Пресс-центр. Анатомия политического преступления - Юлиан Семенов

— Я не спорю, — сказал Степанов. — Сплошь и рядом, кстати говоря, читатель видит в книге куда больше, чем там написано. Но это исключение из правил.

— Так ведь всякое исключение лишь подтверждает правило…

— Наши с вами отношения — исключение из правил? поинтересовался Степанов. — Или?

— Черт его знает… Вы мне нужны в моем деле… Я бы пошла в атаку с кем угодно, только б сделать то, что я обязана сделать… А теперь я присмотрелась к вам… И мне кажется, что давно вас знаю, а это у меня бывает, только если я встречаю хороших людей…

— Я последнее время стал бояться времени, — сказал Степанов. — Так страшно и постоянно стал его чувствовать… Мины рвутся рядом — столько друзей ушло, столько прекрасных людей покинули землю первыми… И мне порою делается трудно жить оттого, что я боюсь не успеть сделать то, что обязан; впору наговаривать сюжеты ненаписанных рассказов, пусть следующее поколение литераторов реализует…

— У них будут свои.

— Нет, — Степанов покачал головой. — Как утверждают критики, в мировой литературе всего тридцать семь сюжетов. А меня, например, давно мучает сюжет, я хочу написать очень длинную повесть всего лишь об одном часе, но боюсь, что не смогу…

— Расскажите.

— Расскажу, — он приблизился к Мари, и она увидела, какие у него усталые, сосредоточенные глаза. — Представьте себе две линии. Один человек — не важно, мужчина или женщина, скорее даже женщина — на гребне успеха; я не знаю, в чем это проявляется — в искусстве ли, науке, музыке, — но моя героиня обязательно должна быть связана с творчеством… Только если человек решился раскрыть себя, он сможет узнать другого; узнав другого, он сделается слышным многим, а это и есть гребень успеха… И вот эта женщина, да, непременно женщина, садится за руль машины и несется по ночной дороге к своему другу… Или подруге… Или к маме, я не знаю, к кому, но к очень дорогому ей человеку, чтобы рассказать о своем счастье. Вот… А вторая линия-это история старика, бездомного и одинокого, который пережил самого себя, он остался один в этом мире, и ему страшно жить здесь, он хочет уйти к тем, кто был с ним в лучшие его годы, но боится сделать это сам, нужно мужество, чтобы подвести черту, понимаете? И, отыскивая того, кто поможет ему, кто сделает это за него, он бросается под колеса машины, за рулем которой сидит женщина, совершившая открытие, которое должно принести человечеству счастье… Ну, не знаю, нашла вакцину против рака… Или придумала, как обезвредить в воздухе атомные ракеты, или написала прекрасные стихи… И она сбивает этого старика… Понимаете?

— Зачем писать гимн несправедливости?

— Вот видите. — Степанов пожал плечами. — Я еще не написал, а вы уже меня раскритиковали…

— Вольно обращаетесь со словом "критика". По-моему, критика, если это серьезно, обязательно исповедь, автобиография, признание… Я просто высказала свою точку зрения… Если б вы напечатали это, я бы написала что-нибудь против вас, исследуя себя, мне было бы так больно и горько это сделать, но я писала бы, ночи напролет писала…

— Значит, задел сюжет?

Помедлив, она ответила:

— Задел…

Степанов откинулся на спинку высокого деревянного стула.

— Или еще… Не сюжет даже, а название: "Усталость, усталость, ничего, кроме усталости"… Писатель все время хочет написать этот рассказ, а его друг, доктор, узнав о его желании, ставит диагноз: тяжелая форма диабета…

— Да ну вас!

— Ладно, Маша, — Степанов улыбнулся. — По-русски вас бы называли не Мари, а Маша… Теперь по поводу нашего с вами предприятия…

Мари посмотрела на экран телевизора, начали передавать последние известия; обозреватель комментировал речь Рональда Рейгана; играл; чересчур старательно расставлял акценты, стараясь при этом сохранить чувство юмора, так принято на западе Европы: солидаризироваться с атлантическим колоссом, но при этом относиться к нему, как к шаловливому ребенку без присмотра опытной няни может набедокурить…

— Я не верю ни одному слову Шора, — сказала Мари. Решилась было поверить ему, но не могу, понимаете? Я слишком хорошо узнала полицейских, когда совсем еще девочкой ходила на демонстрации с Ульрикой Майнхоф, а потом, в Париже, с Кон- Бэндитом… Для них, для наших фликов даже такие актеры, как Ален Делон и Алек Гиннесс, — доверчивые агнцы, они переигрывают их, как дважды два, расставят капканы, запугают, обхитрят…

Степанов закурил, поиграл картонной подставочкой, на которой была реклама здешнего пива, и спросил:

— Вам говорит что-нибудь фамилия Цорр?

— В первый раз слышу.

— Он представлял интересы концерна "Нестле" в германском Базеле во время войны…

— Что-то вроде бы слыхала, они сотрудничали с нацистами…

— Вам так кажется или вы знаете об этом?

— Отец приучил меня в таких случаях отвечать; "У меня нет под рукой аппарата, я должен проверить по картотекам…" Но мне думается, этот господин связан с нацистами… Был, понятное дело, связан.

Степанов повторил:

— "Был"… Связь с нацизмом не имеет права определяться лишь прошлым временем. Если такого рода связь была, она неразрубаема… Словом, если это так, то я верю Шору…

— Напрасно, — уверенно возразила Мари. — Он все время что-то путает…

Хорошенькая дикторша в очках возникла на фоне огромной фотографии Шора.

— Только что в клинику доставлен в бессознательном состоянии старший инспектор криминальной полиции Соломон Шор, — читала она. — Положение, как сказал прибывшим сюда журналистам доктор Робине, критическое. Комиссар Матэн заявил, что дело, которое вел Шор — о самоубийстве банкира Грацио, — передано в департамент политической полиции, а покушение на Шора, если это было покушение, будет расследовать сам Матэн, лично, ибо, по словам комиссара, их связывала с Шором братская дружба.

…Лицо Мари сделалось таким жалким, словно вот-вот заплачет; она вскинулась со стула, бросила на стол деньги, крикнула испанцам, что приедет за сдачей, и побежала к двери; Степанов поспешил следом за нею.

Из бюллетеня Пресс-центра:

"Сегодня представитель министерства общественной безопасности Гариваса выступил с сообщением об аресте доктора Висенте, одного из руководителей леворадикальной организации "Бандера Роха". Он был арестован во время конспиративной встречи с неким "инженером Армандо", передавшим ему деньги и адреса для тайных явок.

На первом допросе доктор Висенте заявил, что факт своего ареста он считает "возмутительным нарушением прав человека в демократической стране. Это есть возвращение к временам диктатуры, начало контрреволюции". На вопрос, кем является "инженер Армандо", доктор Висенте заметил, что не обязан отвечать на этот вопрос, но, поскольку его отказ даст возможность правительству начать кампанию клеветы против "Бандера Роха", он вынужден разъяснить, что "товарищ Армандо является выдающимся борцом против мирового империализма и американского колониализма, внесшим весомый вклад в дело сражения за социальную справедливость и прогресс на латиноамериканском континенте; он прибыл сюда из Парагвая, где находится в подполье и возглавляет одну из нелегальных групп, борющихся против фашистской диктатуры тирана Стреснера. Сам факт ареста товарища Армандо свидетельствует о том, что режим полковника Санчеса готовит капитуляцию республики перед Белым домом и реставрацию прежних порядков в стране".

Затем телезрителям был показан допрос "инженера Армандо", снятый в камере агентами министерства безопасности. Сначала Армандо утверждал, что он передал доктору Висенте деньги, собранные патриотами Латинской Америки на нужды левой пропаганды в Гаривасе; адреса квартир, где можно проводить собрания "товарищей", необходимы для того, чтобы "Бандера Роха" продолжала свою работу по защите революции, несмотря на помехи, которые стало чинить правительство На вопрос, известен ли ему мистер Патт, работник посольства США в Паме, Армандо ответил отрицательно. Тогда ему предъявили фотографию, на которой был запечатлен факт встречи Патта с Армандо в аэропорту. На это Армандо заметил, что человек, изображенный вместе с ним на фотографии, известен ему как американский инженер Липтон, симпатичный своими прогрессивными взглядами. Армандо задали вопрос, с кем из американских дипломатов в Гаривасе он поддерживал контакт после своего прилета. Армандо ответил, что не поддерживал никаких контактов с американскими дипломатами. Тогда телезрителям предоставили возможность послушать запись телефонного разговора с советником посольства США в Гаривасе Горлицем, который известен здесь как представитель Центрального разведывательного управления. В начале разговора Армандо отрекомендовался как Франсиско и сказал, что фирма "Метрополитен" посоветовала ему связаться именно с мистером Горлицем. Затем сказал, что хотел бы обсудить вопрос о предстоящей сделке с министерством продовольствия, и попросил Горлица о встрече. Тот ответил: "В течение ближайших четырнадцати часов я буду крайне занят, но потом был бы рад увидеться с сеньором Франсиско где-нибудь на калье Плайя или в районе Сеговия, в одном из тамошних маленьких ресторанчиков, поскольку хозяева пока еще дают хорошую пиццу и можно спокойно поговорить о бизнесе". Однако через четырнадцать часов Франсиско Горлицу не перезвонил; его задержали в доме номер четырнадцать на калье Плайя при встрече с доктором Висенте. "Видимо, слова "четырнадцать" и "калье Плайя", — заключил агент безопасности, проводивший эту телепередачу, — были сигналом к началу работы".