Устами Буниных. Том 2. 1920-1953 - Иван Бунин

— А только один писатель об этом сказал, — засмеялся Ян и постукал себя по лбу: — это я в «Бернаре»2.

— Да, да, — подхватил И. И. — «Я хорошо исполнял свое дело. Я был хорошим моряком». — А теперь, — продолжал И. И., — весь мир заражается правдой о человеке без Бога, Китай, например. […] Вот многие удивляются, почему я не крещусь, раз я христианин. […] я просто не чувствую себя готовым. […]

5 марта.

[…] Послали Зайцевым телеграмму. Верочка сейчас, вероятно, волнуется. Последнюю ночь у них Наташа, последняя ее девичья ночь. […] Мужа ее все хвалят. […] Мне очень жаль, что не увижу ее эти дни.

6 марта.

[…] Вчера Ян сказал мне, что он желал бы поехать в Париж, но со всеми нами. Но как это сделать? […] Я устал, запутался. Чувствую, что сделал глупость, три года стараясь написать продолжение «Жизни Арсеньева», нет не могу. Мне надо переменить обстановку, уехать куда-нибудь. […]

Как я предвидела, что много горя принесет нам Бельведер. Ведь какая была находка: ежегодно на 3 месяца уезжать — законный повод встряхнуться. А Ян был недоволен. И что же? Стало еще хуже. Жизнь без всяких впечатлений и никаких денег — работоспособность каждого очень понизилась. […]

20 марта.

[…] Событий за это время было немало. Главное свадьба Наташи, которую мы пережили издали.

Из письма Н. И. Кульман: «[…] Настроение торжественности, взволнованности и даже умиленности охватило всех — молодость и большая привлекательность невесты и жениха, симпатии, которыми пользуются Зайцевы и Соллогубы, самый обряд с его замечательной красотой, проникновенное пение хора — все это создало особую атмосферу». […]

Боря написал чудесное письмо Яну, но у меня нет его под рукой.

[В архиве это письмо сохранилось. Привожу отрывки из него:]

«Дорогой Иван, пишу тебе тем самым пером, которым Вера только что кончила эпическое и обстоятельное описание Наташиной свадьбы. […] Нынче я из „Возрождения“ говорил с Н. по телефону. Из Фонтенбло тоненький, звонкий голос сразу сказал „Папа“? Разговор был короткий. […] мне очень мешали, но голос фонтенблосский веселый. Потом другой, пониже, тоже веселый. „Ну, как вы себя чувствуете, Андрей?“ — „Чудно“.

Вот это факты. Надо думать, что „молодые“ и правда в хорошем настроении.

А старые засели в некое парижское Притыкино. Ты, верно, знаешь, что мы переехали в Булонь. […] В день Наташиной свадьбы, утром, я впервые увидал из своего окна […] St. Sulpice и Notre Dame, по случаю очень ясной погоды. Это мне было приятно. Потом приятно то, что вышел пасьянс „Наполеон“ на Наташино счастье загаданный — а до того 6 раз не выходил и сейчас, только что, еще 2 раза не вышел. Это глупость, конечно, но пишу уж все.

[…] Благодаря вечеру, удалось переехать и выдать Наташу замуж, но все же есть долги и будущее очень неясно. Слава Богу, что Он дал мне легкий (в этом отношении) характер. […]»

[Запись И. А. Бунина:]

10. III. 32. Grasse.

Темный вечер, ходили с Галей по городу, говорили об ужасах жизни. И вдруг — подвал пекарни, там топится печь, пекут хлебы — и такая сладость жизни.

[Из дневника Веры Николаевны:]

22 марта.

[…] Третьего дня были на «Утре Лоло». […] Зал был полон. […] Лоло мне сказал: «А жаль, что Иван Алексеевич не пришел. Мы хотели сделать ему овацию». А он именно этого больше всего и боялся.

Публика была, конечно, сплошь русская. И когда она в таком большом количестве, то удручает очень. […] главным образом люди пожилые и старые. […]

1 апреля.

Совершенно неожиданно, по настоянию Яна, еду в Париж2. […] Я ему не жаловалась, точно его осенило сверху. Одно жаль, он хочет, чтобы я пробыла не больше 2-х недель, а у меня 30 домов навестить, Национальную библиотеку, Венсенскую, Тургеневскую, словом, не знаю, как успею. […]

3 апреля.

Сегодня едем. Грустно оставлять своих, хотя они оба радуются за нас. А Ян, как всегда перед моим отъездом, мил, нежен и очень ласков. […]

Вчера были у Фондаминских. […] от них узнали новость: Скобцова постриглась тайно, хотя пострижение было в Сергиевском подворье при всех. […] Имя ее Мария. Но в миру она должна называться по-прежнему, Елизаветой Юрьевной. Евлогий ей сказал: ваш монастырь — весь мир. […] Вот круг — от левой эсерки к монашеству. […]

3 апреля.

Вагон третьего класса. […] Сейчас Галя сказала:

— Знаете, почему И. А. так решительно и настойчиво уговаривал вас ехать в Париж? Он мне сказал: — Меня тронула ее кротость, ее полное смирение. Ей в голову не приходит, что она может тоже захотеть поехать. Такая скромность. […]

4 апреля.

Спала часа два: […] Пишу письмо Яну. […] Галя спит, занимая три четверти лавки. А я все никак не могу глаз отвести от жемчужно-серого пейзажа […]

6 апреля.

Вчера были у Зайцевых. […] Кричали так, что Боря сказал: — Я по крику догадался, что это вы пришли. — Квартира у них приятная. […] Две комнаты, ванна, кухня с проведенной горячей водой. Убрано по-студенчески, просто, чисто. Вид у Бориса ужасный — провалены щеки с румянцем. Третьего дня был у Зернова: истощение, расширение сердца и нервы. […] А к завтраку у них было приготовлено всего 2 мерланки, вот тебе и усиленное питание. […]

Ночь с 9 на 10 апреля.

Вернулись от Цетлиных. Были, кажется, все их знакомые, а потому было «неуютно». Сильное впечатление произвел на меня Мережковский: худ и испуган. Он весь вечер перебегал от одного к другому и говорил что-то с паническим видом. Конечно, о своем вечере, о том, что им есть нечего. За чаем сидел рядом с Галей. Я с ним не сказала ни слова. З. Н. не было — она не совсем здорова. […] Вечер их налаживается. Участвовать будет Плевицкая, Вертинский, Тэффи, Аминад. […]

Потом они с Тэффи, давясь от смеха, проектировали программу: она прочтет фельетон, в котором она насыпала Мережковскому за Пилсудского, когда тот сравнивал его с Христом. А Аминад — стихи, где он «воспел» Д. С.

[…] Ходасевич сидел со мной. Он, как всегда, оставил приятное впечатление. Ругал писателей, что они мало работают — «Только Тэффи и я трудимся, а остальные перепечатывают старые вещицы». Это, конечно, зло, но злость мне в нем нравится. […]

Ночь с 10 на 11 апреля.

Только что вернулась из Трокадеро. «Русский вечер». Очень приятно было послушать «Евгения Онегина». […] Балет Нижинской хорош. […] Хорош был и гармонист-казак. […] А когда вышли цыгане и одна девчонка плясала с такой отчаянностью, что мы пожалели, что с нами нет Яна — он пришел бы в восторг. […]

Керенский вчера был весел, легок, жив. Много болтал, когда все «метрошники» ушли и оставшиеся гости вместе с хозяевами уселись в кружок у стола. Он очень все время веселился — незаменимый человек в обществе. И откуда у него берутся еще силы? […] Алданова он назвал «первым учеником». Думаю, что М. А. это было неприятно. Продавали билеты на его доклад, который состоится в понедельник […]