Большое шоу. Вторая мировая глазами французского летчика - Пьер Клостерман

Я возглавлял первые из этих защитных миссий. Наши 8 «темпестов» пролетели над Рейном через Кельн и достигли Ремагена, где нас встретила опасная американская зенитная артиллерия. Янки были в таком нервном состоянии, что даже после того, как мы подали обычные опознавательные сигналы, они продолжали иногда выпускать на пас огонь из «бофоров». К третьему залпу, который задел меня в то время, как я собирал шрапнель в крыле, я почувствовал, что не очень хочу продолжать обеспечивать этим джентльменам учебную стрельбу. Я находился в таком состоянии, что мне хотелось сделать поворот на 180° и отправиться домой. Но… о ужас!.. Мы оказались лицом к лицу с полной армадой из 7 или 8 «Арадо-234», прикрываемых тремя десятками «мессершмитов», пикирующих вниз на тот несчастный мост.

С открытым дросселем я спустился вниз и летел позади их. В тот момент, когда я открывал огонь по «Арадо-234», находящийся на расстоянии тысячи ярдов, четыре десятка «длинноносых» «Та-152» появились из-за облаков у меня слева. К дьяволу «арадо»! По радио я приказал формированию лететь прямо. Скорость стремительно нарастала — 420, 450, 475 миль в час. Я устремился вниз под углом 50°; 7 тонн моего самолета, которые тянули 3000 лошадиных сил, получили ужасное ускорение. «Арадо» аккуратно выровнялся, заметно пошел по траектории, которая привела его на уровень Рейна на несколько ярдов ниже моста. Я был позади в 800 ярдах, но не смел вести огонь. Я почувствовал, что на этой скорости стрельба из моих орудий, несомненно, повредит мои крылья. Находясь все еще позади немца, я произвел заградительный огонь из 40-миллиметровых орудий и тяжелых «MG». Вполне отчетливо увидел, как «арадо» сбросил две бомбы. Одна из них рикошетировала в мост, а другая ударила по дороге, ведущей к мосту. Я прошел слева от моста в 40 ярдах, прямо после его взрыва. Мой самолет уносило, словно клок сена, и он терял равновесие. Я инстинктивно закрыл дроссель и потянул ручку управления на себя. Мой «темпест» выскочил, словно пуля, на высоту 10 000 футов, и я оказался вверх ногами прямо в облаках, обливаясь от испуга потом. Сильнейшая вибрация — мой двигатель перестал работать, — и поток грязи, масла и скобяных изделий ударил мне в лицо. Я шлепнулся, словно свинцовый груз, а затем мой самолет вошел в штопор. Штопор на «темпесте» — самая опасная вещь. После одного-двух поворотов беспомощно раскачиваешься, ударяешься о стену кабины, несмотря на привязные ремни.

При полном качании я дернул за механизм размыкания капота, он отломился у меня в руках. Я попытался встать на кресле, чтобы сгруппироваться, но забыл отстегнуть ремни и получил удар по голове ужасной силы. Когда вышел из-за облаков, я был все еще в штопоре — там внизу была земля, менее чем в 3000 футов. Я надавил ручку управления прямо вперед и широко открыл дроссель. Двигатель кашлянул и вдруг снова загорелся, получив резкий толчок. Штопор перешел в спираль; я осторожно проверил рули высоты, которые слушались хорошо, но поля пролетали у меня перед ветровым стеклом. Я выровнялся менее чем в 100 футах от земли.

Близкое приближение. Я поднял свой шлем и почувствовал, что волосы пропитались потом.

Точно и быстро определил свое местонахождение: я был на правом берегу Рейна к северу от американского плацдарма. Взял курс 310° к дому и по радио сообщил своему патрулю место встречи над Кельном на высоте 13 000 футов. Как раз в этот момент меня вызвал Кепвей:

— Алло, Талбот ведущий, Кенвей на связи. Где ты сейчас? Перехожу на прием!

Я быстро ответил:

— Алло, Кенвей, Талбот ведущий отвечает: я нахожусь в 20 милях к северу от Ремагена, вдоль Рейна. Конец связи.

Сегодня Лэпсли персонально контролировал Кенвея, я узнал его протяжное произношение.

— О'кей, Пьер. Осторожно, кружит пара крыс. Конец связи.

Я внимательно следил. У меня было достаточно горючего, и я решил выполнить под облаками спокойный поворот на 360°, чтобы попытаться засечь двух упомянутых «крыс».

Спустя несколько секунд по Рейну начали летать трассирующие снаряды зенитной артиллерии, и я увидел два длинных тонких серых следа, извивающихся прямо над землей.

Это был «262-й». Он превосходно выглядел со своим треугольным фюзеляжем, напоминающим голову акулы, крохотными крыльями в форме стрел, двумя длинными турбинами, серым камуфляжем в зеленых и желтых пятнах. На этот раз мое положение не было уж слишком плохим, я находился между ним и его базой. Еще раз я сломя голову пикировал, чтобы набрать максимально возможную скорость. Он меня еще не видел. Небольшой поворот на элеронах — и я поднялся к нему по касательной. Я делал небольшую корректировку скорости, когда вдруг два длинных пламени хлынули из его реактивного двигателя — он увидел меня и открыл огонь. Я был в 300 ярдах от него. Я выпустил первую очередь огня. Промах. Улучшил коррекцию и снова открыл огонь, хотя он нагонял меня. На этот раз я увидел две вспышки на его фюзеляже, затем одну на крыле. Расстояние сейчас было 500 ярдов. На правой турбине раздался взрыв, который сразу же изверг огромный столб черного дыма. «262-й» резко заскользил на крыле и потерял высоту. Наши скорости сравнялись, составив расстояние между нами около 600 ярдов. У меня на пути был дым, и я снова упустил его. Странные красные шары, плывущие в этом дыму, ослепили меня. Боже! Сдавило две мои пушки с левого борта. Я больше стремился направо, чтобы выравнить скольжение, а мои две другие пушки тоже сдавило. «Мессершмит-262» летел на одном двигателе. Я был в полном бешенстве. Казалось, что в моей пневматической системе была течь — датчик не показывал никакого давления. Я был просто багровый от ярости. Я шел за «262-м» в надежде, что его вторая турбина перегреется.

Спустя мгновение именно мой двигатель начал перегреваться. Со злости я поклялся себе снять скальп с того идиота, который написал с министерство авиации в техническом бюллетене, что «Мессершмит-262» не может лететь только на одной турбине.

Из-за всего этого я напрочь отдалился от моего звена, которое, должно быть, беспокоилось за меня над Кельном. По радио я сообщил Маскаирну ситуацию, и мы вернулись в Фолькель в сумерки.

Я был в ужасном настроении. Ко всему прочему, одна из моих шин взорвалась при посадке. Мне пришлось ждать на ледяном ветру, пока ее заменят, чтобы я смог вырулить на парковку и отправиться на обед.

Разгром поезда

В предрассветной мгле среди длинных дымков над однообразными заснеженными равнинами начал подниматься столб дыма. Затем другой, чуть дальше, вдоль черной линии, извивающейся в безупречной белизне сельской местности.