Сингомэйкеры - Юрий Никитин

– Двести сорок метров, – сказал он почтительно.

– Чего? – уточнил я. – Над уровнем моря?

– Квадратных метров, сэр.

– Ого, – вырвалось у меня. – И на фига мне столько?

Он улыбнулся.

– Так спрашивают только богатые люди.

– А бедные?

– Эти радуются. Им чем больше, тем лучше.

Он следил за мной, а я осматривал не столько квартиру, в ней можно заблудиться, сколько созерцал вид на город и залив. Стена от пола и до потолка из бронированного стекла, настолько прозрачнейшего, что словно ее и нет, я почти чувствовал дыхание морского воздуха.

– Беру, – сказал я коротко.

Он осведомился учтиво:

– В наем? На какой срок?

– Покупаю, – поправил я.

Он кивнул, но во взгляде я прочел: ага, русский, сразу видно. Это европейцы и американцы снимают, а русские все покупают. Я подумал с хмурой иронией, что все на высшем уровне, но я настолько быстро привыкаю к роскоши, что и для меня уже не роскошь, а просто комфортная среда обитания. С ужасом вспоминаю дни, когда сам ходил в магазины и покупал себе продукты, тратя драгоценное время на черт-те что. Сейчас даже насчет одежды не заморачиваюсь: все принесут на дом, я не привередливый.

В Нью-Йорке я проработал месяц, почти не вылезая из офиса, потом понадобилось на пару недель в Париж, я чуть было и там не купил квартиру, но приступ жадности уже прошел, в самом деле проще снимать, всегда есть свободные номера. Особенно апартаменты.

В эту поездку пришлось ломать голову, как смягчить – просто смягчить! – возрождение черного национализма в той же Франции, Испании, Германии и вообще в Европе. Приехавшие как беглецы, выходцы из Черной Африки размножаются со скоростью домового муравья, почти все принимают ислам, и вот уже у них свои кварталы, куда боится заходить полиция, свои города и даже провинции…

Я в разговоре с Макгрегором, который дал это задание, поинтересовался, почему именно смягчить. Не лучше ли попытаться решить эту проблему раз и навсегда, при желании решение отыщем.

Он покачал головой.

– Нет.

Я вякнул робко:

– Но ведь когда-то снова придется…

– Это когда-то, – ответил он.

– Экономичнее бы сейчас, – сказал я настойчиво.

Он помолчал, сказал уже мягче:

– Ценю ваш энтузиазм и готовность взяться за более трудную задачу.

– Вполне по плечу! – заверил я.

Он покачал головой.

– Поверьте, это не лучше. Действуйте.

Несмотря на мягкий тон, я уловил, что это окончательно, обсуждению не подлежит. Возможно, решили не усложнять проблему потому, что в Кении я погасил костер хоть и быстро, но не навечно, трайбализм через несколько лет может проснуться снова. То есть не верят, что смогу найти перманентное решение?

Обидно, тем более что в Европе не так критично, как было в Кении, где уже пошли массовые столкновения и началась гражданская. Здесь у меня есть время, и я мог бы придумать что-то гораздо более эффективное и с окончательным решением.

Похоже, меня привлекли к решению этой задачи потому, что трайбализм в Европе свирепствует не только африканский, но и свой, европейский. Только африканский, да еще в Африке, моментально душим, а в Европе деликатничаем. Хоть с африканским, хоть с европейским. К примеру, прибалтийские страны, общая численность населения которых достигает численности одного из районов Москвы, сейчас ревностно борются за восстановление национальных языков, своей культуры и вообще возврата к национальным традициям. Ситуация та же, что и в Черной Африке: «своего» почти ничего не осталось, все уступило русскому. Местные националисты повторяют все то, что мне пришлось остановить в Африке, но там возврат к традициям означал возврат к людоедству, что, по нашим понятиям, зашкаливает: самобытность самобытностью, но это уж чересчур, даже когда пообещали не есть белых специалистов, а только своих соплеменников или таких же черных из других племен.

Мне казалось, что даже ребенку понятно, что эпоха малых языков, хоть языка племени тутси, хоть эстонского, миновала. В Эстонии, к примеру, миллион человек, из них треть – русские, эти вообще не знали местного языка, а остальные две трети тоже говорят на русском, и вот вместо того, чтобы оставить все как есть или же учить население английскому – все равно эстонского не знают! – по всей Прибалтике местные националисты упорно насаждают свои наречия с их невероятно длинными словами и абсолютной невозможностью применять в науке, технике, искусстве… Зачем? Уже сейчас треть мира говорит на английском. Завтра будет говорить вся планета.

Такая же ситуация в Латвии и Литве, где взялись возрождать туземные языки в угоду своему трайбализму. Да что там Прибалтика, та же ситуация во множестве карликовых государств, где ко всему еще отыскиваются и свои этнические меньшинства, что требуют признания своего языка и даже отдельных территорий для создания своих государств. Это в наше время, когда мир стремительно сливается в единое целое!

Я некоторое время поворочал проблему со всех сторон, но махнул рукой. Не стоит заниматься тем, что решится само собой. Дети прибалтов уже сейчас говорят на английском, а то, что их дедушки потрясают медалями от Гитлера и бредят о временах Ягайлы, – это старческая блажь, с нею не нужно даже бороться. Она отпадет сама собой, когда отомрут носители тех идей.

А с африканским трайбализмом в Европе справиться нетрудно, стоит только вспомнить, как было раньше и что теперь. Взглянуть, как говорится, шырше. И решение становится очевидным. Но это почему-то не устраивает Макгрегора, так что поищем что-то попроще. Не вылечим, а успокоим боль, собьем температуру и уберем симптомы…

Кстати, любопытно, почему Макгрегор предпочитает именно такое решение? Он не выглядит прекраснодушным идеалистом, что побоится пролить кровь. И все-таки предпочел половинчатое решение.

Сегодня день годового отчета, Макгрегор внимательно просматривал распечатку с результатами моей деятельности, морщился, кривился, я покрывался холодным потом, а он все сдвигал брови, во взгляде я видел, как неодобрение перерастает в осуждение.

– Много риска, – сказал он наконец. – Слишком… Зашкаливает!

– Но ведь оправдалось, – вякнул я слабо.

Он сказал резче:

– Те, которые были разрешены! А которые пришлось остановить? Там бы вы наломали таких дров…

Я смолчал, опустил голову. На самом деле я и сам не был так уж уверен, что все получится, но в организации даже не стали прикидывать риски, а просто зарубили.

– Ключевые слова, – сказал он раздельно и веско, – это «стабильность» и «безопасность». Я уполномочиваю вас предпринимать во имя стабильности и безопасности в мире любые… подчеркиваю, любые!.. действия.