Изнанка - Дмитрий Александрович Видинеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты опять лжёшь, — спокойно сказал Борис. Он указал пальцем на оного из бесцветных. — Валентина сказала, что это хуже смерти.
— Валентина ошибалась.
— Да неужели? А вот я каждой своей клеткой чувствую, что она была права. И знаешь, может, мы и обречены, но мы ещё побарахтаемся.
— Глупцы! — злобно прошипела девочка. Её лицо сморщилось, став похожим на лицо уродливой старухи.
Борис хмыкнул.
— Любопытно. Знаешь, что я только что понял? Тебе не терпится заполучить нас. Очень не терпится. И на это должна быть причина. Ты не можешь долго ждать, верно? Может, расскажешь почему?
— Я могу ждать, хоть целую вечность! — подавшись вперёд, выкрикнуло существо, которое сейчас меньше всего походило на девочку. — Целую вечность, слышишь?
— Ты нервничаешь. Это хорошо, — Борис улыбнулся и сам удивился, как легко далась ему эта злорадная улыбка. Он чувствовал себя так, словно выиграл боксёрский раунд. — Ты стал для меня более понятен, бледный человек.
Он развернулся и пошёл прочь от периметра.
— Ты — глупец! — выкрикнуло ему вслед уродливое существо. — Вы все глупцы!
* * *
Сидя на стуле, Прапор держал за руку бабу Шуру. Та лежала на кровати и глядела на него с жалостью.
— Что-то плохое случилось, правда? — её голос был слаб. — Я же всё вижу по тебе, Прапор. Ты для меня открытая книга.
— Всё нормально, — соврал он, отводя взгляд.
— Рассказывай. Я должна знать, что происходит.
Прапор неосознанно сжал её ладонь. Из его груди рвался стон, но он подавил его. После долгого напряжённого молчания, произнёс:
— Я застрелил Валентину. Она уже не была человеком. Выстрелил в неё три раза. И теперь… теперь мне с этим придётся как-то жить. Знала бы ты, как мне тошно.
— Уверена, у тебя не было иного выхода, — с сочувствием сказала баба Шура.
— Да, не было. Но от этого не легче. Не думал, что на старости лет мне придётся… — он не смог договорить. Стиснул зубы и отвернулся.
Баба Шура приподняла голову от подушки.
— Держись, слышишь? Тяжело, тошно, а ты держись.
— Я стараюсь, Шура. Стараюсь, — выдавил Прапор натужно. — Но я не железный. Я, бляха-муха, совсем не железный. И мне страшно. Не смерти боюсь, нет… Боюсь, что снова придётся делать то, что я сегодня сделал, — он помолчал, потом с грустью усмехнулся. — Знаешь, ещё несколько дней назад я думал, что в моей жизни больше не будет никаких потрясений. Думал, проживу ещё лет пять-семь, и однажды помру во сне тихо-мирно. Даже иной раз представлял себе, как лежу в гробу рядом с женой и сыном, а внучка приходит навестить нас. Прямо идиллия, бляха-муха. Мечты старого глупого пьяницы. А теперь… теперь могилы моих родных там, а я здесь. Больше всего жалею, что мне не суждено лежать в земле рядом с ними.
— Не мучай себя такими мыслями, — в голосе бабы Шуры появились строгие нотки. — Крепись, Прапор, крепись! И думай лучше о том, что твоя жена и сын на небесах и рано или поздно ты с ними встретишься.
— Ты действительно в это веришь, Шура?
— Всем сердцем, Прапор. Всем сердцем.
Глава девятнадцатая
С фонариком в руке, Кирилл ходил по гостиной своего дома. Направил луч на стену, на которой в резных деревянных рамках висели фотографии. Вот снимок с изображением его родителей. А вот бабушка с дедушкой, дядя с тёткой… Никого из них уже не было в живых.
Память.
Порой Кириллу казалось, что родные люди на этих фотографиях жили миллионы лет назад и их кости давно окаменели, как кости динозавров. Они обитали в этом доме и оставили в нём частичку себя. Однажды Кирилл уже с ними попрощался, но сейчас прощался ещё раз.
Он направил луч фонарика на стол, на котором стояли три фотографии. На них была Эльза. В сознании тут же промелькнули обрывки сна: ограбление банка, погоня, мост через реку, шприц…
Кирилл поёжился, словно на него ледяным ветром повеяло. В очередной раз он дал себе наказ бороться со сном.
Резко выдохнув, Кирилл вышел во двор, погрузил голову в бочку с водой. Легче стало — сонная хмарь рассеялась, и больше не тянуло зевать. Временная бодрость. Всего лишь пауза.
А значит, пора делом заняться!
Он взял со ступеней крыльца большую спортивную сумку, набитую пакетами с крупами, макаронами, и отправился в зелёный дом. Пока шёл, его не оставляло ощущение, что сумеречные люди за периметром смотрят только на него. Причём смотрят хищно, оценивающе, и от этого он чувствовал себя крохотной букашкой, которая не в силах на что-то повлиять.
Виталий обрадовался, когда он вошёл в дом:
— Ну что, всё-таки надумал к нам перебраться?
— Да у меня, в общем-то, и выбора-то нет, — ответил Кирилл. — Утро скоро, и кто знает, возможно, граница снова сместится, а мой дом совсем рядом с этой чёртовой пустыней. И я, Виталь, кое-какие продукты прихватил. Вот сумка с крупами, макаронами, а дома ещё несколько мешков картошки, соленья всякие. Неплохо бы всё это сюда перенести. Нужно было, конечно, раньше, но я, дурак, тянул до последнего. Даже не знаю, почему.
К ним подошёл Борис.
— Ну, так прямо сейчас и перенесём, хоть какое-то занятие. А то уже крыша едет от ничегонеделанья, мысли поганые в голову лезут. До рассвета вроде ещё есть время, успеем пару ходок сделать.
— По моим прикидкам, до рассвета около часа осталось, — заявил Виталий с энтузиазмом.
Когда они вышли из дома, сумеречных людей уже не было. Фосфоресцирующие ручейки в пустыне стали бледными, едва заметными. Царили тишина и мертвенная безмятежность.
В дом Кирилла отправились все мужчины, проводить их вышла Вероника. Она осталась стоять у ворот, глядя как они удаляются. В какой-то момент Валерий обернулся и помахал жене рукой. Вероника улыбнулась и помахала в ответ. И вдруг не по себе ей стало, тревожно, уголки губ опустились. Муж с остальными всего лишь отправился за припасами, а она как будто только что с ним распрощалась. Глупая мысль, ни на чём не основанная, однако цепкая точно клещ. Лучше бы Валерий не оборачивался, лучше бы не махал рукой. Она рассудила, что единственный способ избавиться от неожиданной тревоги, это присоединиться к мужчинам. И вообще, нужно было сразу с ними пойти. Почему осталась?
