Двести лет вместе (1795 – 1995) - Александр Солженицын

Хотя Еврейская энциклопедия (КЕЭ) подобрала имена в искусстве по признаку национальности, повторим: не в национальности был главный ключ, а в бурно-срывистом интернациональном ветре всей раннесоветской эпохи – наиболее отчуждённой от какого-либо национального духа, традиций. И тут ярчайшая фигура – в театре, но рядом с властью – Мейерхольд. Он стал ведущей – и авторитарной – звездой советского театра. У него были бурные поклонники, но принимали его не все. В поздних воспоминаниях Тырковой-Вильямс читаем: диктаторски ломал и авторов пьес и актёров своей «догматической схематизацией и сухостью»; Комиссаржевская «почуяла, что в его новизне нет творческой простоты, нет ни этической, ни эстетической ясности», он «обрезал крылья актёрам… придавал рамке больше значения, чем портрету»[237]; проявился и упорным противником Михаила Булгакова.

Конечно, эпоха требовала платить за своё положение. Так платили и Качалов, и Немирович-Данченко, все тогда… Так платил и талантливый режиссёр Камерного театра А. Таиров-Корнблит, театральная звезда того же неповторимого раннесоветского времени. (В 1930 Таиров «обличал» в газетах «Промпартию».)

Марк Шагал к 1923 эмигрировал. От большинства жехудожников 1920-х годов требовалось вложиться в советскую наглядную массовую пропаганду, чем отличились и несколько художников-евреев, начиная, может быть, сраннего Эль Лисицкого: воспринявши Октябрьскую революцию как «новое начало человеческой истории», он «включился в работу различных комитетов и комиссий, изготовил первое знамя ВЦИКа, которое члены правительства вынесли на Красную площадь в 1918», знаменитый плакат «Клином красным бей белых», с 1927 оформлял много советских выставок за рубежом, пропагандные для Запада фотоальбомы («СССР строит социализм» и т.п.)[238]. А фаворитом властей («много портретов Ленина, Троцкого и других советских деятелей», Ворошилова, Фрунзе, Будённого) сделался Исаак Бродский, «после завершения портрета Сталина стал ведущим официальным портретистом СССР», с 1928, – а с 1934 назначен директором Всероссийской Академии Художеств[239].

«В первые послереволюционные годы… музыкальная жизнь евреев России ещё более оживилась». В начале века в России была создана «впервые в мире еврейская национальная школа в музыке, сочетавшая глубинные народные традиции и европейскую композиторскую технику», и теперь, в 20-е, «активизировалась деятельность еврейских композиторов – появилось множество произведений на еврейские темы и сюжеты» – например, опера «Юность Авраама» М. Гнесина, «Песнь Песней» А. Крейна, «Еврейская рапсодия» его брата Г. Крейна. Последнего, с сыном Юлианом, направили (даже при тогдашних советских ограничениях) в восьмилетнюю командировку в Вену и Париж, «для совершенствования композиторского и исполнительского мастерства» сына[240]. – Музыкальное исполнительство и всегда было успешной стихией для еврейских талантов – оно полилось теперь потоком и, счастливо, вне идеологии. Тут проступали имена ещё тогда неизвестные, а в будущем, как увидим, прославленные на десятилетия. – Выделилось немало «музыкально-общественных деятелей». Матиас Сокольский-Гринберг был «главный инспектор музыки Главискусства Наркомпроса», ответственный редактор идеологической «Музыки и революции». Позже (в 30-е годы) Моисей Гринберг, «видный организатор музыкально-концертной жизни», был директором Музгиза, главным редактором «Советской музыки», позже и начальником Управления музыкального радиовещания Всесоюзного радио[241]. В Одессе существовала и Еврейская Консерватория[242].

На массовой эстраде гремел Леонид Утёсов. Между другими сюжетами триумфально разносил по всей стране одесский колорит («С одесского кичмана бежали три уркана…»). Автором многих его песен был А. д'Актиль (его всеизвестные «Мы красные кава-/леристы, и про нас / былинники речистые / ведут рассказ»). А П. Герман и Ю. Хайт сочинили марш советской авиации, кто из нашего поколения его не пел, срывая юные голоса: «Всё выше, и выше, и выше / стремим мы полёт наших птиц»[243]. Тогда – залегло начало массового советского песенничества.

А поток советской культуры год от году всё более попадал под очи и длани направительных учреждений. ГУС (Государственный Учёный Совет). ГИЗ (монопольное Государственное Издательство, задушившее много частных, и со своим «политкомиссаром», в 1922-23 Давид Черномордиков[244].) Аналогичный МузГИЗ. Государственная комиссия по закупке художественных произведений, то есть власть над существованием художников. (Политическое наблюдательство, как за ректором ленинградской консерватории А.К. Глазуновым, – ещё отдельно.)

Разумеется, евреи были лишь частью трубно шагавшей пролетарской культуры. И в победном воздухе раннесоветской эпохи искренно не замечалось, не ощущалось потерей, что советская культура интенсивно вытесняла культуру русскую – её задушенные или вовсе не прозвучавшие имена.

С 1923 по 1927 шла жестокая борьба за власть в партии и в стране между Сталиным и Троцким. Затем с не меньшей уверенностью за первое место в партии боролся Зиновьев. С 1926 с Троцким соединились и обманутые Сталиным Зиновьев и Каменев («Объединённая оппозиция»), – то есть три виднейших вождя-еврея оказывались в одном фронте. Неудивительно, что и множество молодых троцкистов меньше рангом были евреями. (На то указывает, например, приводимое Агурским свидетельство А. Чилиги, сидевшего потом с троцкистами в Верхнеуральском изоляторе: «троцкисты действительно были молодыми еврейскими интеллигентами и техниками», и особенно из левых бундистов[245].)

«Оппозиция рассматривалась как преимущественно еврейская», и Троцкого это сильно тревожило. В марте 1924 он жаловался Бухарину, что среди рабочих Москвы открыто говорят: «Жиды бунтуют!», и будто он «получил сотни писем на эту тему». Бухарин отклонил как частность. Тогда «Троцкий попытался вынести вопрос об антисемитизме на заседание Политбюро, но его никто не поддержал». Троцкий больше всего и боялся, чтобы Сталин в борьбе с ним не использовал публично козырь антисемитизма. И такое использование отчасти было (Угланов, тогда секретарь московского комитета партии). А при разгоне в Москве (Углановым же) троцкистской демонстрации 7 ноября 1927 «раздавались антисемитские выкрики»[246].

Может быть, у Сталина и было тяготение – использовать против «Объединённой оппозиции» антиеврейскуюкарту, это казалось близко выгодным, – но своей несравненной политической мерой он этого избежал: как будто уже и начинал разыгрывать – и взял назад. Он понимал, что евреи в тот момент были многочисленны у него в партии (а если объединить их против себя – то целая сила), а ещё нужны ему ради западной поддержки, да множеств кадров из евреев ему и самому ещё насколько может пригодиться впереди. (Он и никогда не расставался со своим излюбленным подручным Львом Мехлисом; и ещё от Царицына, Гражданской войны, его верным сподвижником был Моисей Рухимович, за то и весьма отмеченный.) – И одновременно с тем, как, по мере личного усиления Сталина, к концу 20-х годов началось сокращение евреев в соваппарате, в разгар той самой борьбы он не случайно послал Енукидзе фотографироваться «среди еврейских делегаток» на съезде «работниц и крестьянок»[247]. А Ярославского – печатать в «Правде»: что «отдельные случаи проявления антисемитизма по отношению к оппозиции, точно так же, как… отдельные случаи антисемитизма в борьбе оппозиции с партией», – это попытка «использовать всякую щёлочку, всякую трещину» в пролетарской диктатуре, «нет ничего глупее и реакционнее, как объяснять корни оппозиции из национальных черт того или иного оппозиционера»[248]. – И на том же самом XV партсъезде, где окончательно была разбита «Объединённая оппозиция», – Сталин направил Орджоникидзе особо высказаться по национальному вопросу в его отчёте ЦКК-РКИ (там он и приводил вышеуказанную статистику), как будто в защиту евреев. Аппарат в «большинстве состоит из русских… поэтому всякие разговорчики о еврейском засилии и т.д. не имеют под собой никакой почвы»[249]. Да Сталин и на XVI съезде в 1930 прокламировал «русский великодержавный шовинизм» как «главную опасность в национальном вопросе». – Так Сталин к концу 20-х не провёл задуманной было им «чистки» соваппарата и партии от евреев, но продолжал поощрять их внедрение во многих отраслях, местах, учреждениях.

На XV съезде компартии (декабрь 1927) пришло время высказываться по нарастающе грозному крестьянскому вопросу: что делать с этим несносным крестьянством, которое в обмен на хлеб нагло желает получать промышленные товары? Главный доклад тут – от Молотова. А в прениях среди ораторов – бессмертные удавщики крестьянства Шлихтер и Яковлев-Эпштейн[250]. Предстояла массовая война против крестьянства, и Сталин не мог позволить себе отчуждение умелых кадров, а наверное и считал, что в этой огромной кампании, направленной непропорционально против славянского населения, часто надёжнее будет опереться на евреев, чем на русских. В Госплане он прочно сохранял еврейское большинство. В командных и теоретических верхах коллективизации состоял, разумеется, и Ларин; Лев Крицман служил директором Аграрного института начиная с 1928, в 1931-33 зампред Госплана, сыграл роковую роль в травле Кондратьева и Чаянова. (Тут поспели и Деборин с Ярославским.) – Яков Яковлев-Эпштейн возглавил Наркомзем. (Долгие годы его карьера была – агитация-пропаганда: с 1921 начальник Главполитпросвета, потом отдел агитпропа ЦК, зав. отделом печати ЦК. Но уже в 1923, на XII съезде, это он разработал проекты решений по деревне – и так с 1929 взбросила его карьера в наркомземы)[251]. И вёл затем Великий Перелом, атаку многомиллионной коллективизации, с её рьяными исполнителями на местах. Современный автор пишет: «В конце 20-х годов впервые немалое число еврейских коммунистов выступило в сельской местности командирами и господами над жизнью и смертью. Только в ходе коллективизации окончательно отчеканился образ еврея как ненавистного врага крестьян – даже там, где до тех пор ни одного еврея и в лицо не видели»[252].