Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины» - Саул Боровой

Вместе с аристократами прибыли и их помощники — мелкие дворяне и евреи. Последние пришли в качестве торговцев и ремесленников, а также, подобно мелкому дворянству, выступали в роли арендаторов деревень и поселков, плативших арендную плату магнатам; фактически они управляли хозяйством определенной местности[50].

«На них [местных жителей] смотрели как на низшие существа, и они становились рабами и услужающими поляков и евреев»[51]. В последних словах вводной главы Ганновер напоминает о положении украинцев. Казаки (т. е. реестровые казаки) считались воинами, «имевшими особые привилегии, подобно дворянству, и были освобождены от уплаты налогов. Остальные же украинцы были порабощенными несчастными людьми, слугами князей и дворян. „И делали их жизнь горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждали их…“ (Исх., 1:14). Дворяне взимали с них тяжкие поборы, а некоторые прибегали даже к жестокостям и пыткам, пытаясь убедить их перейти в католичество. Так несчастны и унижены стали они, что всевозможные сословия, и даже низшие из них (то есть евреи), стали господами над ними»[52].

Причины восстания Ганновер видит в экономическом и социальном положении украинского населения. Вопрос религии, то есть нажима властей с целью заставить его принять церковную унию, был лишь дополнительной чертой польского правления на Украине. После подавления крупного казацкою восстания под руководством Наливайко (1596 г.) «его народ был еще более порабощен», хотя Ганновер и ошибочно датирует это восстание 1602 годом[53]. Подобным же образом он ошибается, датируя подавление восстания Павлюка 1639-м вместо 1638 года: Ганновер пишет, что восставшие «составили совет с целью стереть имя Израиля» и намеревались захватить Варшаву и возвести своего вождя на королевский трон. Это слухи и рассказы, явно собранные на еврейской улице и усугубленные впечатлением от убийства двухсот евреев, совершенным восставшими, голытьбой и отребьем, а не относительно обеспеченных и спокойных реестровых казаков.

Понимание существа проблемы и в то же время готовность верить слухам и цитировать ненадежные сведения являются характерными чертами Ганновера. Очевидно, что он не знал о встрече короля Владислава с представителями казацкой старшины, в том числе с Богданом Хмельницким, целью которой было вовлечение казаков в планируемую королем войну с Турцией. Можно также предположить, что Ганновер ничего не знал и о намерениях старого гетмана Станислава Концепольского сорвать королевские планы. Но некоторая информация о последних достигла еврейской улицы, и Ганновер подробно рассказывает о подозрениях старого гетмана относительно Хмельницкого, «человека, изощренного в совершении зла, человека со зловещими намерениями и могучего в войне»[54]. На смертном одре старый гетман взял с сына клятву избавиться от Хмельницкого. Сын вспомнил о ней, когда, испытывая финансовые затруднения (потерю государственных земель, захваченных по большей части Еремой Вишневецким), получил от богатого еврея-арендатора Захарии Собиленко совет конфисковать земли Хмельницкого. Ганновер осудил еврея — советчика магната, не подозревая, кстати сказать, что его гневные слова будут использоваться историками будущих поколений для целей, иногда противоположных позиций их автора: «Он собирал подати для помещика, что было обычным занятием евреев в королевстве [Мало]россии. Ибо они правили повсюду в [Мало]россии, что вызывало злобу крестьян и что послужило причиной резни»[55].

Однако Ганновер понимал, что евреи не представляли собой единого целого. Еврей, носивший ту же фамилию, Якоб Собиленко, предупредил Хмельницкого о нависшей опасности. Но этого было недостаточно, чтобы Хмельницкий изменил свою позицию по отношению ко всем евреям. В тюрьме, во время ночной беседы с пришедшими его навестить казацкими старшинами, будущий вождь украинского восстания сказал: «Знайте, что люди в Польше наглеют с каждым днем. Они принуждают наших людей к тяжкой работе. Не только воеводы их стали нашими господами, но и ничтожнейшие из народов правят нами. Сегодня это стало со мной, завтра это станет с вами. После этого они будут пахать поля на вас, как на волах»[56].

Неважно, были ли эти слова сказаны во время встречи; неважно, была ли эта встреча вообще. Ганновер пытался понять причины восстания, указывая на существовавшие социальные условия и на связь между судьбой украинского еврейства и польским господством на этих землях.

Трое авторов «хроник», писавших ранее Ганновера, не пытались нарисовать исторический фон или дать подробности событий, предшествовавших восстанию[57]. Но и они понимали необходимость начать рассказ с общего обзора событий. Меир из Щебржешина пишет в своем характерном стиле, что после смерти короля и до коронации наследника «греки (то есть, украинцы) объединились с татарами и, вооружившись луками, стрелами и прочим оружием, обрели такую силу, они и крестьяне, пашущие землю […] чтобы убить каждую живую душу и оставить себе женщин для бесчестья»[58]. Меир подчеркивает два основных элемента ситуации — союз между казаками и крымскими татарами, с одной стороны, и участие широких масс в восстании с другой. Излагая факты, он подчеркивает цели восставших — убийство и насилие. Общим для него и других авторов является то, что они понимали народный характер восстания. «Люди, жившие в городах, лесах и на селе» соединились с «озлобленными», жившими на границах, пишет Меир; «последовав совета Ахитофеля», Хмельницкий вошел в сговор с извечными врагами казаков, крымскими татарами[59]. «Крестьяне и виноградари, возделывающие землю, — говорит ШаХ, — собираются из близка и далека и подняли руку на короля»[60].

Еще один общий мотив всех еврейских хронистов этого периода то, что они видели общность судьбы евреев и поляков в событиях украинской войны и подчеркивали связь судьбы еврейства с бедствиями, постигшими польскую державу. Открытым остается вопрос, следовало ли это из «про польской» позиции авторов или даже из отождествления своих и польских судеб[61].

Прямую ссыпку на «польский аспект» можно найти лишь в самых ранних трудах, написанных под непосредственным впечатлением событий[62]. «Смотрите, — пишет Меир из Щебржешина, — когда король Владислав умер, перед тем, как король Казимир был коронован, греки и татары быстро объединились»[63]. А Йом-Тов Липман в своей поминальной молитве написал: «Сыны Греции и сыны татарской земли соединились, и, пока не было короля, вошли в страну и разрушили все преграды»[64].

Натан Ганновер точнее всех излагает порядок событий, информируя читателя о том, что привело к беспорядкам, восстанию и войне.

Он также приписывает особое значение смерти короля Владислава IV: «и все польское королевство стало подобно стаду без пастыря»[65]. Эта метафора прежде всего выражает зависимость евреев от королевской власти и общую незащищенность при бедствиях и беспорядках. Даже отец Владислава, король Сигизмунд III Ваза, в правление которого процветала антисемитская литература и Польша стала ареной многих еврейских погромов, представлен Ганновером, как «добрый и честный человек. Он любил справедливость и любил Израиль»[66]. Шабтай ха-Коэн пошел даже еще дальше: «Владислав, справедливый король, достойный быть среди праведных, ибо он всегда покровительствовал евреям и имел с ними союз»[67].

Не следует, однако, видеть в этих утверждениях нечто большее, чем выражение отношения подданного к правителю. Кроме князя Вишневецкого, ни один поляк не представлен в еврейских хрониках в положительном свете, будь то описания их отношения к евреям, или их политики вообще, или их побед на поле брани.

Распространение власти поляков на левобережье Днепра повлекло за собой усиление еврейской колонизации на этих землях. Когда разгорелись беспорядки и польская власть рухнула, евреи остались безо всякой защиты. В одном из немногих мест, где автор «Тит ха-явен» отходит от своей манеры ограничиваться лишь сухими цифрами числа жертв, он подчеркивает, через десять лет, в имперской Вене, далеко от Украины: «Евреи, жившие в других местах, все убежали и скрывались в глухих углах, а позднее пришли к князю по имени Вишневецкий в стране, называемой Литвою»[68]. По-видимому, здесь автор испытал влияние подробною описания Натана Ганновера: «И бежали все паны, имевшие владения в Заднепровье, а также и с правой стороны Днепра до города Полонное, — все они бежали, спасая живот. Если бы Господь не пощадил остатков наших, все бы мы исчезли, подобно Содому. Князь Вишневецкий (да будет благословенна его память) был со своим войском в Заднепровье. Он был другом народа Израиля и воином непревзойденным. Он отступал со своим войском к Литве, и с ним бежало около пяти сотен хозяев-евреев, каждый с женою и детьми. И неслись они словно на крыльях орлиных, пока не привел он их туда, куда они стремились. Когда опасность грозила с тыла, он приказывал евреям идти впереди; когда опасность грозила спереди, он выступал вперед, как щит и панцирь, а евреев оставлял позади»[69].