Инга. Мир - Елена Блонди

А потом они отдавали санки и поднимались в лифте. Лифт был старым, Сережа раньше только в кино такие и видел, с решетками вместо двери. Лязгал и гудел. Горчику нравилось в нем и было жалко, скоро демонтируют, Иван сказал, в соседних подъездах уже поставили блестящие, металл и пластмасса.

Ленка ждала. В кухне было тепло и ярко, хорошо пахло вкусной едой. И сидеть вместе за столом, накрытым клетчатой скатертью было бы совсем хорошо. Если бы спал ночами. Но вот не спал…

В Москву Горчик попал через пару месяцев после своего побега с азовского хутора Тырловки. У десятка домов и названия-то толком не было, Тырловкой окрестили его сами жители, потому что дома и дачи на розданных народу клочках земли под огород, стояли рядом со старой летней фермой, куда после зимы выгоняли коров — пастись и доиться. Фермы такие назывались — тырла.

Уходя из старого домишка, где, как ему казалось, так и остался сидеть за столом страшный человек с головой мохнатой собаки, Горчик прибрался, все распихал по местам, проверил дворик и огород. Отдал ключи бабке Насте и уехал в Симферополь, хотя в Керчь было бы ближе, ну, куда ему в Керчь-то. Там Инга, ее сын. И хлыщик в брючках со стрелками, который зовет ее мамочкой. В Симфе остановился у старого приятеля, в замызганной квартире без мебели, но с кучей странного приходящего и уходящего народу. И в первый же день позвонил Андрюхе, из автомата на автовокзале. Сказал, радуясь, что по телефону не видно, как багровеет от вранья худое лицо с больными глазами в красных веках:

— Слушай, я тут… это… короче сдаю я вахту, извини. Работка подвернулась, на лето. Чего ж упускать. Ключи у соседки, у бабки…

— Серый! — заорал в ухо приятель, — ну, клево, что звонишь-то! А я тут голову себе сломал, слушай сюда. Мне человечек нужен будет, я тут кое-какую торговлю открываю. В июле. А лето, народ разбежался, ну и чужих брать совсем неохота, я ж еще в Крым метнуться хочу, начать строиться ж наконец! Ты мне скажи, друг, у тебя в столице есть кто? Перекантоваться на первое время? Не, если нету, я пристрою. Но тебе ж самому меньше хлопот, а?

Горчик поковырял облупленный кубик телефона, пробежал глазами старые надписи шариковой ручкой на стенах будки.

«Беру в рот званите поцаны» — и номер телефона.

«Вылижу старухе» — и номер телефона.

«Зделаю минет забесплатно» — снова номер. Ручка и почерк одинаковый, видимо кто-то расправлялся с врагом, заранее радуясь звонкам жаждущих.

— Та нету, — сказал Горчик, потому что номер Ивана и Лики благополучно забыл. И тут же понял — соврал, потому что — вспомнил. Но не валиться же снегом на голову старикам, привет Иван и Лика, получайте вашего Сережика, с тюремной бессонницей и пороховым факелом под левым соском.

— Ага… Короче, твоя эта работа, когда кончится? Стройка небось? Или сантехнику ведешь там? За копейки. Давай, чтоб в середине июня прозвонился мне. На этот номер. Я все устрою. И билет тебе закажу, если бабла не хватит, с первой получки вернешь.

Слегка ошеломленный Серега повесил трубку и вышел на пыльное весеннее солнце. Сунул руки в карманы истрепанных джинсов, покачался с носка на пятку, раздумывая. А чего тут держит? Да, лето. Поехать и снова нырять на Атлеше? Один разок наебнуться со скалы, как придурок Ром, и конец бессоннице, нормально. Или вот, как Андрюха сказал — по домам шариться, жрать среди банок с красками, и проситься, а можно я тут, под стремянкой подночую, а то извините, негде.

Сел на скамейку, вытягивая ноги, и загадал, глядя на угол серого дома. Если выйдет мужик, остаюсь и сантехнику, черт с ней. А если баба — поеду.

Через пять минут из-за угла вышел полосатый кот и Серега ухмыльнулся, раздумывая, бежать ли к нему, чтоб хвост задрать и проверить — с яйцами или кошка…

За котом вышла Инга. В курточке и синих джинсах, капюшон скинут на плечи, черные волосы разметало весенним ветром. За ней выскочил парень, позвал, смеясь:

— Карина, та не беги ты, стой!

Горчик выдохнул, встал, отворачиваясь и кривя лицо. Нахер. Нахер Крым, все эти моря и сантехники. Скорее бы уже июнь. Подумал и добавил про себя тоскливо — блядь…

А с прочим в Симфе внезапно повезло. Пришел в спортмагазин, куда когда-то заглядывал, покупая себе ласты и палатку, перетер с еще одним бывшим приятелем, теперь хозяином, и устроился грузчиком, в аккурат до конца июня, пока народ в отпусках. И комната в старой общаге от хозяина подвалила, тоже временно, пока жилец катается по каким-то горным речкам на надувном плоте.

Работал, сам себе. После дня ни с кем не оставался, ребята бухали, а ему нельзя. Завязал. Шел в парки, кружил по улицам, забираясь на самые окраины, пыльные, полные низких домишек. Радовался, что город большой и шариться по нему можно бесконечно, если пешком и время не поджимает. К полуночи, а то и к утру возвращался в общагу, заваривал чай в эмалированной кружке, съедал какой пирожок и ложился, слушая, как в коридоре топают и орут соседи, а в комнатах плачут дети.

Зато на билет денег собрал сам. И это ему очень в тему пришлось, когда приехал в Москву, встретился там с Андрюхой и тот его отвел не куда-то, а сразу на Арбат, обошел по узкому переулочку длинный обшарпанный дом и проник с заднего крыльца в сумрачный коридор, вталкивая туда Серегу.

Идя мимо полуоткрытых дверей, откуда несло старым тряпьем и слышались песни и вопли, говорил быстро и деловито:

— А ты думал, тут только Рублевка да? Да я тебе и на Рублевке покажу такие же гадюшники, Москва город большой, Горча, тут всякого полно. Короче, за комнату восемьдесят баков в месяц, такой цены хрен найдешь, да еще в центре. Сегодня вещи кинешь, пару дней погуляешь, Красная площадь, то се. А в пятницу поедем с тобой на Нагатинскую, все там покажу. На складе забираешь ящики: яблочки, апельсинки, орехи в кулечках. Место у тебя — на переходе с электричек, отличное место. Раскладываешься и сидишь, кричишь, продаешь. И чтоб никуда, понял? Поссать-пожрать — один раз через полдня работы, мой парнишка подскочит, тебя подменит. А сам смотри, от товара ни шагу! Прошу!

Он распахнул облезлые деревянные двери. В полутемной комнате стояли кровати вдоль стен, в центре косился на одну сторону стол, накрытый старой клеенкой и уставленный посудой. На задранном краю стола сидел кот, с плешью на полспины, мыл лапой хмурое лицо.

— Пашшел! — грозно припугнул кота Андрюха и, пройдя мимо чьей-то храпящей спины, укутанной одеялом, показал на пустую кровать:

— Твои хоромы. Не бзди, мужик, Москва не сразу строилась. Я, между прочим, на такой же койке начинал, но через месяцок нашел себе Катю, перекантовался у Кати, в Балашихе, да знаешь вроде и коечка мягкая и Катя сладкая, да пока на работу доедешь, все проклянешь. Но через полгодика уже сам снимал, комнату, под замочком, и холодильник свой. Так что, все будет пучком, давай, начинай воевать столицу, понаехавший!

Он хлопнул Серегу по плечу и ушел, в коридоре снова наорав на кота.

Горчик сел на провисшую койку, поставил у ног сумку с вещами. Дела, подумал со злостью. Завоеватель, блин. Нужна мне ваша столица, да ваши облезлые коты и храпящие соседи. Да и Кати ваши мне нахрен не сдались.

Поглядывая на спину спящего, рассовал по карманам деньги и паспорт, запихал сумку поглубже под кровать. Постоял перед мутным окном, а за ним бесконечной толпой шли и шли нарядные веселые люди, наводили на стены и фонари фотоаппараты. И вытащил сумку снова, закинул на плечо.

На Арбате, оглушенный гомоном и смехом, разноголосой музыкой, нашел телефонные будки. Помявшись, набрал номер.

— Да? — сказал в ухо приятный женский голос, — да, да! — и вдруг обрадовался, — Витька, это ты? Не молчи, пожалуйста.

— Драсти, — хмуро ответил Горчик, — а Ивана можно? Кандыбова Ивана?

— Папу? — голос потух и стал почему-то испуганным, — вы… вы не знаете наверное. Я маму сейчас. Мам!

— Алло?

Голос у Лики был таким же потухшим и очень уставшим. Горчик и не узнал его, и уже смирился с возвращением в грязную комнату, коротко прикидывая, на какие шиши ему срочно убраться обратно, а там — Крым большой, все знакомое, и лето, не пропадет…

Но на том конце ждали и именно из-за невероятной усталости в этом незнакомом голосе, он ответил:

— Лика? Вы… ты не помнишь, может быть. Это Сережа. Серега Горчик. С Крыма. Я…

— Сережик! — закричала трубка таким знакомым, глубоким грудным голосом Лики, — господи, Сережик, какое счастье! Ты где?

— На Арбате я. Ну тут, где Турандот золотая. Сидит.

— Ты в Москве? Сережик… — Лика вдруг заплакала и засмеялась одновременно. Сердито всхлипывая, пожаловалась:

— Реву. Вот же какая я. А вдруг у тебя кончатся сейчас деньги? Сережик, не кончатся?

— Не. Я тут.

— Приезжай. Я тебе адрес, сейчас. Ты пишешь? Скорее вынимай ручку, момче, слушай. Метро Киевский вокзал. Ты сейчас беги на Пражскую, там сядешь на…