ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

Сейчас, внимая хору тысячи ангельских голосов, кто захотел бы задуматься над тем, что всего несколько часов назад на здешнем поле разыгралась чудовищная трагедия? Нет, прекрасно одетые русские господа и дамы на трибунах, отчаянно подражая манерам британских джентльменов и леди, держались с такой веселой невозмутимостью, как будто пришли на ипподром, где вот-вот должны начаться бега. И выглядели бы и впрямь истинными джентльменами и леди, если бы не одно досадное обстоятельство. Внезапный и на удивление сильный ветер поднял клубы пыли на предназначенном для военного парада плацу. Этот более чем примечательный смерч пронесся и над трибунами, воздвигнутыми на краю Ходынского поля. Откуда было взяться ему в такой во всех отношениях прекрасный день? Однако вот, поди ж ты!… Не знаю, была ли тому причиной ярость Болвана или, напротив, последняя воля павших.

Не успел окончательно стихнуть ветер, как прибыли царь с царицей. И все сразу переменилось. Вой вихря, даже если бы тот не заглох сам по себе, несомненно, утонул бы в восторженном реве толп, с легкостью заглушившем и тысячеголосый хор, и государственный духовой оркестр, с невероятным воодушевлением исполнившие «Боже, царя храни». Видимость на Ходынском поле была меж тем весьма скверной из-за пыли, поднятой копытами лошадей и колесами экипажей, — припозднившиеся из-за утренних волнений важные гости праздника прибывали в массовом порядке чуть ли не одновременно. Ники с Алике выдержали на трибуне недолго; помахав на прощание приветствующим их толпам, они сели в карету и уехали в Петровский замок, расположенный всего в нескольких сотнях метров от Ходынского поля. Здесь, в своей временной резиденции, царь намеревался принять несколько депутаций. Мне удачось мельком взглянуть на него: он был чрезвычайно бледен; но для меня так и осталось неясным, осознает ли он подлинные масштабы трагедии. Мне кажется, информацией его снабдили явно в щадящем режиме; так или иначе, уже назначенные мероприятия решено было не отменять. Всего в полукилометре от Ходынского поля царь с царицей вышли к воротам Петровского замка, встречая все новые и новые депутации. В общей сложности они приняли четырнадцать групп, каждая из которых прибыла с щедрыми дарами. Первым вручили молодой чете огромное блюдо для церемониального хлеба с солью — это был дар от храма Христа Спасителя. Восемь резчиков работали над этим хрустальным блюдом на протяжении девяти месяцев. Ники, собравшись с силами, заставил себя поблагодарить изумительно старательных стеклорезов. Следом за священниками император принял депутацию кавалергардов. После кавалергардов перед ним предстали крестьянки, а после крестьянок — артисты императорского Большого театра. Вслед за артистами засвидетельствовать свое почтение царю явилась депутация московских извозчиков. Дар был преподнесен даже московскими старообрядцами — серебряное блюдо с выложенной брильянтами монограммой Николая Романова. Вслед за старообрядцами государь принял московских подрядчиков — тех самых, что иллюминировали город и украсили убогие дома фальшивыми фасадами перед процессией 9 мая. Оптовые поставщики продовольствия, члены Охотничьего клуба и Общества любителей верховой езды и даже (в награду за двухсотлетнюю безупречную службу со времен Петра Великого) лидеры московской немецкой общины — одна депутация сменяла другую нескончаемой чередой. В конце концов Ники с Алике удалось войти в замок, где их ожидало почетное председательское место на пиру для особо избранных представителей третьего сословия. Посреди несмолкающих рукоплесканий Николай II обратился к старейшинам московского плебса со следующими словами: «Императрица и я сердечно благодарим вас за изъявленные любовь и преданность. Мы не сомневаемся в том, что ваши чувства разделяют и прочие наши подданные. Ваше благополучие я принимаю близко к сердцу».

В этот миг я взглянул на часы. То есть фигурально взглянул — никаких часов мне, разумеется, не требуется. Каждому бесу присуще отчетливое ощущение часа, минуты, даже секунды. Так что я с уверенностью могу констатировать: в то самое время, когда царь произносил эту речь, в больничном морге, куда свезли часть умерших, произошел инцидент совершенно иного рода. Как доложил мне один из подчиненных, в двух разных концах морга одновременно вышли из коматозного состояния двое мнимых покойников. Уложенные вместе с трупами на столы, они разом приподнялись и закричали в унисон!

Если я и упоминаю об этом двойном «воскресении», то только затем, чтобы подчеркнуть полную синхронность двух случившихся в разных точках Москвы эпизодов. Мало того (как мне удалось выяснить), практически в ту же самую минуту отчаянно запаниковала Алике. Разумеется, она продолжала с улыбкой на устах приветствовать одну депутацию за другой и все так же была похожа на нахохлившегося голубя. Тем не менее в глубине души она тряслась от страха. Ей казалось, будто ее вот-вот убьют, и ее мужа — тоже! Ее венценосный супруг находился в смертельной опасности! Алике даже позволила себе выказать недовольство русским народом. С какой стати он так любит бунтовать? «Наши мужики не больно-то учтивы», — сказала она Ники, и тот сам не понял, стоит ли ему обидеться на это замечание или, напротив, обрадоваться тому, что Алике впервые назвала русских людей нашими мужиками. (Все это я узнал от русского беса, сподобившегося получить доступ к одной из фрейлин императрицы.)

На расстоянии примерно в километр от Петровского замка солдаты подбирали с земли последние трупы, и здесь же, в дальнем конце Ходынского поля, сотни гостей и жителей Москвы по-прежнему разыскивали пропавших в предутренней суматохе родных и близких. Меж тем Ники переходил от одного стола к другому, приветствуя мужиков, лакомящихся полтавским борщом, зеленым салатом, белорыбицей, цыплятами табака, рябчиками, солеными и свежими огурчиками, сластями, фруктами, изысканными винами.

Публика поприличнее не спешила разойтись с гостевой трибуны: здесь выступали фокусники, пели и плясали цыгане, торговали мороженым. А за будками и палатками все еще лежали сложенные штабелями трупы, и люди, потерявшие родных и близких, все еще вглядывались в изуродованные до неузнаваемости лица мертвецов в надежде найти пропавших и в ужасе перед самой возможностью такой находки. Некоторые клали по русскому обычаю пятаки на глаза совершенно чужим покойникам. Кое-где тела пока не были уложены в штабеля, а валялись кучей (в одной такой куче было двадцать трупов, в другой — все пятьдесят), из которой в разные стороны на разной высоте и под разным углом торчали человеческие конечности в каких-то жалких лохмотьях. Возле этих куч чуть ли не на коленях копошились врачи в надежде обнаружить кого-нибудь еще подающего признаки жизни. И вот один из покойников и впрямь восстал из мертвых. Восстал на глазах у оплакивающей его жены, которая теперь, впав в истерику, принялась бить себя в грудь. «Бог здесь! — закричала она. — Господь Бог здесь! Это Он не позволил тебе умереть!» Но шагах в пятнадцати от этой пары другая семья ужаснулась такому же «чуду»: на сей раз речь шла о ненавистном муже и отце, затиранившем всю родню. И когда этот старый ревнитель домостроя открыл глаза, его жена, женщина тоже весьма пожилая, отчаянно закричала: «Тебя воскресил сам Дьявол!»

Мою роль в описываемых событиях нельзя назвать главенствующей или хотя бы ведущей; все происходило под непосредственным руководством Маэстро. Я еще не настолько освоился в Москве, чтобы единолично командовать тамошними бесами. По преимуществу мне приходилось надзирать за Ники. Вынужден признаться и в том, что для участия в «полевых работах» меня забраковали как якобы недостаточно безжалостного. Этим я был изрядно задет. Я-то считал себя вполне компетентным для решения любой задачи (будь она высшего порядка или низшего), но поневоле смирился с тем, что изучение писем и дневников семейства Романовых так и останется моим основным заданием на весь период пребывания в России. Укажу лишь, что собранные мною сведения хорошо послужили нам впоследствии. В кровавом столпотворении на Ходынском поле никто из Романовых не пострадал, но им эта трагедия еще аукнулась, причем неоднократно.

Непосредственным результатом стало понижение эффективности Наглых. В круговой обороне, занятой ими вокруг Ники, отныне образовались бреши. Скажем, у меня появилась теперь возможность приблизиться к самодержцу в тот момент, когда они с Алике в полдень появились на царской трибуне. Получив милостью

Маэстро временный доступ в мысли монарха, я обнаружил, что смертельная бледность Ники объясняется не только физическими, но и психическими причинами. Его чувства были сейчас предельно обострены. Некоторые от ярости краснеют, другие — бледнеют; нынешняя бледность Ники была вызвана именно яростью. Подобно супруге, он разозлился прежде всего на самих мужиков. Как только посмели они оказаться настолько неблагодарными и дойти в своей неблагодарности до смерто- и самоубийства? Конечно же (и это расстраивало царя особенно), ему придется простить их. Но откуда взяться прощению в душе, обуреваемой гневом? Ярость, душившая царя, была, впрочем, разносторонней, потому что тупость и неэффективность полиции возмущала его тоже. И, разумеется, начиная с какого-то мгновения он разозлился на самого себя. Как-никак он не уделил достаточного внимания принимаемым мерам безопасности. А ведь столь масштабного бедствия вполне можно было избежать. Или все-таки нельзя? И все случившееся следует признать неизбежным? А значит, сам он проклят? Царь не находил ответа. Да и едва ли мог найти. Вечером он занес в дневник следующие строки: