(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

— Да ладно, извини. Просто пошутили.

— „Просто так“ чирей… Я что, какой-то повод давал?

— Ну что ты кипятишься?

— В таком случае, почему мне, а не Ростику, например? Обидно не это, а то, что ты не можешь объяснить причину. Или не хочешь?

— Ну… нам просто показалось…

— А ты знаешь, правильно показалось! В точку попали! — здесь я сделал вид, что злюсь.

— Да?

— Хвалю за проницательность. Ты такой же сообразительный, как и красивый. Если не веришь, я и доказать могу.

— Как?

— Плохой вопрос. Считай, что я ничего тебе про твою сообразительность не говорил…

Виктор ушел за противогазами. Со стороны это должно было смотреться, как из партера на сцену. Бенефис я считал удачным. Только вот в сценарии забыли указать, каков будет финал спектакля. Виктор вернулся. Я сказал:

— Спасибо. Не, я серьезно, Вить, — вновь попытался вернуться к теме я, не отрываясь от бирок, — ты мне понравился сразу, как только появился. Боюсь говорить, но по-моему, я влюбился в тебя. Не до сумасшествия, но ты действительно мне нравишься… И я хочу в ответ на поздравления с восьмым марта поздравить тебя с двадцать третьим февраля. Я подарю тебе себя…

Я вещал с пафосом, чтобы в случае бурной реации свести всё на продолжение первого апреля. А реакции не было никакой — опять убежал за новой порцией противогазов.

— Ну и чё? Вы только писать мастера? Так-то вы все смелые, а когда коснется дела — в кусты! Иди ко мне…

Виктор стоит, как вкопанный, и я иду на него сам. Обнимаю. Целую. Еще раз — теперь в шею. Его рука — у меня на талии. Еще поцелуй. Моя рука у него на ширинке. Его вторая рука тоже на моей талии. Я разминаю его спереди. Он кладет руки мне на задницу. Я смотрю ему в глаза. Он не выдерживает моего взгляда. Я пытаюсь дотронуться губами до его губ. Он делает попытку отвернуться. Я больше не пытаюсь целовать его. В ширинке чувствуется шевеление. Я расстегиваю ему ПШ. Он мнет мне ягодицы. Я расстегиваю пуговицы на штанах. Его пенис вываливается. Он красивый. Он встает всё больше. Я целую Виктора в пупок. Он слегка давит на мою голову. Мой язык спускается к лобку. Волосы приятно пахнут. Пенис встал полностью. Он поднялся кверху, головка полностью открылась. Мой язык ее лижет. Виктор стонет. Я беру в рот. Виктор обхватывает мою голову руками. Я сосу. Его пенис приятен на вкус. Солоноватой жидкости много. Я начинаю увеличивать темп. Виктор просит подождать, потому что сейчас кончит. Я сосу еще быстрее. Виктор пытается отстранить меня и говорит, что кончает. Я заглатываю его пенис. Виктор действительно кончает мне в рот. Я глотаю его сперму. Виктор застегивает штаны. Я вытираю рот рукавом. Виктор застегивает ПШ. Я сажусь на стул и начинаю писать бирки. Мне плохо…

— Ну чё, видишь — ты оказался прав, предполагая, что я педик. Правда, что-то особо не было видно, что твое мужское тело истосковалось по моему. Скажи Денису, поделись радостью — может, и его тело по мне тоскует? Я у него тоже отсосу. А хочешь — можешь выебать меня в сраку. Или на пару с Денисом. Насколько я видел, у него раза в два побольше будет…

— Да ты что, совсем взбесился, что ли?! Если бы мы знали, что ты такой ебанутый, ничего бы не писали. И давай забудем об этом!

— Хорошо…

И правда — чего это я вдруг? То, что я сотворил с Ростиком, ни в какое сравнение не идет с безобидной открыткой, которую я сам, кстати, и обнародовал. Нет, в этой армии я всё-таки шизею — медленно, зато однозначно. Ладно, если бы течка была… Нет, с головой у меня точно не в порядке! Обидел парня ни за что… Под вечер, когда мы вместе складываем противогазы с новыми бирками, я прошу меня извинить. Виктор хлопает по плечу и уходит первым, со словами:

— Да ладно, всё было здорово.

„…Ну вот, и этому сказал, что он самый лучший. Повторяться начал, старик! Когда-нибудь они соберутся все вместе и спросят: а кто на самом деле самый лучший? Я ж не смогу ответить! И мне будет стыдно. Всё, эти слова забыл… И про то, что с первого взгляда понравился — тоже. А впрочем, с чего бы это им всем вместе собираться? Тоже мне, братья молочные! Нет, это у них глубоко личное. Это я могу визжать об этом при каждом удобном и, что самое противное, неудобном случае. Вот и книжку об этом напишу когда-нибудь. Что толку, что изменю имена на прямо противоположные и место действия закамуфлирую до неузнаваемости? Они-то прочтут и поймут… Правильно ли я поступлю, когда, придя из армии, начну ворошить свой Дневник Наблюдений и воссоздавать прожитое на бумаге? Может, прав был Славик, когда говорил про бабочек, пришпиленных иголкой в коллекционном альбоме? Или тот же Ёжик, когда говорил о моей зацикленности на „говённых делах“? То, что для меня в этой проклятой армии является неотъемлемой частью жизни, для многих из них — эпизод, мгновение, о котором они стараются поскорее забыть, просто вычеркнуть его из памяти, будто его и не было вовсе. А тут я, прилежно заносящий в дневник новые имена… Нет, я приеду домой и напишу о них! Мне мало моих дневников. Когда я буду писать книгу об армии, а потом считывать, потом еще раз корректировать — каждый раз я буду возвращаться туда. Это дембельский альбом, полностью сотканный из букв, из слов, которыми я попытаюсь передать свои мысли, свои чувства. Я оставлю на страницах всего себя. Жизнь изменится. Я точно знаю, что по возвращении домой я даже и близко не смогу подойти к одной сотой тех чувств, которыми так щедро одарила меня армия. Это мой мир, и я сделаю так, чтобы всегда иметь его перед глазами. Совершив попытку интромиссии в самого себя, я увидел, что не всё так уж и безнадежно. Это была и интромиссия в мир тех, кто встретился на моем пути. Как противный шланг для транспортировки желудочного сока, я засунул щупальца в других. Я понял их. Я полюбил их. Я выебал их мозги и достал оттуда всю их начинку. И обнаружил для себя, что говна на свете не так уж и много. Говно воняет уже при прикосновении. Самое удивительное, что иногда всё хорошее спрятано под слоем мерзкого вонючего говна. Армия — самое великое говно из всех. Армия хуже говна. Но под мерзким вонючим слоем, если нырнуть и достать до дна… так вот — на дне ты найдешь настоящие алмазы! Я люблю говно. Уже полтора года я дышу этой вонью и получаю от этого всё большее удовольствие. До дна с драгоценностями осталось совсем немного. Я уже нашел небольшой клад…“

(Дневник Наблюдений. Запись от 6

апреля 1989 года, Волковыск, БССР)

Мне было всё равно, доложит Виктор своему корефану или еще кому-нибудь. Моя репутация педика была настолько незыблема, что еще одно подтверждение показалось бы всем смешным. Конечно, многие не были до конца уверены, а спросить прямо не хватало либо смелости, либо совести. Даже все те, кто уже попробовал меня, не говорили об этом между собой. Я полностью в этом уверен — я бы почувствовал это. Думаю, тот же Боб прекрасно знал о моих отношениях и со Славиком, и с Ромкой. Да и те про Боба знали. Наверно, находились другие темы для обсуждения — проверка, например. Начальник штаба приказал в последний день перед проверкой налепить новые бирки везде: на кровати, тумбочки, тетрадки для политзанятий (непристойные рисунки мне пришлось выдрать). В этот день я трудился, как падчерица у десяти мачех, и спать лег поздно. К приезду начальника из округа вышел заспанный, с кругами под глазами. Хорошо, что ему до этого не было никакого дела. Главный начальник Мойдодыра и всех нас не выглядел так сурово, как я представил себе, видя беготню офицеров перед его приездом: каменное лицо, взгляд спокойный, означающий скорее удовлетворение от своей должности, чем недовольство подчиненными. Усы скрывали усмешку, когда Мойдодыр приближался к нему на своих костяных ногах, дабы отдать рапорт. Не знаю, почему все помешались на противогазах. Шеф действительно отправился смотреть состояние убежища сразу после развода. Из этого я заключил, что дело это первостепенное, государственной важности. Даже испугался: а вдруг американцы и вправду скоро ракеты на нас пустят? Но всё то же умиротворенное лицо успокоило меня. Из убежища он вышел довольный. По его физиономии я бы никогда об этом не догадался, но стоило бросить взгляд на Мойдодыра — и стало ясно, что шефа он удовлетворил. Вернее, я. А еще вернее — увы, мои бирки.

Было бы нескромно так утверждать, если бы не Мойдодыр. На следующий день, благополучно пожелав шефу дорогу скатертью, наш командир перед всем строем объявил мне благодарность. Пришлось говорить в ответ, что я служу Советскому Союзу. Мне показалось, что этот момент Денис скривил рожу в улыбке. Пустячок, но неприятно…

А потом, уже с глазу на глаз, Мойдодыр пообещал, что летом я поеду в отпуск. Я еще не научился полностью понимать мойдодырский диалект, но слово „отпуск“, на счастье, на его языке звучало так же. Не зная, стоит ли в таких случаях визжать „Служу Советскому Союзу!“, я просто поблагодарил.