Блокада - Сергей Малицкий

— Ужас, — замерла Ярка.

— Сейчас, — Лента мягко спрыгнула с высоты, отстранила Коббу и вгляделась в раны. — Вот и тень Галаду отметилась, — прошептала она негромко. — В этой полосе нет ни хищников, ни убийц, поэтому он или оно находился с ней в одной кабине еще там.

Лента неопределенно мотнула головой в темнеющее небо.

— С кем — с ней? — спросил Пустой.

— Сейчас. — Проводница провела рукой по периметру покрытой изнутри кровавыми сгустками маски, щелкнула чем-то и открыла лицо.

Филя хлюпнул носом. Перед ним лежала Твили-Ра. Лицо и волосы ее почти сплошь были залиты кровью, но он не мог перепутать — это была именно Твили-Ра, совершенное существо. Да если бы не эта светлая, он бы давно уже пришел просить в жены племянницу ткача, а так все грезил, грезил Твили-Ра. И вот она, мертвая, с округлившимися от ужаса глазами, перед ним.

— Ты ведь и ее хотела убить? — спросил Пустой.

— Может быть, — прошептала Лента. — Но вот когда убила Йоши-Ка — словно холодом обдало. Хотя он, когда ходил в таком же костюме и не прикидывался пьянчужкой, не раз мне повторял в лицо, что я крыса и не стою даже мизинца на его ноге.

— Твили-Ра была не такая! — сдавленно прошептал Филя.

— Твили-Ра была разная, — ответила Лента. — Она… не забавлялась, как Йоши-Ка, она просто работала. Но когда я убежала от светлых второй раз, они не просто обшаривали окрестности базы — они их выжигали!

— Кто мог оказаться вместе с нею в кабине? — спросил Пустой.

— Кто-то из светлых, — ответила Лента.

— Но ты сказала, что это была тень Галаду! — воскликнул Пустой.

— Она может накрыть любого! — повысила голос Лента. — Даже светлого! И уберечься от этого нельзя, разве только крепостью духа и внутренней чистотой, как говорит Бриша, но я не хотела бы испытывать собственную крепость таким образом! И здесь не помогут ни бисер, ни собачьи морды на щеках — ничто! Понятно?

— Понятно, — прошептал потрясенный Рашпик. — Что с нею делать-то?

— Ничего, — ответила Лента. — Трава ее съест. Все, что подвержено тлену, она подбирает. Вот.

Тонкие зеленые побеги уже накрывали прекрасное лицо словно паутиной.

— Она не растаяла в воздухе, — вдруг встрепенулся Филя. — Почему она не растаяла в воздухе?

— У каждого должно быть место, где он становится самим собой, — ответил Пустой.

— Светлые — не боги, — отрезала Лента и накрыла лицо Твили-Ра большим листом травы. — Поспешим. Уже вечер, а у нас еще две мили зарослей. Хорошо еще, тот, который стал тенью Галады, прошел перед нами. Он рубил кусты когтями!

Лента махнула рукой вперед, где уже затягивалась свежими побегами узкая просека.

— Он тоже пошел к центру Мороси? — нахмурился Пустой.

— Может быть, — кивнула Лента. — Но здесь он явно не для того, чтобы наесться спелых ягод. Отправляемся! Волноваться не стоит: он нас здесь не ждал и, скорее всего, не ждет. Идти, конечно, здесь можно и в темноте. Но седьмая пленка и днем-то удовольствия не доставляет, а ночью тем более.

— А что с нею? — выпучил глаза Рашпик. — Что за пленка? Что там после сладости? Сухость? Горечь? Радость?

— Смерть, Рашпик, — обернулась Лента.

35

Меньше всего Коркин хотел умирать. Именно теперь меньше всего скорняк хотел собственной смерти, хотя не раз случалось так, что он был готов к ней и даже желал ее, мечтая только об одном — чтобы переход из жизни в смерть был не слишком мучительным. Хотя еще его бабка-знахарка говорила, что боль и мучения — все это относится к жизни, а в смерти боли нет. Коркин слушал старуху и кивал, потому как в тот самый страшный день, когда ордынец распорол ему живот, он и в самом деле не почувствовал боли. Нет, она была в первое мгновение, а потом что-то щелкнуло в голове, поплыло куда-то в сторону, и боль осталась там, на сухой, политой кровью степной траве, а сам Коркин улетел куда-то далеко. И остался бы далеко, если бы не Рук, который вытащил его из бездны длинным и колючим языком. Что же там было? Просто темнота в глазах или что-то светлое и хорошее? Отчего он не помнит? Боль-то все-таки была. На третьей пленке он ее точно вспомнил, отхватил сполна, все вернул, что утаила от него почти уже случившаяся смерть. И вот — опять смерть. Пусть и мнимая, но одновременно и настоящая. Лента не шутила. Она никогда не шутила, Коркин это уже понял, и теперь, шагая за Пустым, подбрасывая время от времени тяжелый мешок на плечах и поправляя ружье, он думал только об этом. Разве только оглядывался время от времени, чтобы посмотреть на обиженное лицо Ярки.

На последнем привале, когда Лента сказала, что до пленки осталась еще одна миля, недотрога сняла с плеча лук и оперлась на него, ткнула его в траву, потому как садиться, после того как зеленые нитки травы поползли по лицу мертвой Твили-Ра, никто не решался. Лента увидела слабость Ярки, покачала головой и предложила ей выбросить и стрелы. Недотрога недоуменно подняла брови, дернула за рог лука и тут же отскочила в сторону. Старое, просмоленное и проклеенное дерево не только пустило корни и выщелкнуло ветви, но и выстрелило шипы.

— Ну как же? — растерянно прошептала Ярка. — Это ж дерево, не железо!

— Прости, что не предупредила! — поклонилась ей Лента и, обернувшись к остальным членам отряда, добавила: — Деревянные приклады ружей и деревянные ноги, если у кого они есть, тоже способны к прорастанию. Грунта не нужно касаться!

— Да, — с опаской проворчал Рашпик. Подгоняемый Коббой, он успел-таки набить живот разнообразными фруктами и ягодой, которые и в самом деле росли на каждом шагу. — Так и сапоги из свиной кожи превратятся в двух маленьких поросят. И домик тут не построишь. Зато можно гулять и в темноте.

Сумрак, который опустился на полосу изобилия, не обратился кромешной тьмой. Лес светился. Сияли огнями капли росы, светились лепестки цветов, переливались вспышками грозди ягод. Где-то вверху начали вспыхивать радугой и высвистывать трели до того невидимые птицы, в просветах чащи забили крыльями причудливые светляки.

— Ядовитые плоды есть? — в который раз спросил у Ленты Рашпик.

— Есть можно все, — ответила проводница, — но только здесь. Большая часть плодов прекрасно поедается и за пределами полосы, но часть может оказаться ядовитой или вызвать расстройство. Но ведь ты, воин, не набил карманы голубыми орешками со вкусом медовой карамели?

— Нет, конечно, — тут же раздраженно запыхтел Рашпик, опустошая карманы. — Но есть уже не хочется. Одно дело — просто орешек разгрызть, а другое — когда он тебе синеньким подмигивает!

— Идем! — оборвала причитания толстяка Лента.

Она двигалась бесшумно, и даже когда рубила зелень, затянувшую след тени Галаду, умудрялась не хрустеть, не трещать ветками, не хлюпать раздавленными плодами. Все это за нее делали Коркин, Филя, тот же Рашпик. Пустой, равно как и Ярка, и Рук, и Кобба, умудрялись двигаться так же, как и Лента.

— Я слишком толстый, — бухтел вполголоса Рашпик. — Она ж для себя проход рубит, а я толще: цепляюсь. И вообще пора бы уже и передохнуть. Отмотали столько миль по пустыне, да и отвык я пешком ходить. Толи дело на машинке. И куда мы идем? Нет, ну доберемся мы до этой базы, поругаемся со светлыми, получим от них по паре разрядов по заднице. Я знаю — я получал уже, когда поглазеть ходил еще к нашей базе. Что дальше? Пойдем к этой самой Бирту, которую никто еще не видел? Дойдем. Допустим, что там сидит тот самый Галаду. Ну Пустой его прикончит. А дальше? Дальше-то что?

— Тихо! — прошипела, обернувшись, Лента.

— Пришли, что ль? — не понял Рашпик.

— Тихо, — чуть громче повторил Пустой. — Подходите сюда.

Полоса изобилия кончилась. В один-два шага буйная растительность обратилась в повядшие заросли, а дальше, под ногами остановившейся Ленты, лежал сухой валежник и мертвые листья.

— Он прошел туда, — показала проводница на перевернутую черную листву.

— Что там? — нахмурился Коркин.

Ему показалось, что впереди, в десяти шагах, высилась черная стена. Настолько черная и непроглядная, что даже кромешная темень до нее казалась просто густыми сумерками.

— Седьмая пленка, — вздохнула Лента. — Одна из самых неприятных. Смерть.

— Из самых неприятных? — с усилием хмыкнул Рашпик. — «Как дела, браток?» — «Нормально, так, мелкие неприятности», — «Что за неприятности?» — «Да не стоит заморачиваться», — «И все-таки?» — «Да я умер, браток».

— Не смешно, — процедила Лента. — Я как раз эту пленку не люблю больше всего. Это очень неприятно — переживать смерть. Переживать смерть, не умирая. Не волнуйтесь, боли не будет. Смерти, впрочем, тоже. Надо сделать три шага, и мы на той стороне. Потом еще пару миль пешком — и у нас будет сон под крышей и горячий ужин.

— В самом деле? — оживился Рашпик.

— Три шага! — повторила Лента. — На счет — раз, два, три, четыре. А теперь проверьте мешки и возьмите друг друга за руки. Крайним слева пойдет Кобба, справа — я.