Месть в домино - Песах Амнуэль

Впрочем, все могло быть на самом деле невинной шуткой и нежеланием Сомма показываться на людях — на афишах, как и было оговорено, вместо фамилии либреттиста стояло нейтральное и непонятное NN, вызывавшее гораздо больше пересудов, чем любое реальное имя. Секреты будоражат воображение, особенно сейчас, когда по всему Риму на стенах домов малюют надписи VIVA VERDI, и каждый понимает двойной смысл этих коротких слов. После того, как действие перенесли за океан, в новой опере не осталось ничего от бунтарского духа первого, уже забытого, варианта либретто. Любовь, любовь и только любовь. Впрочем, даже и любовь вполне невинная, хотя, как это обычно бывает, неверно воспринятая и понятая каждой из трех сторон конфликта. Поистине, жизнь подбрасывает любовные истории почище любых сочиненных, и Верди подумал, что с синьорой Жюльен-Дежан придется еще повозиться. Характер у нее, похоже, типичный для примадонн, воображающих, будто стержень любого спектакля — это их неповторимые каденции и фиоритуры. В партии Амелии Верди не написал ни одной фиоритуры — не тот характер. Зато в небольшой партии пажа Оскара красивых фиоритур было достаточно, и Верди мог себе представить, с каким негодованием слушала примадонна вокальные красоты, которых ее партия была лишена.

Впрочем, арию свою в начале четвертой картины Амелия спела вполне прилично. Но и не очень хорошо, надо признать. Тусклые верха дали о себе знать, и Верди вздохнул, понимая, что нет смысла говорить о замене исполнительницы — а хорошо бы прямо сейчас найти более подходящую певицу: и спектакль зазвучал бы так, как это слышал в своем сознании Верди, и все эти любовные коллизии удалось бы погасить — если не в жизни, то хотя бы на сцене.

Верди так и простоял в кулисе до конца репетиции. Конечно, его видели, но, зная крутой нрав маэстро, делали вид, будто он не человек, а призрак. Слушает, молчит — значит, все в порядке. Будь иначе, Верди сейчас бегал бы по сцене, топал ногами и кричал на всех — как это бывало во время репетиций других, более ранних опер.

Когда репетиция закончилась, импресарио, не отходивший от маэстро ни на шаг, предложил Верди отдохнуть в его кабинете, выпить хорошего тосканского вина, но композитор отказался, сославшись на то, что его ждет в отеле Джузеппина, которой сегодня нездоровится, но к спектаклю, конечно, все будет в порядке.

— Скажите, синьор Яковаччи, — обратился Верди к импресарио, — не видели ли вы в последние дни синьора Сомма?

— Нет, — покачал головой Яковаччи и не удержался от вопроса: — Вы думаете, маэстро, что синьор Сомма приедет на премьеру?

Верди пожал плечами.

— Вряд ли, — сказал он. — Пожалуй, я поговорю с Мориани. Мне не нравится его темп в сцене заговора.

Номер 9 (27). Речитатив и промежуточный финал

Разумеется, Фридхолм обо всем договорился со старшим инспектором Стадлером по телефону. Американец не проявил энтузиазма, услышав о желании шведского коллеги провести кое-какие совместные следственные, а возможно, и оперативные действия. В аэропорту Фридхолма встретил лейтенант, назвавший, конечно, свою фамилию, которую Фридхолм плохо расслышал и не стал переспрашивать. В дороге он устал, он впервые пересекал океан, и однообразный вид голубой пустыни, над которой кое-где висели белые клубы облаков, навел на него тоску, хотя, по идее, все должно было быть наоборот: искристая водная поверхность, блестящие облака, ослепительное солнце — все звало восхищаться и должно было улучшить настроение даже у самого закоренелого меланхолика.

— Ваш отель «Новая Англия», — сказал лейтенант, посадив европейского гостя на заднее сиденье полицейского «форда» и сев рядом с водителем. — Оставите там вещи…

— Давайте, — сказал Фридхолм, — поедем прямо в управление или куда нужно — я хотел бы сначала обсудить дело со старшим инспектором Стадлером. Отдохнуть я успею. В конце концов, восемь часов в кресле — скорее отдых, чем работа.

— Как хотите, — неодобрительно отозвался лейтенант. — Боюсь, что в настоящий момент старший инспектор не сможет уделить вам время.

— Мы договаривались…

— Да, конечно, но возникли непредвиденные обстоятельства.

— Вот как? Что случилось?

— Вас интересует подозреваемый, этот русский… Бочка…

— Бочкарев, — нетерпеливо перебил Фридхолм.

— Да. В общем, он сбежал.

— Сбежал? — поразился Фридхолм. — Когда? Почему? Куда?

— Полтора часа назад. Куда — неизвестно, — сказал лейтенант. Машина свернула с федерального шоссе на широкую улицу, вдоль которой стояли трех- и четырехэтажные дома, окруженные небольшими (впрочем, кое-где и довольно обширными) садовыми участками. — Но это вопрос техники — найдем. Непонятно — зачем ему это понадобилось.

— Я хотел бы присоединиться к старшему инспектору Стадлеру, — твердо сказал Фридхолм.

— Как вам угодно, — недовольно отозвался лейтенант. Водитель, однако, продолжал вести машину в прежнем направлении. Видимо, лейтенант получил определенные инструкции, — подумал Фридхолм, — и не собирается их нарушать из-за прихоти заморского коллеги.

— Далеко ли отель от полицейского участка? — спросил он, смирившись с тем, что какое-то время придется провести в номере. Что ж, отдых действительно не помешает.

— Рядом, — сказал лейтенант. — Собственно, нужно только перейти улицу.

— Ах, ну тогда… — Фридхолм позволил себе расслабиться и обратил, наконец, внимание на дорогу. Улицы здесь были гораздо шире, чем в Стокгольме, а движение более интенсивное. И еще Фридхолму показалось, что небо в Бостоне было немного не таким, как дома, в Швеции. Пожалуй, он не смог бы точно определить, в чем состояло отличие — и там голубое, и здесь, и облака там были, в общем, такими же, и солнце точно так же то скрывалось за белыми подушками, то появлялось, ослепляя лучами, но все равно это было другое небо, и, не умея выразить свои ощущения словами, Фридхолм знал, что здесь и мысли должны течь иначе, и потому надо будет приложить все усилия, чтобы не поддаться влиянию Стадлера и все-таки поговорить с этим русским, когда его задержат. Возникшую паузу нужно посвятить изучению улик… если, конечно, ему позволят это сделать.

— Прошу вас, майор, — сказал лейтенант, когда машина остановилась перед входом в отель — это было здание, построенное, скорее всего, в конце XIX века, приземистое, с колоннами, шесть этажей с балкончиками в каждом номере, дом вполне в европейском стиле, какие можно увидеть и в Стокгольме, ничего специфически американского, кроме, понятно, звездно-полосатого флага, свисавшего с длинного древка.