Маленькие женщины. Хорошие жены - Луиза Мэй Олкотт

Я, Эми Кёртис Марч, будучи в здравом уме, хочу передать в полное распоряжение и зовещать всё своё земное имущество – как то – сиречь – а именно:

Отцу мои лучшие картины, эскизы, географические карты и произведения искусства, включая рамы. А также мои 100 долларов, чтобы он мог распоряжаться ими на своё усмотрение.

Матери все мои платья, кроме голубого фартука с карманами, а также мой портрет и медальон, с любовью.

Моей дорогой сестре Маргарет я отдаю своё бирюзовое кольцо (если я его получу), а также мою зелёную шкатулку с голубями, а также кусочек настоящего кружева для воротника и мой набросок её портрета на память о её «маленькой девочке».

Джо я оставляю свою брошь, ту, которую склеили сургучом, а также мою бронзовую чернильницу – она потеряла от неё крышку – и моего самого любимого гипсового кролика, потому что я очень сожалею, что сожгла её сказку.

Бет (если она переживёт меня) я отдаю своих кукол, маленький письменный столик, веер, льняные воротнички и новые тапочки, она сможет носить их, если похудеет после болезни. При сём я оставляю ей свои сожаления, что я когда-то смеялась над старушкой Джоанной.

Моему другу и соседу Теодору Лоуренсу я зовещаю свою папку из папье маши, глиняную модель лошади, хотя он и сказал, что у неё нет шеи. Кроме того, в обмен на его великую доброту ко мне в скорбный час любое из моих художественных произведений, какое он пожелает, лучше всего Noter Dame[50].

Нашему почтенному благодетелю мистеру Лоуренсу я оставляю свою пурпурную шкатулку с зеркалом на крышке, которая прекрасно подойдёт для хранения его перьев и напомнит ему о скончавшейся девочке, которая благодарит его за его милость к её семье, особенно к Бет.

Я хочу, чтобы моя лучшая подруга Китти Брайант получила голубой шёлковый фартук и моё золотое кольцо с бусинками и поцелуй.

Ханне я отдаю шляпную коробку, которую она давно хотела, и все лоскутные одеяла, которые останутся после меня, надеясь, что она «вспомнит обо мне, когда их увидит».

А теперь, распорядившись своим самым ценным имуществом, я надеюсь, что все останутся довольны и не будут ни в чем винить покойную. Я прощаю всех и верю, что все мы встретимся, когда вострубит последняя труба. Аминь.

В подтвирждение этого зовещания я скрепляю настоящий документ своей собственноручной подписью и печатью в этот день, 20 ноября, Anni Domino[51] 1861.

Эми Кёртис Марч.

Свидетели: Эстель Вальнор, Теодор Лоуренс.

Последнее имя было написано карандашом, и Эми объяснила, что Лори должен правильно обвести его чернилами и запечатать завещание надлежащим образом.

– Что это тебе взбрело в голову? Тебе кто-нибудь говорил, что Бет раздает свои вещи? – серьёзно спросил Лори, когда Эми положила перед ним кусок красной ленты с сургучом, свечу и чернильный прибор.

Она пояснила, а затем с тревогой спросила:

– А что с Бет?

– Мне жаль, что я об этом заговорил, но я скажу тебе. Однажды ей стало так плохо, что она сказала Джо о своём желании отдать своё пианино Мэг, кошек – тебе, а бедную старую куклу – Джо, которой придётся полюбить её ради Бет. Она жалела, что может отдать так мало, и решила оставить всем нам по пряди своих волос, а дедушке – передать свою искреннюю любовь. Она и не задумывалась о составлении завещания.

Говоря это, Лори подписал и запечатал документ, не поднимая глаз, как вдруг на бумагу упала большая слеза. На лице Эми отразилась тревога, но она лишь спросила:

– Разве люди не пишут иногда что-то вроде постскрипта к завещанию?

– Да, это называется «кодицилл».

– Тогда припиши под моим завещанием, что я хочу, чтобы все мои локоны отрезали и отдали моим друзьям. Я забыла, но хочу, чтобы это было сделано, хотя это и испортит мой внешний вид.

Лори дополнил завещание, улыбнувшись последней и величайшей жертве Эми. Потом он развлекал её целый час, с интересом слушая обо всех её злоключениях. Но когда он собирался уходить, то Эми задержала его, чтобы прошептать дрожащими губами:

– А Бет правда угрожает большая опасность?

– Боюсь, что да, но мы должны надеяться на лучшее, так что не плачь, дорогая. – И Лори обнял девочку по-братски, что её очень успокоило.

Когда он ушёл, она пошла в свою маленькую часовенку и, сидя там в сумерках, молилась за Бет со слезами на глазах и болью в сердце, чувствуя, что и миллион бирюзовых колец не утешит её, если она утратит свою нежную сестрёнку.

Глава 20

Секреты

Не думаю, что смогу подобрать слова, чтобы рассказать о встрече матери и дочерей. В реальности такие часы прекрасны, но описать их очень трудно, поэтому я оставлю это на волю воображения моих читателей, сказав лишь, что дом наполнился подлинным счастьем и что слабая надежда Мэг сбылась, потому что, когда Бет очнулась от долгого, исцеляющего сна, первым, что она увидела, были маленькая розочка и лицо матери. Слишком обессиленная, чтобы чему-то удивляться, она только улыбнулась и крепко прижалась к обнимающей её любящей матери, чувствуя, что её страстное желание наконец-то удовлетворено. Потом она снова заснула, и девочки стали ухаживать за матерью, так как та не могла разжать худую руку Бет, которая сжимала её ладони даже во сне.

Ханна состряпала изумительный завтрак для путешественницы, не найдя иного способа выразить свою радость по поводу её приезда, и Мэг с Джо кормили мать, как преданные молодые аисты, слушая, как она шёпотом рассказывает о самочувствии отца, обещании мистера Брука остаться в Вашингтоне и ухаживать за ним, о задержках на обратном пути, вызванных метелью, и о невыразимом утешении, которое принесло ей полное надежды лицо Лори, когда она приехала на станцию, измученная усталостью, тревогой и холодом.

Какой это был странный, но приятный день, такой искрящийся и весёлый снаружи, потому что весь мир, казалось, распахнулся, чтобы приветствовать первый снег.

А внутри было так тихо и спокойно, так как все спали, вымотанные долгим бдением, и субботняя тишина воцарилась в доме, пока Ханна клевала носом, стоя на страже у двери. С блаженным чувством лёгкости от сброшенного бремени Мэг и Джо закрыли усталые глаза и лежали без движения, как побитые штормом лодки, стоящие на якоре в тихой гавани. Миссис Марч не отходила от Бет и дремала в большом кресле, часто просыпаясь, чтобы взглянуть на свою дочь, коснуться её и подумать о ней, как скупец о найденном сокровище.

Лори тем временем отправился утешать Эми и рассказал обо всём так красочно, что даже тётя Марч прослезилась, ни разу не вставив своё «Я же говорила». На этот раз Эми проявила такую силу духа, что, по-моему, размышления о хорошем в маленькой часовне действительно начали приносить плоды. Она быстро вытерла слёзы, сдержала нетерпение поскорее увидеть мать и даже не вспомнила о бирюзовом кольце, и старая леди искренне согласилась с мнением Лори, что она ведёт себя, «как настоящая маленькая женщина». Это произвело впечатление даже на Попку, потому что он самым любезным тоном назвал её «хорошей девочкой», благословил её и предложил «дорогуше» пойти прогуляться. Она с радостью бы вышла на улицу, чтобы насладиться ясным зимним днём, но, увидев, что, несмотря на мужественные усилия это скрыть, Лори валится с ног от усталости, она уговорила его отдохнуть на диване, сама же принялась писать матери. Это заняло немало времени, а когда она вернулась, он всё ещё лежал на диване, заложив руки за голову, и крепко спал, в то время как тётя Марч опустила занавески и праздно сидела, поддавшись необычному для неё порыву доброты.

Через некоторое время они решили, что Лори собирается проспать до вечера, и я уверена, что он так бы и сделал, если бы его не разбудил радостный крик Эми при виде матери. Вероятно, в тот день в городе и вокруг него было много счастливых маленьких девочек, но я лично считаю, счастливее всех была Эми, рассказывавшая матери о своих испытаниях, сидя у нее на коленях, получая утешение и вознаграждение в виде одобрительных улыбок и нежных ласк. Они были одни в часовне, против которой мать, узнав о её предназначении, не стала возражать.

– Напротив, мне это очень нравится, дорогая, – сказала она, переводя