Большой вальс - Людмила Григорьевна Бояджиева

С минуту они смотрел друг на друга, пытаясь понять смысл происшедшего, но не смогли.

— Едем, — сказала Виктория.

— Куда?

— На край света.

Оставив позади поселок, Жан-Поль направил автомобиль к лесистым холмам, не отмеченным признаками цивилизации. День обещал быть дождливым. Ранняя зелень теряла под насупленным, готовым разразиться дождем небом свою радостную, легкомысленную яркость. Весенний пейзаж итальянской провинции сквозил осенней некрасовской грустью.

Старенький «фиат» с натугой взбирался по посыпанной серым гравием дороге, в баке, как ни странно, плескался бензин, а встречных машин вообще не было. Похоже, они действительно выбрались на край света. Виктория молчала, печально глядя поверх приборной доски и поминутно проваливалась в дрему. Ее затылок беспомощно покачивался на низком подголовнике, пересохшие губы пытались что-то произнести.

— Пора тормозить, иначе мы вырулим прямо к Вероне. Путешествие становится все интереснее… Как ты себя чувствуешь, Тони? — но она не ответила и Жан-Поль почему лишь теперь по-настоящему испугавшийся, решительно свернул к виднеющейся на холме деревушке.

Когда они подъехали к стоящему на отшибе деревянному дому, крытому старой черепицей, начал накрапывать дождь. Тони все ещё дремала. Обследовавший местность Жан-Поль установил, что три дома, из которых состояла деревня, давно покинуты жителями. Это был всего лишь заброшенный хутор. Несколько секунд он потоптался у запертой калитки, присматриваясь к мрачно-насупленному забытыми ставнями дому, поправил очки, послушал шелест дождя, и со вздохом перемахнул через покосившийся плетень, едва заметный в зарослях прошлогоднего бурьяна…

— Ну вот, Тони, апартаменты не натоплены и праздничный стол не ждет нас. Пожалуй, я поступил опрометчиво, отпустив прислугу. Зато в «охотничьем замке» никто не сможет нарушить наше уединение. А хозяйством мне придется заняться самому. — Жан-Поль посадил плохо соображающую Викторию на покрытый пестрым домотканым ковриком диван и направился к печи.

Все здесь свидетельствовало о заброшенности — затхлый мрак с обвисшими клочьями старой паутины.

— Где мы? Я, кажется, продремала всю дорогу. — Она с силой потерла руками пылающий лоб. — Пора выпить спасшие нас уже однажды лекарства. Болеть мне сейчас совсем ни к чему… А здесь и вправду мило… Окна закрыты и есть печь… Как тебе удалось взломать дверь?

— Отковырял железкой ржавую петлю. Она еле держалась — нам просто везет. Чудо, что я отправляясь за лекарствами, прихватил с собой сумку — в ней не только деньги, но и мои документы. — Жан-Поль высыпал на круглый непокрытый стол свое имущество. — А это, девочка, для тебя. Аспирин, витамины и ещё какие-то таблетки. — Жан-Поль огляделся, рассматривая владения. — Да, здесь не просто будет обжиться. Я даже не знаю, где искать воду. А если честно признаться, до сих пор не в курсе, как готовить яичницу.

— Вряд ли тебе придется этим заниматься, я что-то не заметила кур. Похоже, селение давно вымерло. Воду следует искать в колодце, насколько мне известно из литературы, а дрова хранят в сараях!

Действительно, руководствуясь литературным опытом, очень скоро Жан-Поль принес ведро воды и радостно сообщил:

— В чулане полно дров, значит, будет и тепло, ведь печь на вид вполне крепкая. Ты можешь проглотить лекарство и немного отдохнуть, пока я съезжу за едой, — сказал Жан-Поль, вдохновленный своими успехами в растопке печи.

Он даже заслонку не забыл выдвинуть, помня о трагической истории четы Золя.

— Нет! — испуганно вскочила Виктория. — Не оставляй меня здесь одну! Я совершенно не голодна. Тебе нельзя уходить — они могут прийти опять!

— Я с нетерпением жду, когда ты мне все же объяснишь, от кого мне предстоит защищать свою даму… Честно говоря, эта шутка со взрывом не в стиле ревнивых поклонников. При всем моем уважении к темпераменту твоих фэнов, думается, здесь что-то другое.

— Не знаю, кто преследует нас, честное слово. Там, в Венеции это был Клиф Уорни. Он выкрал меня и увез в мешке прямо с бала… Под носом у гостей и пропавшего куда-то Шнайдера.

— Не подумал бы, что Уорни столь романтически настроен — похищение на балу! Восхитительно старомодно. Вероятно, он помешался от любви, узнав о твоей помолвке.

— Клиф — сумасшедший, это точно. Ты даже не представляешь, какую месть он задумал для… — Виктория чуть было не сказала: «для Антонии Браун», но вовремя спохватилась. — Он избрал жуткую месть, — она вздрогнула от гадливости, вспомнив обнаженного фавна, его покрытую струпьями голову и ядовитый укус. Пальцы сами коснулись шеи в том месте, куда прижимались его губы.

— Меня чудом спас один паренек… в общем, он мой давний друг. Но мне пришлось сбежать.

Жан-Поль примостился на стуле, против дивана, развернувшись так, чтобы помешивать в печи прогорающие поленья и одновременно наблюдать за девушкой. Ее речь переходила в сонное бормотание, веки тяжело опускались.

— Я должна была уйти из его дома… потому что… Я люблю своего брата… Мы вместе купали блохастого щенка… — Виктория уснула, поджав колени и припав головой на подлокотник дивана.

«Милая, чудная, невероятная», — думал Жан-Поль, жадно вглядываясь в спящее лицо, стараясь запечатлеть в памяти эту фантастическую картину: тонущая в полумраке деревенская комната с пляшущими по углам тенями от горящего в печи пламени, громада старого деревянного шкафа, возвышающегося над диваном со спящей девушкой и замершие на стене ходики. Кукушкин домик с пучком засохших еловых веток, подсунутых под «крышу» и чугунными шишками вместо гирь. На темно-зеленых выгоревших обоях сохранились овальчики и квадраты от унесенных хозяевами фотографий. Жан-Поль поднялся, осторожно, стараясь не потревожить спящую, перетянул цепочку с шишкой и качнул маятник. Часы пошли, оставалось лишь поставить стрелки. Но их почему-то не оказалось.

Равномерное тиканье ходиков успокаивало, навевая воспоминания. Что за нелепый однобокий «роман»! «Та бабочка, которой невдомек о беге крови под атласной кожей…» Да, с этих пустяшных четверостиший все и началось там, у Динстлера. А может, раньше — ещё на Острове, когда шустрая длинноногая хохотушка сунула за шиворот серьезному естествоиспытателю маленькую древесную лягушку… Теперь Антонии принадлежат десятки стихов, да и все, что он сделал в науке. Все — ради нее. «Все для тебя. С тобою все в разлуке…» — начал он бормотать сонет, уже жужжавший в голове, и вдруг смущенный его двусмысленностью понял, что должен сейчас же рассказать спящей Тони то, о чем умолчали его письма.

…В университете Дюваль сразу попал в категорию преподавательских «любимчиков» — деликатный, застенчивый паренек явно не из породы подхалимов и сплетников. Это поняли довольно скоро и его однокурсники, смирившиеся с безучастностью Дюваля к «неформальным» проявлениям молодежной студенческой жизни. Правда, он занимался спортом и даже делал успехи в каратэ — но как-то незаметно, не кичась полученным черным поясом.