Полынь и порох - Дмитрий Вернидуб

– Премного, премного благодарен! Рад стараться! – принялся раскланиваться дворник. – Уж как я радый, что большаков побили… Они меня, ироды, тут на вечные мучения обрекли. Самогон весь, что был, вылакали и сожрали все подчистую. Чуть голубков ваших не сварили… Однако я уговорил!

– Ладно прибедняться, Степан. Тебе на это дело столько провианту отвалили, что полк краснопузых накормить можно, – посмеялся первый офицер, закрывая голубятню и слезая вниз. – Котов, примите клетку!

Как только посетители зашли в дом (на этот раз в половину квартального дворника), Женька быстренько, как кошка, спустился с крыши. Все еще торчащая у сараев бабка стала жаловаться на дворника, во время оккупации прислуживавшего «краснюкам».

– Он им провизию доставал, – говорила она. – Жрали всю дорогу в три горла, все пьяные. А мы пустые щи хлебали. Снега зимой у него не допросишься, не то что голубка на суп.

– Вот что, бабуся, – решил Денисов. – Места у вас для постоя и впрямь маловато, но дворника мы вашего будем иметь в виду. Там у него подозрительные типы гостят, похожие на офицеров. – Женька сделал страшные глаза. – Может, это красные шпионы за едой к нему ходят? Приглядывайте тут.

Бабка понимающе затрясла головой:

– Усе поняла сынок, проследю. Поделом ему будет, аспиду.

Потирая сморщенные руки и бормоча на ходу проклятия, она зашаркала в свою пристройку.

– Чего так долго? – возмутились друзья, когда Денисов уселся на козлы.

Женька воровато огляделся и дернул вожжи:

– Но, черти! Дуем отсюда, могикане! Кажись, мы сворованное нашли!

Глава 24

Валерьян Ступичев прекрасно понимал, что затеряться среди казаков еще труднее, чем остаться незамеченным, разгуливая по Новочеркасску в полковничьих погонах. Все станичники-однополчане знали друг друга. Поэтому приходилось или держаться особняком, играя роль пешего вестового, или при встрече с казаками одной станицы называться уроженцем другой, дальней. Выясняя, откуда интересующиеся, Ступичев называл то Мечетинскую, то Егорлыкскую, а то и Маныческую. Один раз он чуть было не попался – перед Атаманским дворцом. Какой-то вахмистр, когда он сказался мечетинским, повел его в сборную колонну полка Климова: «Давай, шевелись! Вон ваши рядом с нашими стоят!»

Но, на счастье, вахмистра кто-то окликнул, и Ступичев, козырнув, отошел в сторону. Это было в полдень следующего дня после взятия города. Всю ночь и наступившее утро пришлось провести в разрушенном снарядами доме в переулке у Крещенского спуска.

После парада, воспользовавшись сутолокой на площади, Валерьян переместился поближе к командованию, принимавшему поздравления жителей. Заняв позицию у толстого дерева, он наблюдал, как полковник Федорин, принимая эстафету от Походного атамана, раскланивается с расфуфыренными дамами и духовенством. Справа от Федорина в полном составе находились командование Южной группы – полковники Денисов, Смоляков и все командиры частей. Они отправлялись на торжественный прием в Атаманский дворец. От Валерьяна не ускользнуло, как Федорин и Смоляков несколько раз украдкой бросали друг на друга косые взгляды.

«Оба настороже, – заключил подъесаул. – Интересно, кто из них уцелеет в этой дуэли?»

Вдруг полковник Смоляков, извинившись, покинул высокое общество, направляясь вместе с подошедшим ординарцем к зданию Арсенала.

Ступичев, решив, что Федорин от Походного никуда в ближайший час не отойдет, стал пробираться сквозь толпящуюся по случаю празднества публику вслед за Смоляковым. У ворот Арсенала стоял потрепанного вида тарантас, а за ним находились трое партизан. Одного, рыжего, с нагловатой физиономией, Валерьян никогда не видел, зато двое других оказались старыми знакомцами. Подъесаул даже скрипнул зубами от досады. Те самые гимназисты, которые должны были вчера получить солидную порцию свинца, оказались живы и невредимы. Смоляков, отослав позвавшего его ординарца, направлялся прямиком к ним.

По напряженному лицу полковника становилось ясно, что тот, которого зовут Алексей (Валерьян хорошо запомнил имя), сообщает нечто важное. При этом он несколько раз указывал на рыжего, а тот кивал.

«Что-то непохоже на обычный доклад подчиненного начальству, – подумал Ступичев. – Полковник, встречаясь с этими сопляками, ведет себя как заговорщик. По всему видно: они еще что-то нашли. Интересно, что?»

Ответ на этот вопрос можно было получить только путем слежки. После того как Смоляков переговорил с юношами, он отыскал своего начальника контрразведки Иоль-де-Монклара и сделал распоряжения. Минут так через пятнадцать к Арсеналу подкатили два грузовика – один пустой, другой с двумя десятками офицеров. Высокий гимназист сел в кабину первого, и автомобили двинулись в сторону Азовского рынка. Алексей пошел к Соборной площади, а тарантас заехал в ворота Арсенала.

За грузовиками Ступичев проследить не мог, и ему пришлось выбирать из трех возможных вариантов. Первое – наблюдать за Федориным, второе – сосредоточиться на Смолякове и, наконец, отправиться вслед за гимназистом. Вот тут и пришлось вновь пожалеть, что остался без помощников.

«Эх, хотя бы Ценципер был…» – уныло подумал подъесаул. После недолгих сомнений выбор пал на гимназиста. Ступичев интуитивно чувствовал, что больше «жениха», как он называл Алешку после инцидента с Ульяной, о судьбе первой части донского золота никто не знает. Кроме того, этот гимназист, будучи для Валерьяна фигурой необъяснимо фатальной, притягивал сам по себе.

Объект наблюдения шел медленно, избегая резких движений, не оглядываясь и лишь порой, болезненно морщась, прикладывал ладонь к правому боку.

«Все же пощипало его вчера», – решил Ступичев, превозмогая сильное желание приблизиться и выстрелить в затылок. Мозг сверлила мысль о том, что возможности сказочно разбогатеть и начать красивую заграничную жизнь его лишил какой-то юнец. Но, устранив обидчика, ничего не узнаешь.

«А ведь его золото никуда не делось и вскоре вновь появится в Новочеркасске, а „федоринское” вообще никуда отсюда не исчезало. Что ж, полтора бездарных месяца коту под хвост… Да хрен с ними! А налет можно и повторить. Людишек только надо покрепче подобрать».

Валерьян не мог выбросить золото из головы. Богатым он мог стать и без слитков драгоценного металла. В ящике, который «похоронил» в могиле Ценципер, находились клише для ассигнаций восьми мировых валют, рулоны-образцы специальной бумаги для их печати, химикаты, подробные инструкции. Этот ящик Ступичев «вел» еще с Петрограда. Но перехватить генштабовскую разработку, выполненную мастерами Монетного двора, люди, работавшие на большевиков в Нахрихтен-бюро, не смогли. Ящик ушел с контрразведчиками на Дон. Генералы Алексеев и Корнилов идею выпуска фальшивых денег отвергли сразу, самонадеянно сделав упор на выпуск добровольческих кредитных билетов. А оборудование отправили в ссылку вместе с казачьим золотом, назвав этим словом весь груз. Ступичев знал, как отличить похожий на другие деревянный короб.

Это была его страховка. И все же отказаться от уймы золотых слитков было выше сил. То что в других ящиках – донской золотой запас, Валерьян вычислил самостоятельно.

Лиходедов направлялся в железнодорожную больницу, где базировался госпиталь Южной группировки. После падения с лошади сильно болел бок, и тянуть с осмотром больше не стоило. Полковник Смоляков категорически отверг Алешкину просьбу о поездке на грузовике вместе с Мельниковым.

Серега с контрразведчиками отправлялся за грузом в Берданосовку. Пользуясь эйфорией, царившей в стане победителей, и организационной суетой, Иван Александрович решил переместить золото в Новочеркасск. Момент для этого был весьма подходящий. Только что пришла секретная телефонограмма от полковника Туроверова: его часть вошла в Ростов одновременно с немецкими войсками, до этого захватившими Таганрог. С юго-востока к городу подходили добровольцы.

Ступичев начал злиться на себя за то, что увязался за гимназистом, направлявшимся прямиком в больницу. Сожалея о пустой трате драгоценного времени, Валерьян собирался пройти мимо здания и вернуться к Атаманскому дворцу, но что-то его задержало. Заглянув во двор, уставленный прибывшими из Персиановки телегами с ранеными, вокруг которых суетились сестры милосердия, подъесаул не поверил своим глазам. Одна из сестер с радостными восклицаниями бросилась на шею вошедшему Алексею. Тот, смеясь, поцеловал сестру в губы, как целуются влюбленные люди, не давая рукам девушки обнять себя.

«Алешенька, что с тобой? Ты ранен?! Упал с лошади?! Пойдем скорей, покажешься доктору!» – Медсестра, говорившая с искренней тревогой в голосе, была Ульяной Захаровой.

«Вот как! Этот сопляк-проныра еще и с моей знакомой любовь закрутил!» – Ступичев почувствовал, что задыхается от негодования. Он хоть и понимал, что не имеет на Ульяну никаких прав, но ревность все равно брала за глотку. Подъесаул на минуту почувствовал, что теряет над собой контроль. Рука потянулась к лежащему в кармане шаровар револьверу. Но следующий эпизод отрезвил Валерьяна подобно ледяному душу: по двору, безумно озираясь, прошествовал подконвойный Ценципер. Маленький очкастый гимназист – товарищ «жениха» – весело приветствовал влюбленную пару.