Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Товарищи колонисты! Скажите, Захаров у себя?
Гонтарь ответил с достоинством:
– Алексей Степанович всегда у себя.
Оксана прошла впереди на плотину. Мужчины двинулись вслед за ней. Лысый гражданин сказал:
– Хорошо вы живете в колонии! Такая досада, что мне не пятнадцать лет. Эх!
Он, действительно, с досадой махнул рукой.
Гонтарь недоверчиво повел на него хитрым глазом: здорово представляется эксплуататор.
До самых дверей главного здания они так и шли втроем за Оксаной и разговаривали о колонии. Гонтарь держался как человек, которого не проведешь, отвечал вежливо, с дипломатической улыбкой, но вообще не увлекался, старался не выдать ни одного секрета и скрыл даже, сколько масленок делают в день, – сказал:
– Это бухгалтерия знает.
А за спиной гражданина подмигнул Игорю.
Впрочем, Гонтарь охотно вызвал дежурного бригадира:
– Вот они – к заведующему.
Целых полчаса Игорь и Гонтарь мирно гуляли в пустом коридоре. Гонтарь не выдержал:
– Интересно, чего это они пришли?
Володя Бегунок куда-то помчался стремглав и возвратился с Клавой Кашириной. Потом лысый гражданин прошел мимо них и вежливо поклонился:
– До свиданья, товарищи.
Игорь и Гонтарь переглянулись, но никто не высказал никакого мнения.
Наконец из кабинета вышли Клава и Оксана. Оксана шла впереди и немного испуганно глянула на юношей. Но Клава сияла радостью. Она с шутливой манерностью поклонилась и сказала своим замечательным серебряным голосом:
– Познакомьтесь: новая колонистка Оксана Литовченко.
Клава, лукаво быстро глянув на растерявшихся колонистов, сказала:
– Идем, идем, Оксана!
Они еще долго смотрели вслед девушкам, а потом глянули друга на друга.
Игорь сказал:
– Милорд, могу я теперь пойти подышать свежим воздухом?
Но теперь и Гонтарь был в ударе:
– Чудак, я же тебе русским языком говорил, что по всей колонии воздух хороший!
Они захохотали на весь коридор. Часовой посмотрел на них строго, а они смеялись до самой спальни, и только в спальне Гонтарь заявил серьезно:
– Ты, конечно, понимаешь, Чернявин, что теперь всякие романы кончены.
– Я-то понимаю, милорд, а вот понимаете ли вы?
Но Гонтарь посмотрел на него высокомерно:
– Дорогой товарищ! Я по списку колонистов четвертый!
18
Вот это – да!
В спальне пятой бригады сидит на стуле Оксана, до самой шеи закутанная простыней. Вокруг нее ходит Ванда с ножницами, стоят девочки и улыбаются. У Оксаны хорошие волонистые волосы с ясным каштановым отливом:
– Я тебе сделаю две косы. У тебя хорошие будут косы, ты знаешь, какие замечательные будут косы! Вы ничего, девочки, не понимаете: разве можно стричь такие косы? Надо только… подрезать, тогда будут расти.
Глаза у Ванды горят отвагой. Она закусывает нижнюю губу и осторожно подрезывает кончики распущенных волос. Оксана сидит тихонько, только краснеет густо.
Ванда квалифицрованным жестом парикмахера сдергивает с нее простыню. Оксана несмело подымается со стула:
– Спасибо.
Ванда бросила простыню на пол, вдруг обняла Оксану, затормошила ее.
– Ах ты, моя миленькая! Ты, моя родненькая! Ты, моя батрачечка!
Девочки взволнованно засмеялись, Оксана подняла на них карие глаза, улыбнулась немного лукаво. Клава сказала:
– Довольно вам нежничать! Идем к Алексею.
Ванда спросила задорно:
– Чего к Алексею?
– Поговорить ему нужно.
– И я пойду.
– Идем.
Были часы «пик», когда у Торского и у Захарова народу собиралось множество. Только у Торского можно сидеть сколько угодно на бесконечном диване, сколько угодно говорить и как угодно смеяться, а в кабинете Захарова можно все это проделывать вполголоса, чтобы не мешать ему работать. Впрочем, бывали и здесь отступления от этого правила в ту или другую сторону: то сам Захаров заговорится с ребятами, смеется и шутит, а то вдруг скажет сурово:
– Прошу очистить территорию на пятьдесят процентов!
Он никогда не позволял себе просто выдворить гостей.
Девочки вошли в комнату совета бригадиров. Их встретило общее изумление. Оксана в колонистском костюме! Какая новость! Только Володю Бегунка никогда нельзя было изумить. Он открыл дверь кабинета и вытянулся с жестом милиционера, регулирующего движение:
– Пожалуйте!
Захаров встал за столом, гости его тоже притихли, пораженные,
– Ну что же… хорошая колонистка. Ты училась в школе?
– Училась в седьмом классе.
– Хорошо училась?
– Хорошо.
Игорь Чернявин, сидящий на диване, сказал весело:
– Только ты, Оксана, посмелее будь. А то ты какая… деревенская.
Ванда оглянулась на него оскорбленно:
– Смотри ты, городской какой!
Захаров поправил пенсне:
– Хорошо училась? Если умножить двенадцать на двенадцать, сколько будет, Чернявин?
– А?
– Двенадцать на двенадцать умножить, сколько?
Игорь поднял глаза и быстро сообразил:
– Сто четыре!
– Это по городскому счету или по деревенскому?
За Игорем следило много возбужденных глаз. Головы гостей склонились друг к другу, уста их шептали не вполне уверенные предположения, но Игорь еще раз посмотрел на потолок и отважно подтвердил:
– Сто четыре!
Захаров печально вздохнул:
– Видишь, Оксана, милая? Так и живем. Приедет к нам такой молодой человек из города и гордится перед нами, говорит: сто четыре. А того и не знает, что недавно один американский ученый сделал такое открытие: двенадцать на двенадцать будет не сто четыре.
Девушки смотрели на Игоря с насмешкой, ребята заливались на диване, но Игорь еще раз проверил и, наконец, догадался, что Захаров просто «покупает» его. И в присутствии Оксаны Игорь захотел показать настойчивость души, которую нельзя так легко сбить разными «покупками». Правда, Ваня Гальченко, сидящий рядом, толкал его в бок, и этот толчок имел явный математический характер, но Игорь не хотел замечать этого:
– Американцы тоже могут ошибаться, Алексей Степанович. Бывает так, что русские сто очков вперед американцам дают.
– Оксана, видишь? Самый худший пример искажения национальной гордости. Игорь дает американцам сто четыре очка.
Оксана не выдержала и рассмеялась. И тут обнаружилось, что она вовсе не стесняется, что она умеет смеяться свободно, не закрываясь и не жеманясь. Потом губы ее насмешливо вздрогнули, и она обратилась к Игорю с простым вопросом:
– А как ты считаешь?
Игорь почувствовал, что почва под ним как будто колеблется, но он не сдавался.
– Да как считаю: десять на десять сто, дважды два – четыре, сто четыре.
Оксана изумленно посмотрела на Захарова. Захаров развел руками:
– Ничего не скажешь! Правильно! Сто да четыре будет сто четыре. Признаем себя побежденными, правда, Оксана?
Но Захарова перебил общий возбужденный крик. Колонисты покинули теплые места на диване, воздевали руки и кричали разными голосами:
– Да он неправильно сказал! Неправильно! Алексей Степанович! Тоже считает! Кто же так считает, Чернявин? Сто четыре!
Старшие мудро ухмылялись. Захаров расхохотался:
– Что такое, Игорь? И русские против тебя? Хорошо! Это вы там на свободе разберете. Клава, кто будет шефом у Оксаны?
– Я хотела назначить Марусю, но вот Ванда… а Ванда еще не колонистка.
Ванда выступила вперед, стала рядом с Оксаной, сказала серьезно:
– Алексей Степанович! Я не колонистка! Но только… Теперь это моя сестра! Моя сестра – Оксана!
Захаров внимательно посмотрел в ее глаза. Гости притихли и вытянули шеи.
– Так… Это очень важно! Значит, ты хочешь быть ее шефом?
– Да! Я буду ее шефом. Потому что ей хуже жилось, чем мне. Она – батрачка.
Наступило общее молчание. Ванда оглянулась на всех, встряхнула головой:
– И пускай все знают: я ее защищаю.
Захаров встал, протянул Ванде руку:
– Спасибо, Ванда, хороший ты человек.
Ванда грациозно встряхнула рукой, улыбнулась со свойственным ей очарованием:
– И вы тоже!
Теперь только ребята дали волю своим чувствам. Они бросились к Оксане, окружили ее, кто-то протянул звонко-звонко:
– Вот это – да!
Поздно вечером, когда уже все спали, Захаров устало прибрал на столе, взял в руки фуражку и спросил у Вити Торского:
– Да, Витя, откуда ребята взяли, что Оксана батрачка?
– Все колонисты так говорят.
– Почему?
– Говорят – батрачка, у адвоката прислуга. Только такая прислуга, на огороде. А разве нет?
– Оксана Литовченко – дочь рабочего-коммуниста. Он умер этой зимой, а мать еще раньше умерла. Оксану и взял к себе товарищ Черный, не адвокат вовсе, а профессор советского права; они вместе с отцом Оксаны были на фронте.
– А почему она в огороде работала?
– А что же тут такого, работать в огороде? Она сама и огород завела, значит, любит работать. Разве только батраки работают?
