Под властью отчаяния. Часть 1: Химера - Магдалена Уинклер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ольсен окаменел на месте, не зная, что делать и говорить. Внутри него словно все уничтожили, разгромили, разбили. Сердце словно заточили в железных оковах, не разрешая ему биться без лишней надобности. Никогда еще Йоханесс не ощущал себя на Небесах, а потом так быстро и стремительно летел с них прямо в Ад. Невольно вспомнилось, как Эльфрида назвала Эрику стервой, сцена с сожжением людей заживо, тот мужчина с продырявленным горлом. Может быть, они все правы? Может быть, в Эрике уже давно не осталось ничего человечного?
Однако одна часть Ольсена продолжала задаваться вопросом: кто и каким образом настолько сильно разбил Ричардсон? Ведь она наверняка когда-то была ребенком. Все чудовища, гениальные злодеи, монстры, кровожадные убийцы, насильники и маньяки когда-то были детьми.
— Знаешь, почему ты здесь? Потому что ты игрушка в магазине, дешевая, но необычная, которую я захотела забрать себе. И я всегда получаю то, что хочу. Это благодаря моим стараниям твой любимый кузен стал банкротом! — истерика Эрики достигла своего пика. С её глаз брызнули слезы, но она продолжал дико смеяться, дрожа всем телом. На лице Йоханесса застыл немой ужас, что не осталось без внимания Ричардсон. Мафиози медленно поднялась на ноги и подошла к гостю. — Если ты что-нибудь пикнешь, если ты попытаешься ставить мне палки в колеса, то я убью и твоего недоноска, и старого олуха Гловера, и эту твою девку Эльфриду. Я буду расчленять всех, кого ты любишь, медленно, подвергая их самой мучительной и длительной боли. А ты будешь на них смотреть и кричать от своей беспомощности.
Йоханесс невольно отошел назад.
— Страшно? Тебе страшно, котик? Видеть твой страх — лучшее наслаждение для меня, — губы Эрики расползлись в больной усмешке. Она хмыкнула и подошла к письменному столу, выудив из верхнего выдвижного ящичка коробочку с лекарством, которую швырнула Йенсу. Мафиози замерла на пару мгновений, задумавшись, а затем подняла и букет роз, лежащих на столе. Она поднесла бутоны к носу и вдохнула запах, после чего задумалась, слегка нахмурившись. — Ты появишься здесь снова, когда я этого захочу, — серьёзным тоном медленно произнесла женщина. — Ты не посмеешь мне возразить. А теперь… убирайся. Вали отсюда к чёртовой матери. И свои мерзкие цветы забери — мне твои жалкие подачки неинтересны. Ущербность.
Она резко развернулась и швырнула цветы в сторону мужчины, он едва успел закрыться руками, после чего поспешил почти сразу покинуть комнату, оставив розы лежащими на полу в той злосчастной комнате. Сердце, разорванное на куски, продолжало болеть и кровоточить. И пытаться биться. И продолжать любить.
Глава 9. Разве ты не видишь, что я готов отдать тебе свое сердце?
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая лэди,
Никто не спас.
© Марина Цветаева
Daughter — Numbers
У неё большие бирюзовые глаза, в которых можно захлебнуться соленой морской водой, в глубинах скрываются настоящие потопленные корабли; злые, но прекрасные женщины с чешуей вместо ног; старинные сундуки, до краев заполненные золотом, драгоценными камнями и украшениями; алые кораллы; а также на самом дне растут подводные цветы — анемоны, парализующие подплывающую жертву своим ядом, а потом притягивающую ее щупальцами к своему рту. Может быть, Йоханесса так же парализовало сладковато-нежным запахом роз? Этот аромат — яд, который медленно сводит с ума, превращает несчастную проплывающую мимо гигантского и прекрасного цветка рыбку в зависимое ничтожное существо, уже неспособное сопротивляться чарам анемона. Ольсен все еще задыхался, вспоминая слова Эрики, высказанные с таким злым рвением задеть, обидеть, причинить жуткую боль, но не убить. Она сделала это, чтобы подчинить, чтобы заставить бояться.
Мужчина закрыл лицо руками, попытался выкинуть из памяти Ричардсон, но стоило ему опустить веки, как перед глазами тут же возникала она: крошечная, осторожная, очаровательная, но могущественная, безумная, жестокая и… побежденная. Сведенная с ума своей болью. Можно ли считать глаза Эрики — апатитами, драгоценными камнями обмана? Безусловно, красота Ричардсон лгала, потому что за внешностью древнегреческой богини Афродиты скрывался сгусток гнева, отчаяния, жестокости, боли, ненависти, потерянности, безумства, страха. Глаза Эрики — это два камешка, за которыми прячутся настоящие чувства, которые Йоханессу никогда не доведется увидеть.
Кто она на самом деле? Бездушная стерва, которая получает удовольствие, наблюдая за страданиями других людей? Тварь, для которой выцвели все вечные ценности человечества, а единственной радостью стал лишь звон монет? Мелкий человек, не замечающий красоту окружающего мира и не умеющий ценить даже свою семью?
Или все же медленно и мучительно вянущий цветок, который погибал в кромешной темноте, страдая от нехватки солнечного света, воды, воздуха, ухода? С ней что-то определённо было не так. Все вокруг считали Эрику бездушной главой мафии, которая ради своих целей и планов не страшилась перерезать глотки. Её могущественная аура заставляет дрожать коленки и вызывает лишь одно желание: сбежать. Но все это казалось таким… искусственным? Будто бы не настоящим. Йоханесс, быть может, безумен, но он в показной злости и отчаянном равнодушии видел всего лишь маску, а не настоящую личность. Она сорвалась на истерику той ночью так внезапно, так резко, хотя, очевидно, была довольна происходящим, словно просто-напросто… захотела отпугнуть мужчину. Она захотела, чтобы он ушёл, потому что позволила увидеть себя совсем иной, позволила разглядеть в себе не просто машину для убийств, но и женщину, желающую любви.
Зачем ей нужен был именно Йоханесс? Объективно говоря, Кристиан Эдвардс во всём превосходил его: высокий, стройный, с точёными чертами лица и высокомерным взглядом, сильный и держащий в своих руках власть. Почему Эрике было словно плевать на наличие мужа? Йенс всё ещё помнил того мужчину на заброшенном заводе, которому продырявили глотку: кажется, это был шпион, подосланный Эдвардсом жёнушке. Неужели между ними шла война? Чем больше Йоханесс пытался разобраться, тем сильнее запутывался. Гангстеры Эрики говорили про Кристиана сугубо плохо. И пускай Ольсен давно уже понял, что не может быть Ричардсон невинной овечкой, хрупкой фарфоровой куколкой в руках жестокого кукловода — своего мужа — всё равно в происходящем он видел несостыковки. С Кристианом что-то было не так. С ними обоими было что-то не так, будто не супруги, а старые
