Скиф - Иван Ботвинник

— Учил и помню эту притчу, благородный Юлий, — поднялся Эгнаций. — Помню и поучения Менения о том, как руки и ноги отказались служить желудку и что из этого вышло… Только объясни мне, благородный Юлий, почему этот желудок — всегда квириты, а мы, италики, — только руки и ноги, обязанные кормить его? Я пришел к тебе…

— Ты пришел на мой зов. Я хочу, чтоб ты получил кольцо всадника и чин военного трибуна, — резко перебил его Цезарь. — Я позвал тебя для этого.

У Эгнакия пресеклось дыхание — его тайна! Благородный Юлий поистине провидец и великий сердцевед, он разгадал его мечту! Эгнаций не останется неблагодарным. Ни добра, ни зла не забывают дети Самниума.

— Даже в Риме есть злодеи, — заговорщически начал вольноотпущенник. — И кто же? Разве можно подумать, благородный Юлий, что человек, получивший из рук Рима свободу, как этот негодяй Турпаций, станет помогать безумцам? Мне точно известно: он помогал мятежникам. А для чего?

— Безумцы помогают безумцам, — жестко прервал его излияния Цезарь, — Не будем говорить о Турпации. Садись и слушай! — Цезарь облокотился на стол и начал подробно излагать свои мысли. Напрасно самниты мечтают, что Спартак и Митридат даруют Италии свободу. Спартак без поддержки извне бессилен, а Митридату важно сломить Италию, он никогда не заботился и не будет заботиться о ее благополучии и независимости. Не следовало бы италикам забывать о страшной резне, устроенной их другом Митридатом каких-нибудь десять — двенадцать лет тому назад. Под ножами понтийцев гибли равно и латиняне, и самниты, и луканы. Все италики ненавистны варварам. Восток давно уже объединил всех детей Италии в одно понятие — римлянин. Придет час, и Рим впитает в себя все братские племена от Альп до Калабрии. Этот час уже близок. Латиняне, самниты, вольски, пицены, луканы, брутии растворятся в гордом имени римлянина — властителя Вселенной.

Синие глаза самнита жадно блестели.

— Ты понял меня? — Цезарь на минуту замолчал, вглядываясь в лицо Эгнация. — Положи на стол твою руку. — Вкрадчивым движением он быстро надел на палец бывшего раба перстень римского всадника и тотчас же сдернул его. — Заслужишь — твой! Ты должен проникнуть в стан самнитов…

И беседа долго еще тянулась.

VIII

Ни доблесть восставших, ни разум и мужество их вождя не помогли мятежным гладиаторам. Спартак пал в битве. Окруженные железными когортами Красса, лишенные своего предводителя, остатки некогда могучей армии рабов тщетно пытались вырваться из беспощадно сжимавшегося кольца римлян. Пробились через легионы Красса — их встретил Помпей…

Три года мятежный раб потрясал устои Великой Республики Квиритов, три года дрожал Рим перед безвестным фракийцем. Имя Спартака звучало так же грозно, как некогда Ганнибала, но победил, как всегда, Рим.

На Аппиеву дорогу снова упали тени крестов. От самого Рима до Неаполя высились распятые рабы. Понемногу затихли, погасли и мелкие бунты в северных латифундиях страны. Продолжали сражаться только самниты. Отрезанные от родных гор, они вскоре оказались запертыми в Корфинии. Военное счастье, видели все, теперь улыбалось только римлянам.

В осажденном городе зрел ропот. Даже среди воинов-мстителей не все свято верили в непогрешимость Бориация: их вождь дружил с варварами, а не было ли корысти в этой дружбе? Ходили разные слухи…

И когда однажды вечером, неизвестно как, доска с декретом о даровании прощения раскаявшимся повстанцам появилась на форуме, осажденные — и жители, и воины — мигом окружили ее.

— Хм, от поклона спина не переломится! — задумчиво проговорил плечистый горец в козьем плаще. — Повинимся — и дело с концом!

— А в чем виниться-то? — хмуро возразил седой приземистый человек. — Я самнит и умру самнитом.

— Ну и умирай! — сердито отозвался козий плащ. — А я родился пиценом и жить хочу пиценом. Какая мне разница — Цезарь меня обдерет или Бориаций!

— Цезарь никого еще не ободрал! Ни одного пленника из италиков не казнил! — выкрикнул кто-то из толпы. — Распинали лишь рабов!

А пицен возмущенно продолжал:

— Пришел я за мукой, а бык услышал по моему говору, что я не из телят, и недовесил. И сражаться еще за этого быка! Можно сражаться, я говорю? — Он высоко поднял над головой покупку. — Обвесили! Италию продают! — заревел он, потряхивая мешком и распыляя муку.

— Продавали Спартаку, теперь Митридату продают! — поддержал его из задних рядов звонкий голос. — Восемьдесят тысяч италиков в один день полегло.

— Вся семья брата погибла на Самосе, — послышался горестный вздох. — Крошек грудных разрывали на части.

— А сейчас не то еще будет, — зловеще пообещал тот же голос.

— Лжешь! — Арна выступила вперед. — Кляните Митридата, но Бориаций чист. Мы бьемся за свободу!

— Сразу видно, что ты любовница варвара, — бросил ей в лицо Эгнаций.

— И опять лжешь, — Арна побледнела, но стояла прямо, не опуская глаз. — Все знают: на мне святая месть. И я чиста. — Она качнулась и протянула руки. — Самниты!

— Какое мне дело, чиста ты или нет! — внезапно разъярился брат погибшего в дни азийской резни. — Я не хочу, чтоб убийцы моих родных вступили на нашу землю! Царь варваров не может быть нашим другом!

— Не хотим! — зашумели кругом. — Заставим Бориация поклониться Сенату…

Арна, сдвинув брови, покусывая губы, вышла из толпы. Эгнаций пошел к ней.

— Прости, я потерял голову от ревности.

— Уйди!

— Твой Камилл запретил тебе говорить со мной?

— Он мне не муж, — девушка вскинула голову.

— Я погорячился, но мне так больно, — тихо повторив Эгнаций.

— А мне не больно?

Эгнаций потупил глаза. Зачем ему тщедушные квиритки! Ему нужна Арна — синеокая, черноволосая, сильная и прекрасная, как полноводная река. Она станет его женой.

Они шли по узкой тропке, увитой темными розами. Эгнаций сорвал цветок и протянул девушке. Она пожала плечами.

— На что он мне?

— Выкуп за мою вину.

Арна, снисходительно усмехнувшись, взяла розу.

— Жизнь моя! — Эгнаций с силой обнял девушку. — Твой Камилл — мешок!

Она не сопротивлялась. Эгнаций прильнул к ее губам.

— Не бойся, женюсь! В Риме жить станем. Перстень всадника завоюю. Будешь матроной. Больше жизни люблю. Не трусливее я квиритов. Стану трибуном. Не веришь? Сам Цезарь обещал!

Арна вырвалась.

— Уходи. Нет, нет, постой! — закричала она, преграждая ему путь. — Люди, люди, сюда!

Эгнаций с силой оттолкнул девушку.

Она упала, но, лежа на траве, рыдая, продолжала кричать сбегавшимся на помощь:

— Не верьте перебежчику. Люди! Ему заплатил Цезарь за сладкие речи.

IX

Эгнаций исчез. Но злые семена, брошенные лукавым наймитом, не заглохли. Каждую ночь с крепостного вала спускались веревки, и маловеры покидали осажденный город.

Бориаций понимал: воинство Свободной Италии обречено. Остатки его отрядов могут продержаться еще несколько дней. А дальше? Призвать на родную землю заморских варваров? Нет, этого он не сделает и под страхом лютой смерти.

Мрачный и одинокий, сидел вождь самнитов у догорающего очага. Его седобородый отец бодрствовал рядом. Старая Марция безмолвно сучила шерсть. Бориаций поднял голову:

— Что за шум?

…Ночью римляне пошли на приступ. Темно-серая, поросшая мхом городская стена была пустынна. Боясь засады, легионеры, взобравшись на стену, медлили. Сжигаемый нетерпением, Эгнаций первым прыгнул на землю и подал знак.

Гулко бряцало железо в сыром воздухе осенней ночи, но ни одной души не показалось на узких, извилистых улочках Корфиния.

Сомкнувшись как можно тесней, плечом к плечу, усмирители двинулись в глубь города. Столица самнитов будто бы вымерла. Мрак и безмолвие наводили жуть. И вдруг из окон, дверей, подворотен, чердаков полетели камни, стрелы, дротики. Корфиний ожил и накинулся на непрошеных гостей. Понимая, что они не в силах сдержать натиск легионеров, самниты решили вымостить улицы своей столицы вражьими костями.

Бориаций выскочил на улицу в разгар боя. Он велел сносить в храм Марса-Мстителя все святыни Самниума, знамена и золотые чаши, куда во время жертвоприношений стекала кровь Святого Тельца. Вход храма забаррикадировали. В центре святилища сложили костер. Двое воинов подняли ложе седобородого отца Бориация и бережно, как знамя, водрузили на вершину костра. Старый самнит, недвижимый, коричневый, с лицом, изрезанным шрамами и глубокими морщинами, казался вырезанным из темного дуба.

Римские солдаты уже разбрасывали прикрытие.

— Арна! Арна! — звал голос Эгнация. — Выходи, не бойся. Мои легионеры не оскорбят жену своего трибуна.

Баррикада трещала под ударами кирок и мотыг. Самниты молча выжидали. Но вот пала последняя преграда. Эгнаций опрометью влетел в храм. Его легионеры, чтя святость места, невольно отпрянули от порога.