Общественное мнение - Уолтер Липпман

Глава 20

Новый образ

Урок, который мы извлекли выше, мне кажется, достаточно ясен. Когда отсутствуют институты и образование, с помощью которых информация о среде доносится до людей столь успешно, что реалии общественной жизни могут быть сопоставлены с замкнутым на себе мнением отдельных групп, общие интересы полностью ускользают от общественного мнения и могут управляться только специальным классом, личные интересы которого выходят за пределы местного сообщества. Этот класс не несет ответственности, поскольку действует на основе информации, не являющейся всеобщим достоянием, в ситуациях, которые общество в целом не понимает, и может быть привлечен к ответственности только на основе свершившегося факта.

Демократическая теория, будучи не способной увидеть, что замкнутые на себе мнения не могут обеспечить хорошее управление, вовлечена в постоянный конфликт между теорией и практикой. Согласно этой теории, достоинство человека требует того, чтобы его воля, как говорит Коул, выражалась в «любой и каждой форме социального действия». Предполагается, что выражение воли — это страстное желание людей, поскольку считается, что они от природы обладают инстинктом управления. Но, как показывает опыт, самоопределение является лишь одним из многих интересов человеческой личности. Желание быть хозяином своей собственной судьбы — сильное желание, но оно должно быть согласовано с другими сильными желаниями, такими, как желание хорошей жизни, мира, освобождения от жизненных тягот. В исходные посылки демократической теории была заложена идея о том, что выражение воли каждого человека должно стихийно удовлетворять не только его желание самовыражения, но и его желание хорошей жизни, потому что инстинкт выражать свое Я в хорошей жизни является врожденным.

Таким образом, акцент всегда делался на механизме выражения воли. Демократическое Эльдорадо представлялось некоей идеальной средой — совершенной системой голосования и представительства, в которой врожденная добрая воля и инстинктивная способность к государственной деятельности каждого человека могли претвориться в действие. На ограниченной территории и в течение коротких промежутков времени среда всегда была столь благоприятной, то есть столь изолированной и столь богатой возможностями, что эта теория достаточно хорошо работала и подтверждала представление людей о том, что она верна для всех времен и народов. Затем, когда пришел конец изоляции, структура общества усложнилась, а людям пришлось приспосабливаться друг к другу, демократы начали совершенствовать процедуру голосования кандидатов от политических или административно-территориальных единиц, в надежде, как выразился Коул, «получить идеальный механизм и максимально приспособить его к общественной воле людей». Но пока теоретик демократии занимался поисками, он отдалялся от действительных человеческих интересов. Он был поглощен одним интересом: самоуправлением. Человечество же интересовалось огромным количеством вещей: порядком, правами, процветанием, звуком и изображением. Оно стремилось разными способами избежать скуки. Поскольку стихийная демократия не удовлетворяет других интересов людей, основной их массе большую часть времени она кажется пустым делом. А так как искусство самоуправления не является врожденным инстинктом, то люди и не стремятся к самоуправлению как к таковому. Они стремятся к самоуправлению ради результатов, к которым оно ведет. Именно поэтому импульс самоуправления всегда бывает наиболее сильным, если он выливается в протест против плохих условий существования.

Ошибкой демократии явилась ее сосредоточенность на истоках управления, а не на его процессе и результатах. Демократ всегда исходил из предпосылки, что если политическая власть будет достигнута правильным путем, то она принесет пользу. Он был целиком сосредоточен на источнике власти, поскольку был загипнотизирован верой в то, что самое главное — это выражать волю народа, во-первых, потому, что выражение воли человека составляет наивысший его интерес, и, во-вторых, потому, что эта воля является изначально благой. Но никакие попытки регулировать течение реки у ее истоков не приведут к полному регулированию водного потока. И пока демократы были поглощены поисками хорошего механизма создания социальной власти, то есть хорошего механизма голосования и обеспечения представительства, они игнорировали практически все другие интересы людей. Ведь независимо от того, каков источник власти, главным интересом является то, как эта власть осуществляется. Качество цивилизации определяется тем, приносит ли власть пользу. И эту пользу нельзя контролировать у ее истока.

При попытке контролировать управление исключительно в его истоках, вы неизбежно делаете все жизненно значимые решения невидимыми. Ведь поскольку не существует инстинкта, который автоматически подсказывает политические решения, ведущие к хорошей жизни, люди, фактически наделенные властью, не только не могут выражать волю людей (ведь по большинству вопросов такого волеизъявления не существует), но они проводят в жизнь свои властные полномочия, руководствуясь мнениями, скрытыми от электората.

Если вы убираете из философии демократии взятую в развернутом виде предпосылку о том, что управление является врожденным инстинктом человека и поэтому оно может быть основано на эгоцентричных мнениях, то что происходит с демократической верой в человеческое достоинство? Она обретает новую жизнь, связывая себя с личностью в целом, а не с одним ее узким аспектом. Ведь традиционный демократ рисковал достоинством человека, полагаясь на одно весьма сомнительное допущение: что он инстинктивно явит это достоинство в мудрых законах и хорошем управлении. Избиратели этого не делали, и поэтому демократ всегда казался твердолобым обывателям глуповатым малым. Но если вместо того чтобы ставить человеческое достоинство в зависимость от одного конкретного допущения о самоуправлении, вы настаиваете на том, что человеческое достоинство требует такого уровня жизни, при котором способности человека проявляются должным образом, то изменяется сама постановка проблемы. Тогда, оценивая управление, вы задаетесь вопросом: приводит ли оно к определенному уровню состояния здоровья населения, создает ли оно приличные жилищные условия, удовлетворяет ли оно материальные нужды, а также потребности в образовании, свободе, удовольствиях и красоте, или, принося в жертву все эти потребности, колеблется в тон замкнутым мнениям, клубящимся в сознании людей? В той мере, в какой эти критерии могут быть сделаны точными и объективными, политическое решение, неизбежно зависящее от сравнительно небольшой группы людей, реально ставится в зависимость от их интересов.

В обозримом будущем нельзя надеяться на то, что вся невидимая среда будет столь прозрачной для всех людей, что они стихийно придут к надежным общественным мнениям по поводу всех аспектов управления. И даже если бы была надежда на это, весьма сомнительно, станут ли многие из нас беспокоиться и тратить время на то, чтобы составить мнение о «каждой форме социального действия», которая влияет на нашу жизнь. Единственное, что представляется мне реальным, — это то, что любой из нас в своей области будет все чаще действовать, основываясь на реалистичной картине невидимого мира, и что у нас появится все больше и больше специалистов по созданию реальных картин этого мира. Вне достаточно узкой области нашего возможного внимания социальный контроль зависит от разработки стандартов уровня жизни и методов проверки действий должностных лиц и руководителей промышленности. Мы сами не можем побуждать чиновников к действиям или управлять ими, как это всегда воображал себе демократ-мистик. Но мы можем постоянно усиливать контроль над этими действиями, настаивая на том, что все они должны открыто и тщательно фиксироваться, а их результаты должны объективно измеряться. Вероятно, мне следовало бы сказать, что мы можем все больше и больше надеяться на то, что сможем на этом настаивать. Ведь выработка таких стандартов и методов проверки только началась.

Часть 7

ГАЗЕТЫ

Глава 21

Покупающая публика

Идея о том, что люди должны изучать мир для того, чтобы управлять им, играла очень незначительную роль в политической мысли. Она значила очень мало потому, что механизм сообщения информации в любой форме, полезной для правительства, на том этапе, когда были сформулированы предпосылки демократии, претерпел сравнительно немного изменений со времен Аристотеля.

Поэтому если бы спросили пионера демократии, откуда следует черпать информацию об основах человеческой воли, он был бы озадачен этим вопросом. Для него это звучало бы примерно так же, как если бы его спросили, откуда проистекает его жизнь или откуда взялась его душа. Воля народа, по мнению ранних демократов, существовала во все времена. А долг политической науки — работать над системой выборов и представительного правительства. И если они правильно разработаны и применены при правильных условиях, подобных условиям автономной деревни или цеха, то этот механизм каким-то образом может способствовать преодолению ограниченности внимания, которую отмечал Аристотель, и узости его области, из которой молчаливо исходило замкнутое сообщество. Мы показали выше, что даже сейчас социалисты-гильдейцы зациклены на представлении о том, что если будет найдена правильная единица голосования и представительства, то возможно достижение всеобщего благосостояния.