Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Максим Гуреев

Ну, рассказ так рассказ.

ЗАВЯЗКА.

Когда умер папа, мама совсем не плакала. Но она приходила с работы и ложилась на диван носом к стенке. И так всё время лежала. И в выходные тоже. И ничего не ела… Только яблоки.

Я тогда заметила, что люди, когда им совсем плохо, едят почему-то одни яблоки. Вставала она только, когда я болела и надо было за мной ухаживать. Это единственный период в моей жизни, когда я радовалась, если чувствовала, что заболеваю… Чего я только ни придумывала, о чём только ни говорила… Всё было бесполезно. Больше года это длилось.

– Мам… Нам сочинение задали. Проверь, что я написала, – просила я, садясь на диван у неё в ногах.

– Да ты лучше меня пишешь. Там всё хорошо – я знаю. Можно я немножко вот так полежу?..

– Мам, сегодня «Сестра его дворецкого» с Диной Дурбин, – оживлялась я, видя в программе её любимый фильм.

– Ты включай, смотри. Мне не мешает.

Я сначала хотела сдуру включить, думаю – хочешь не хочешь – услышит любимый фильм, отвлечётся, втянется. А потом как вспомнила, что там Дина Дурбин поёт со своим эротическим американским акцентом!

От чего да почемуНа щеках слезинки?Это просто ничего!По любви поминки!

Этого нам только не хватало.

– Мам, а до папы ты кого-нибудь любила? Ну… чтоб тоже очень сильно, – уже в полном отчаянии искала я тему для разговора.

И вдруг она прореагировала:

– Любила…

Эту победу надо было закрепить:

– Его как звали?

– Петька. Пётр Троян… Мы когда с моей мамой – твоей бабушкой – в Остёр на Украину летом отдыхать ездили, он туда домой на побывку приезжал. В военном училище учился. В Полтавском – на артиллериста.

– Красивый был?

– Очень. Высокий, черноволосый. Пел, на гармошке играл. Все девки сохли.

– А он тебя выбрал?

– Ну… Столичная штучка, интеллигентная, вечно с книжкой… Дачница-чердачница… Так меня звал. Я очень любила спать на чердаке – на сеновале. Запрокинешь голову к открытому чердачному окну – и на тебя сыплются крупные южные звёзды. Засыпаешь счастливая…

– А дальше?

– Дальше… Письмами атаковал… «На последних стрельбах написал мелом на снаряде твоё имя «Катя!». И этот выстрел был очень точным!»

– И чего потом?

– Ну, так несколько лет ездили. Потом он в Москву приезжал. Я его на Красную площадь водила. Иду с ним! Сияю ярче его начищенных сапог – смотрите, мол, все – какой со мной красивый военный идёт! И он меня любит, и он ко мне специально приехал! Иду – горжусь. Доходим до Пушкинской площади, он как рухнет на ближайшую скамейку: «Ой, подожди, давай передохнём!» Я даже испугалась: «Что, говорю, случилось?» А он говорит: «Не могу дальше идти. У меня, понимаешь, сапоги сильно об асфальт цокают. И я пальцы всё поджимал и на носочках шёл. Боялся – вдруг тебе этот цокот не понравится и ты будешь стесняться со мной рядом идти. Перед самой поездкой подковал. Ну я дам этому нашему сапожнику, как вернусь!» Я не выдержала – рассмеялась. Он, слава богу, тоже.

Рассмеялась и я.

– Он вообще с детства аховый был. Рассказывал мне: «Вот идут все из клуба вечером – а мы с хлопцами верёвочку посреди дороги натянем и наблюдаем из кустов, как народ падает. А один раз вовсе сообразили. Я в школе из кабинета химии соляную кислоту увёл, и мы перед сеансом в клубе все скамейки ею намазали. Ну… Утром к отцу паломничество пошло – всё село с прожжёнными нарядами на интересном месте. Требуют новые покупать! Тогда после войны у многих по одной одёжке на выход и было. Я говорю: «И что отец?»

Он говорит: «А что отец? Вывез в поле меня на телеге… Чтоб дома мать не мешала, под руку не кидалась, и высек вожжами, как сидорову козу. Домой привёз еле живого, всего синего. Потом в военное училище отдал. Я его за это ненавидел. Теперь благодарен. Дури во мне много было. Силы нерастраченной. Если б не училище, я б сейчас где-нибудь с кистенём стоял на большой дороге…»

– А потом что? Что с этим Петькой у тебя получилось?

– Он мне письмо написал: «Согласна ли ты делить со мной тяготы моей походной жизни? Профессия моя – военная, ты знаешь. Готова ли ты идти за мною след в след – всюду, куда пошлют?»

– Предложение, в общем, руки и сердца. А ты?

– А я этого письма не получила. Его Игоряшка из почтового ящика украл. Ящик на проволочку закрывался, он её размотал и письмо вытащил. Как почувствовал, что оно – с предложением… Можно, я ещё полежу? Что-то я устала… – сказала мама и стала опять поворачиваться к стенке.

Я в ужасе прибавила энергии:

– А дальше-то? Дальше-то что было? Чем кончилось?

Мама опять ко мне повернулась:

– Через два месяца Петя мне опять написал… «Что означает твоё молчание? Ты не согласна?» И повторил, что было в предыдущем письме. Я тут же рассказала про соседа и ответила, что согласна идти за ним всюду, куда пошлют, не то что след в след, а просто наступая ему на пятки… Но было уже поздно, потому что он почувствовал в этом какую-то несуразицу и насмешку. Да ещё прождал, проволновался попусту два месяца… И очень скоро женился… Не на мне.

«Вот сволочь», – подумала я про себя стандартно, но вслух надо было маму как-то подбодрить, и я сказала:

– Значит, не очень любил.

– Значит, не очень. Да он и не подходил мне. Заводной, шебутной. Я книжки любила, тишину. А его так много было – долго не выдержишь. Просто отказаться от него добровольно не могла. Как от такого откажешься?..

– Вот Игоряшка тебя любил по-настоящему! – вспомнила я про хорошее.

– Да, с четвёртого класса. То есть я была в четвёртом, а он – в седьмом. В окна зайчиком слепил. Мама сидит тетрадки проверяет, а он прямо ей в глаза. Она как-то не выдержала. Пошла к его матери жаловаться: «Я работаю! А ваш сын светит зеркалом прямо в глаза! Что я ему сделала? Он даже не в моей школе учится!» А его мать вдруг спрашивает: «У вас, наверное, девочка есть?» Моя даже оторопела, ничего сразу-то не поняла: «А при чём тут девочка?» И тут до неё дошло!.. А однажды вечером я долго не выходила, и он сломал нам звонок. Мы на первом этаже жили – прямо в школе – в сто шестьдесят четвёртой на «Аэропорте». Дверь выходила на улицу. Ой, мои как забегали – и мама, и учительницы, и соседки. На меня кричат – ругаются, как будто я виновата! Звонок звонит, не умолкает! Я во двор вышла. А темнота уже – глаз коли. Я не стала его громко звать – знала, что он где-то рядом. Говорю тихо: «Игорь? Ну, что ты наделал? На меня теперь все ругаются». А он из темноты совсем рядом вдруг отвечает тоже тихо так: «Провода рассоединить надо. Ты чего гулять-то не выходишь?» Я говорю: «Как я их рассоединю? Я попробовала. Там трясёт». Он говорит: «Трясёт. Физику надо было учить. Небось пятёрка по физике?» Я правда отличница была, только в физике мало чего понимала. Сама не знаю, как сдавала. Я говорю: «Почини, пожалуйста». Он говорит: «Уведи их с крыльца – я починю. А то они ж меня разорвут». Увела. Починил…

Мысль у меня возникла сразу – как вспышка в голове!

– Мам! Давай его найдём!

– С ума сошла?

– А что? Такая любовь не проходит! Наверняка он тебя всю жизнь помнит… ждёт! Этот военный красавец легкомысленный какой-то был! А Игоряшка – он из серьёзных, из преданных!

– Перестань. Домики эти деревянные все посносили.

– Так и дали квартиры где-нибудь там же, на «Аэропорте». Ты его фамилию-то помнишь?

– Долгуничев.

– Я по горсправке найду.

– И что мы с ним будем делать?

– Как? Ну… встретитесь… это… детство вспомните. То, сё.

– Я очень ценю твою заботу, но лучше бы ты дала мне полежать.

И мама опять решительно отвернулась к стенке.

Я довольно быстро нашла и его адрес, и телефон. Он жил на той же Красноармейской. Только теперь в пятиэтажке.

– Мам! Давай позвоним!

– Отстань от меня.

Я подсела к маме на диван, взяла телефон, набрала номер. Трубку взял мужчина:

– Алё?.. Алё! Кто это? Фу!

Я положила трубку.

– Мужской голос.

– Ну и что?

– Ты бы хоть послушала – тот или не тот. А то, может, какой другой Долгуничев.

Я опять набрала. Он опять взял:

– Алё?

Я быстро сунула трубку не ожидавшей этого маме, надеясь на её растерянность. Когда человека застигаешь врасплох, он не сопротивляется. Но мама стала трубку отпихивать. Несколько мгновений длилась эта молчаливая борьба. Я настойчиво совала ей трубку, она мою руку отталкивала, жестикулировала и ругалась без слов, но, наконец, сдалась. Любопытство взяло верх, и она поднесла трубку к уху.

Мужчина переживал на том конце:

– Кого вам? А?.. Алё?

Наверное, ему давно никто так романтично в трубку не молчал. Он терпеливо подождал, потом отключился. Послышались короткие гудки.

Мама сидела на диване и слушала эти гудки.

– Ну? Что? Он?

– Вроде он… Лен, откуда я знаю? Тридцать лет прошло! Тогда молодой голос был. А сейчас какой-то хриплый, старый.

– Ну… а… Интонация? Интонация-то осталась? Его?