сажал, чтобы ты с ним играла. А он убегал, паразит. И еще я тебе маленькую лабораторную ступку подарил с маленьким же пестиком. Не помнишь?

«Активная научная деятельность все-таки очень хорошо влияет на память», – подумал я.

– Не помню, – созналась Иванна. – Вы уж извините.