Факультет ненужных вещей - Юрий Домбровский

– Но жив еще один казачий есаул, – сказал он, – вот этот, говорят, точно знает, где зарыт клад. Сын его на коленях умолял открыть место, но старик притворился чокнутым, и все! И наш классный руководитель тоже чуть не помешался на этом кладе. Соберет нас, бывало, и начнет: «Триста пудов валюты, вы сочтите, ребята, сколько это тракторов и локомотивов!» И каждый год нас таскал землю рыть. Рыли мы, рыли, а ничего, кроме старой шашки, не нашли. Но старик упорный был! Фанатик! Все равно, говорит, не уйдет оно! Загоню я его! Всем учреждениям рассылал письма под копирку. Из школы все уйдут, а он сидит в канцелярии, печатает.

– Ну, уж это правда того... – сказал тот, в шелковой майке.

– Вроде бы! Ну а под конец совсем рехнулся. В прошлом году был я у родителей, зашел к нему. Живет на самой окраине у какой-то ларечницы. Детей своих нет, так ходит играть с чужими в городки. Пчел у него три колоды собственные, в саду стоят. Целый день с ними возится. Заговорил я с ним про клад. Он только рукой махает: «А-а! Глупость! Ничего нет!» – «А как же вы искали?» Молчит. Заговорили о политике. «Не интересуюсь». – «Да как же? Вы ведь историю преподавали?» – «А что мне история? Вот живу, пенсию получаю, а если какая-нибудь власть найдет мое существование излишним – так она сразу меня возьмет и уничтожит». Вот и весь его разговор. А ведь был революционер. Каторгу отбывал. Только февральская освободила.

«Да ведь ты небось к нему в этой форме и приперся», – подумал Корнилов.

– Меньшевичек, наверно, – отозвался тот, в майке. – Они под старость совсем обалдевают. Читают газеты и думают, что это все про них.

– Нет, он и газеты не читает. Выписывает «Вестник палеонтологии», и все.

– Палеонтология, палеонтология... постой, это...

Тут на столе зазвонил телефон.

– Младший лейтенант Суровцев слушает, – весело гаркнул в трубку тот, в майке. – Есть, товарищ капитан! – Он вынул из ящика стола какую-то папку, запер ящик на ключ, подергал, ключ спрятал в кармане и сказал Смотряеву: – Ну, это, значит, опять до ночи. Так я к тебе забегу. До свиданья, товарищ Корнилов. Я вам тоже хотел кое-что рассказать. У меня одна древняя книжка есть, «Феатр истории». И такое вот круглое "О" [фита]. Это что такое – феатр? Театр?

– Театр.

– Да ровно книга-то не театральная. Все про этих царей да цезарей.

Он ушел, а Смотряев вздохнул и сказал прочувствованно и задумчиво:

– Да, Иван Петрович Шило – мой классный руководитель. Ничего не скажу – хороший был преподаватель, многим мы ему обязаны. Старой школы человек. Знаете, «сейте великое, доброе, вечное...». Вот Иван Петрович такой был, – он сунул Корнилову коробку «Казбека», – курите? Нет? Счастливый человек! А я вот не могу! Так вот, у меня будет с вами один маленький разговор, или, вернее, даже обмен мнениями. Но сначала я бы хотел, – он наклонился над столом, вынул из ящика папку и открыл ее, – кое-что вам... – Но тут опять зазвонил телефон. Смотряев снял трубку, послушал и сказал: – Да! Да! Да! Нет! Слушаюсь, товарищ майор. Иду! – И слегка дотронулся до плеча Корнилова: – Пройдем к майору.

И захватил с собой папку.

У майора и фамилия оказалась подходящая – Хрипушин. Хрипушин сидел за столом, сцепив на настольном стекле большие квадратные пальцы, и неподвижно смотрел на них.

– Здравствуйте, – сказал он, еще помолчал, посмотрел на Корнилова и прибавил: – Садитесь!

Они сели. Каждый на свое место. Смотряев прошел к письменному столу и уселся сбоку, Корнилову же показали столик у стены. Майор, не спуская с Корнилова глаз, достал портсигар, выбрал папиросу, звонко щелкнул и закурил.

– Я хочу задать вам несколько вопросов, – сказал он. – Какого вы мнения о Зыбине?

Корнилов добросовестно подумал.

– Да ведь я его только по работе и знаю, – сказал он.

– А что по работе знаете?

– Ну что? Он мой начальник. Директор его хвалил, – ответил Корнилов.

– Это за что же?

– Ну, за эрудицию, за работоспособность, за дисциплинированность.

– Так ведь он горький пьяница! – воскликнул Хрипушин и возмущенно посмотрел на голубоглазого Смотряева.

– Да, зашибает, зашибает мужчина, крепко зашибает, – добродушно подтвердил и Смотряев.

– А напившись, несет черт знает что! – раздраженно крикнул Хрипушин и грозно взглянул на Корнилова. Тот молчал.

– Ну, несет?

Корнилов слегка развел руками.

– Не знаю.

– То есть как же вы не знаете? – грозно удивился Хрипушин.

– Не пил с ним и не знаю.

– Вы что же, трезвенник? – усмехнулся Хрипушин.

– Нет.

– Так что же?

– Ну просто с Зыбиным пить не приходилось.

– Почему? Объясните! Не доверял он вам? Сторонился?

– Да нет как будто...

– Так почему?

– Не получалось как-то...

– Как-то! И он ни разу не предложил выпить?

– Нет.

– И в свою компанию не звал?

– Нет.

– Хм?! – Хрипушин вынул снова портсигар и открыл его. – Курите?

– Нет.

– Не пьете, не курите, насчет женщин тоже, кажется, не шибко? Ну правда, что с такого человека спрашивать? Но вы ведь вот только что сказали: в свою компанию он меня не звал. Значит, какая-то компания у Зыбина была и вы про нее знаете, так?

– Да нет, не так, товарищ майор, – искренне ответил Корнилов. – Я же только ответил вам на ваш вопрос – приглашал ли Зыбин меня в свою компанию, – нет, не приглашал.

– А куда тогда он вас приглашал?

– Да никуда не приглашал. Сидели мы, правда, однажды с ним как-то за одним столом. Но там было много посторонних. Так это и компанией не назовешь. Это когда мы продали костный материал Ветзооинституту.

– О Ветзооинституте мы с вами еще поговорим, – многообещающе взглянул на него Хрипушин. – Так, значит, вы сидели за одним столом, пили нарзан и молчали как убитые, так?

– Нет, зачем же, наоборот, много разговаривали о работе, но ведь вас же не это интересует.

– А что нас интересует?

– Ну, очевидно, вас интересуют его настроения, так я про них ровно ничего не знаю.

– И никаких антисоветских высказываний вы, его ближайший сотрудник, работая бок о бок с этим убежденным врагом, от него не слышали?

– Нет конечно. Почему он со мной должен откровенничать? Мы не были близки.

– А близкие люди, по-вашему, ведут меж собой антисоветские разговоры.

Это был вполне бесполезный разговор – толчение воды в ступе. Ни черта лысого тут не могло получиться. Это понимали все трое. Корнилов смотрел на Хрипушина и видел его насквозь. Тот, кто сидел перед ним, был бездарной и скучной скотиной, выуженной ловцами душ человеческих, вернее всего, со дна какого-то вуза, где он вяло перетаскивался с курса на курс. Его приметили и вытащили за душу, распахнутую настежь, за любовь к искренним разговорам и исповеди в кабинете профкома, за способность все понимать и все считать правильным, за то, что среди студентов у него была масса собутыльников и ни одного друга. К тому же он был мускулист, горласт и на редкость бессовестен. Если бы кто-нибудь к тому же его назвал еще аполитичным, он, конечно, искренне обиделся бы, но он был действительно глубоко аполитичен, и аполитичен по самому строю души, по всей сути своего сознания и существования. То есть он был, конечно, аполитичен в том специальном готтентотском смысле этого слова, когда считается справедливым только такой строй, который нуждается в таких людях, как он, выделяет их, пригревает и хорошо оплачивает. Все остальное, что несет этот строй, такие люди принимают автоматически, но преданы-то они действительно не только за страх, но и за совесть, и поэтому враги существующего порядка вещей и их враги. В этом Хрипушин действительно не лгал. Врагов он ненавидел и боялся. Эта-то особенность, конечно, учитывалась и ценилась паче всего. Но кроме того у него, наверно, были и другие какие-то качества, делающие его пригодным для той работы, которая заглатывает человека целиком, без остатка и возврата, а дает взамен не так уж и много: повышенное жалованье, ускоренную пенсию, удобную квартиру, особый дом отдыха, а главное – пустоту и молчаливый страх вокруг, страх, в котором непонятным образом смешались обывательская боязнь, мещанское уважение и нормальная человеческая брезгливость.

– Так-так, – сказал Хрипушин, поднялся из-за стола и прошелся по кабинету, – так-так! Занятно! Значит, близкие люди ведут меж собой антисоветские разговоры. Ну вот что! – Он вплотную подошел к Корнилову. – Что нам тут валять дурака? Вы же советский человек. Так мы все здесь считаем. Прошлое прошло и кануло, а ваше настоящее у нас перед глазами. Вы советский человек, Владимир Михайлович?

– Спасибо, – ответил Корнилов растроганно, – вы абсолютно правы! Я гражданин Советского Союза, и я...

– Ну вот видите! – радостно воскликнул Хрипушин. – Видите! Помогите же нам, Владимир Михайлович, вы же знаете, в какое время мы живем. Около нас несколько месяцев бок о бок работает враг. И свою подрывную работу проводит очень умело.

– Да, – убито кивнул головой Корнилов. – Если так, то на редкость умный и хорошо замаскированный.