Страсти по Фоме. Книга 1 - Сергей Викторович Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ефим встал. При этом он небрежно держал кордебалетчицу за ногу, словно огромную куклу Барби, так что сама она встать не могла. Другую руку с серебряной лопаточкой, которую приняли за нож, он поднял, требуя тишины. Наконец музыка смолкла и стало слышно, как площадно и истерично ругается девица.
— Рвать!.. Драть!.. Хмать!.. Лять!..
— Следующим номером! — объявил Ефим, поймав паузу в речитативе. — Стриптиз!
Голос у него был как у завзятого конферансье, бархатный и зычный, от диафрагмы. Он наклонился назад и что-то сказал лежащей девице.
— Иди ты в жопу! — ответила она пропитым мужским голосом.
Послышался смех. Нереальность, даже какая-то буффонность происходящего и поведение Ефима с момента его появления, располагали к тому, чтобы публика приняла это за заранее приготовленный номер.
— Повторяю! — со степенным реверансом сказал Ефим. — Следующий номер — стриптиз в варьете!..
— Маэстро! — закричал он ди-джею, сидящему в кабинке напротив. — Приготовьтесь!
И снова наклонился к девице…
— Повторяю! — заорала та уже на весь зал, истошно. — Пошел ты нах… со своими деньгами, козел!..
— Мама! — вдруг заголосила она басом. — Да что же это такое?! Кто-нибудь, помогите!
Она вертелась на спине, пытаясь пнуть второй ногой обидчика, и до зрителей стало доходить, что это не номер, а гораздо лучше — жизнь! Но никто из присутствующих не рискнул выйти на сцену, время безоружных хулиганов безвозвратно кануло в прошлое вместе с ощущением морального превосходства над ними. Правда, в этом не было особой необходимости, так как у сцены уже была вызванная кем-то охрана.
— Ефим, ты что сдурел? — ахнул один из охранников, старший. — Отпусти ее!
Но особой категоричности в голосе его не было, скорее, просьба. Так жена уговаривает идти домой пьяницу мужа, не зная, сможет ли сама остаться там после этого или будет ночевать у соседки, пряча разбитое лицо. Двое других охранников вообще стояли молча и с интересом наблюдали за происходящим. Девица же, услышав просьбу, а не приказ стрельбы на поражение, взревела не на шутку.
— Да они сговорились, ептать! — заорала она снова своей луженой глоткой. — Что вы с ним чикаетесь? Вы что не видите, что он со мной делает?! Он мне раздеться предлагает! Мне!..
— Выпустите меня! — взмолилась она, секунду спустя. — Мама-а-а!
— Сейчас! — сказал Ефим охранникам, полезшим было на сцену, и снова повернулся к девице.
Девица умолкла, словно захлебнулась.
— Сколько?! — послышался ее удивленный голос через некоторое время.
— Покажи! — потребовала она.
Ефим вынул пачку долларов.
— Н-ну? — спросил он.
Девица, все еще лежа, недоверчиво покрутила увесистую пачку в руках, потом коротко кивнула. Преображение было настолько внезапным, что куда там Фавор!
— Итак, господа, стриптиз! — весело сказал Ефим, снова поворачиваясь к залу. — Эдвард Григ, песня Сольвейг!.. Маэстро?..
«Дурдом! Я не верю!» — сказал себе Фомин. Он не желал поддаваться логике безумного и бессмысленного видения, хотя вся эта картина словно служила рамкой и прекрасно вписывалась в дурацкое состояние беспамятства и запутанности, следуя все тому же контрапункту невидимого дирижера.
Он посмотрел на Марию. Она не отрываясь смотрела на сцену. Девица начала раздеваться.
Нужно знать гордость любого, даже самого задрипанного кордебалета перед стрип-шоу, чтобы оценить это, тем паче в славные времена до дефолта. Впрочем, гордость кордебалетчиц тоже, конечно, имела предел, как все человеческое, примерно одна вот такая пачка долларов. Скромная гордость недалеко ушедших от черты бедности.
В зале замерли, из казино спешно выходили люди и занимали пустые столики, новость облетела весь комплекс развлечений, так как новое развлечение было из ряда вон. Но происходящее на сцене походило, скорее, на пародию стриптиза или на подглядывание в бане, чем на шоу. Эстетам и людям сердобольным видеть это было бы невыносимо, но и те и другие почему-то избегают подобные заведения, раз побывав там.
Из-за понятного волнения, а также из-за неподходящего стильного одеяния танцовщица порочила высокое искусство стриптиза и величавый никелированный символ псевдоразмножения суетливыми движениями. Никаких легких скидываний, никаких эротических перешагиваний через ниспадающие одежды, что так одухотворяют мужчин — хореография банного гардероба или отбоя в казарме женского полка, когда все снимается быстро, сосредоточено, даже ожесточенно. Вдобавок, от вполне понятного рвения, девица решила использовать шест. Но обращалась она с ним неловко, как пьяный слесарь с упрямым коленом трубы, в общем, кто смеялся, кто плакал, глядя на ее вымученные и странные курбеты.
Фомин отвернулся от сцены. Мария, прищурившись и едва заметно подергивая крыльями носа, наблюдала за кокаиновым бароном. А тот сидел совершенно отрешенно, почти не обращая внимания на дело рук своих, словно это его не касалось, лишь изредка отхлебывая из высокого бокала шампанское. Его подруга вообще елозила носом по пудренице, собирая остатки зелья, не проявляя никакого интереса к происходящему. Один раз, подняв нос в кокаине, она вдруг обернулась и пристально посмотрела на Фомина.
— Вы будете это смотреть? — спросил он, потому что сам смотреть на это уже не мог.
— А я уж думала мы досмотрим, — сказала Мария, и он снова почувствовал себя пойманным на пошлости. — Такое, наверное, не часто бывает, не правда ли, такой шанс?
Она скользнула по нему насмешливым взглядом
— Не знаю. Предлагаю поиграть, места освободились, — сказал Фомин, кивнув на переполненный зал.
— Я уже сказала, что хочу уйти!
— Сейчас там никого нет и мы выиграем большие деньги, клянусь!
— А для чего большие деньги? Чтобы вот так их тратить?.. — Она кивнула на столик, где сидел виновник торжества.
Словно услышав их, Ефим вдруг вскочил и бешено зааплодировал.
— Очень хорошо! — выкрикнул он. — Достаточно!..
Девица в это время крутилась вокруг шеста и олицетворяла собой фигуру Свободы на парижских баррикадах с известной картины, потому что расстегнутые, но не до конца снятые одежды
