Фавориты Екатерины Великой - Нина Соротокина

Далее Кременчуг, первый город Новороссии. Город этот памятен в путешествии тем, что здесь Потёмкин представил обществу уже военный театр — манёвры, о которых Сегюр отозвался с большим одобрением. Армия была не игрушечная — настоящая. «В Кременчуге Потёмкин доставил нам зрелище больших манёвров, в которых участвовали 45 эскадронов конницы и многочисленная пехота. Я редко видывал такое прекрасное и многочисленное войско». Оценке французского посланника можно верить. До приезда в Россию Сегюр успел повоевать в Америке на стороне Вашингтона и получить за военные заслуги орден.

В Кременчуге архиепископ края Амвросий приветствовал императрицу длинной речью. Панегирик сей был тщательно отредактирован самим Потёмкиным, он заставил архиепископа выучить речь наизусть. Закончил Амвросий словами благодарности Екатерине: «Сей край славе её принадлежит, а потому народу оного была сугубо мать». Императрица-мать осталась очень довольна этим городом.

В Херсоне к кортежу Екатерины присоединился австрийский император Иосиф II. Здесь уже вырос город, полный самой разноязычной публики, уже построена была оборонительная крепость, но главной его достопримечательностью был, конечно, флот. 15 мая в честь государыни состоялся спуск на воду готовых кораблей. Опережая фантазию Александра Грина, Потёмкин построил для Екатерины паром с алыми парусами. В центре парома стоял роскошный трон. На воду спустили линейный корабль «Владимир» и два фрегата «Иосиф II» и «Александр».

В Бахчисарае Екатерина пять дней прожила «между мечетями и минаретами». Не будем подробно описывать все пункты путешествия, их сохранила хроника, но о Севастополе надо рассказать особо. Сегюр пишет: «Всё придавало Севастополю вид довольно значительного города. Нам казалось непостижимым, каким образом в 2000 верстах от столицы, в недавно приобретённом крае, Потёмкин нашёл возможность воздвигнуть такие здания, соорудить город, создать флот, утвердить порт и поселить столько жителей; это действительно был подвиг необыкновенной деятельности». В Севастополе Екатерине устроили демонстрацию флота с выходом его в море и военными манёврами.

На обратном пути было ещё одно значительное событие. В Полтаве, городе петровской славы, были устроены в честь приезда императрицы крупные манёвры русских войск, изображавших битву 1709 года. В манёврах участвовали 70 батальонов, общее руководство осуществлял Потёмкин. Эта настоящая, серьёзная мужская игра очень понравилась императрице. Князь Таврический был горд. В конце пути Екатерина написала ему письмо: «Третьего дня окончили мы своё шеститысячевёрстное путешествие, приехав на сию станцию в совершенном здоровье, а с того часа упражняемся в рассказах о прелестном положении мест, вам вверенных губерний и областей, о трудах, успехах, радении, усердии, попечении и порядке, вами устроенном повсюду».

Письмо полно оптимизма, но Россия была уже на пороге второй русско-турецкой войны, в которой Потёмкин принимал самое активное участие.

Князь Таврический под другим углом

Теперь надо сбавить обороты и посмотреть на Потёмкина под другим углом зрения. Да, он много сделал для России, он был полководцем, дипломатом, царедворцем, предпринимателем, он создал новую страну под названием Новороссийская, он был работоголик, мозг которого даже в минуты видимой лени беспрестанно работал. Он был яркой натурой, правителем огромного края, некоторые вообще называли его фактическим правителем государства, но не будем забывать, что для своих современников он, истинно народный герой, совмещал в одном лице мифологические образы — Распутина, Чапаева, Ломоносова и Абрамовича с его самой большой в мире яхтой. Можно представить, сколько врагов было у светлейшего при дворе, его не только боялись, но и ненавидели. И было за что.

Во всём он не знал умеренности — в религиозном экстазе, в пьянстве, в любви и, конечно, в работе, которая делалась словно сама собой. Марк Алданов пишет, что Потёмкин «потерял чувство размера и в политике, и в частной жизни». По-моему, это очень точно.

Среди врагов Потёмкина были не только чёрные завистники, сплетники и неудачливые карьеристы. Среди них были разумные, близкие ко двору сановники, радеющие о пользе Отечества, и просто люди, поражённые слишком экзотическими причудами царского любимца. Потёмкин был слишком избалован вниманием и любовью окружающих, любовью иногда искренней, а чаще показной. Ему всё удавалось, и, словно дразня публику, он позволял себе кое-как одеваться, пренебрегать этикетом, то он «облит брильянтами», весь напомажен и ухожен, а то в халате на голое тело и босой принимает в спальне важных вельмож. Вспыльчивый, неуравновешенный, он позволял себе быть рабом плохого настроения, которое называл хандрой.

А.Г. Бритнер, ссылаясь на записки современника, описывает приём Потёмкина в Могилёве в 1789 году: «Около семи часов перед губернаторским домом остановились его сани. Из них вышел высокого роста и чрезвычайно красивый человек с одним глазом. Он был в халате, и его длинные нерасчёсанные волосы, висевшие в беспорядке по лицу и плечам, доказывали, что человек этот менее всего заботится о своём туалете». Торжественная встреча, приветствие от жителей всех сословий, речи, поздравления, а он, великий, в халате и с нечёсаной головой. Может быть, писавший эти строки перепутал халат с тулупом, ведь была зима, но парик-то, по обычаю времени, князь мог на себя нацепить. О своём туалете люди заботятся не только чтобы покрасоваться, но чтобы выказать своё отношение и уважение к встречавшим тебя людям. Собрались в большой зале, приветственные и хвалебные речи продолжаются, Потёмкин сидит мрачный, смотрит в пол… «Князь всё это время не открывал рта и не подымал головы, иначе как с тем, чтобы проглотить большой стакан кислых щей, который ему подносили каждые четверть часа. Мне сказывали, что этот напиток, приготовленный для него необыкновенно густым, служил ему питьём и пищей, и он выпивал его в день до пятнадцати бутылок».

А на следующий день, когда «прошла ипохондрия», Потёмкин был оживлён и весел, вместе со всеми обедал, принимал участие в разговоре — совсем другой человек. Правда, одежду так и не сменил, всё тот же халат. В извинение князю скажем, что халат он перенял у турок, а у них это и повседневная, и праздничная одежда. Это уж потом халат стал у нас считаться чем-то интимным, домашним. В Туле и по сию пору бытует легенда о том, как принимали однажды в дворянском собрании графа Толстого. Уже вошла в обиход поговорка «граф, пахать подано», уже толстовцы хором твердили о «непротивлении злу насилием». В общем, дворянское собрание оделось соответственно, и обед был более чем скромным, а граф, вдруг забыв о «толстовке», явился во фраке с бабочкой. Я ни в коем случае не сравниваю Толстого с Потёмкиным, только хочу сказать, что у гениев свои причуды, их поведение непредсказуемо.