Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин

Или же Л. развлекалась, бросая мне вызов. Со знанием дела. Она старалась почти слово в слово рассказывать мне истории, которые я читала. Она все больше и больше заигрывалась. Рискуя, что я обнаружу подлог и скажу: да ведь я все это читала! – Л. начинила свою речь эффектами вымысла, чтобы посмотреть, сумею ли я об этом вспомнить. Возможно, она хотела доказать мне, что эти книги оставили во мне лишь туманный, смутный, едва различимый след. В таком случае она ошибалась. Я помнила об этих книгах, а о некоторых – очень подробно. Но я поверила ей и никогда не подвергала сомнению ее слова.

Еще я подумала, что Л. расставила мне ловушку совсем другого рода, в которую на сей раз я прыгнула сама. Л. знала, что, оживляя таким образом во мне помимо моей воли глубокое впечатление от прочитанных текстов, она пробудит во мне желание написать о ней. Я-то думала, что предала ее, но это именно то, чего она хотела. Стать моим сюжетом. И подвести меня, независимо от моей воли, к плагиату у любимых авторов.

В течение нескольких часов я примеряла каждую из этих гипотез. По правде сказать, ни одна из них не дала мне реального удовлетворения.

Быть может, Л. действительно пережила все эти сцены. Быть может, общие места в жизни Л. и книгах из моей библиотеки просто объяснялись странным совпадением. В таком случае реальность не только превосходила вымысел, но и включала его в себя, компилировала… В таком случае реальность, которая могла вот так забавляться, – это и правда было круто.

Как-то, когда мы были в Курсее, Франсуа утром обнаружил в пруду мертвую рыбку. От Джобы остались только голова и хребет, с которого свисало несколько обрывков плоти. Джоби был цел. Я спросила у Франсуа, не сожрал ли Джоби Джобу, он уверил меня, что нет. Но спустя несколько дней, поискав в интернете, он признал, что это возможно.

Однажды весной, прямо перед началом лета, когда я уже чувствовала себя гораздо лучше и перестала просыпаться каждую ночь с мыслями об Л., в сидящем на террасе кафе молодом человеке я признала того красавца, который помогал Л. перевозить вещи. Я шла по противоположному тротуару. Не знаю, какая черта его физиономии привлекла мой взгляд, но я встала как вкопанная.

Я перешла улицу и подошла к нему. Он выпивал с девушкой своего возраста. Я прервала их разговор.

– Здравствуйте, простите, несколько месяцев назад вы рано утром приходили ко мне с женщиной лет сорока, которой помогли принести вещи. Она переезжала ко мне, и у нее было довольно много чемоданов. Вы помните?

Парень посмотрел на меня. Улыбка у него была нежной.

– Нет, мадам. Простите, не помню. Где это было?

– В одиннадцатом округе, улица Фоли-Мерикур. Седьмой этаж без лифта. Я уверена, что вы помните ту женщину. Ее звали Л., высокая блондинка, она сказала, что вы – сын ее подруги.

Парень объяснил, что одно время он работал в службе помощи по дому. Занимался мелким ремонтом, перевозил мебель, освобождал подвалы. Он смутно помнил одну неприятную работенку, седьмой этаж без лифта, но не более того. Так что он очень сожалеет, но совершенно не помнит ни Л., ни меня. Службу организовал один его приятель, но она довольно быстро разорилась.

Несколько месяцев назад мы с Полем посмотрели «Usual Suspects»[19], культовый фильм, вышедший в девяностых годах, который я давно хотела показать ему. Когда появились финальные титры, я поняла, почему это было так важно. Завершающая фильм мифическая сцена имела забавный резонанс.

Сценарий был построен вокруг допроса Болтуна Кинта, единственного выжившего в кровавом побоище, произошедшем накануне. Болтун – хромой калека с вывихнутой рукой, дурачок, которого играет Кевин Спейси. После долгих часов допроса он представляется мелкой сошкой, который сам же и стал жертвой махинации. В обмен на сотрудничество со следствием вскоре за него вносят залог, и Болтун получает свободу. Он забирает личные вещи и покидает полицейский участок. После его ухода агент Куйан на некоторое время остается в этом чужом кабинете, где ему пришлось проводить допрос. Его глаза машинально пробегают по прибитой к стене доске, на которой приколоты объявления о розыске, фотографии, справочные карточки, газетные вырезки. И тут он замечает, что все имена и подробности, упомянутые Болтуном Кинтом во время допроса, взяты с этой доски, перед которой сидел задержанный. А имя его так называемого сообщника, названное Болтуном, есть не что иное, как имя производителя посуды, написанное на донышке кофейной чашки. В этот момент по факсу приходит фоторобот знаменитого преступника Кайзера Созе, известного своей крайней жестокостью, которого никто никогда не видел. На портрете – черты Болтуна Кинта.

В параллельном монтаже мы видим идущего по улице Кевина Спейси, его рука стала действующей, он перестал хромать, его шаги убыстряются, он прикуривает сигарету.

В точности то же произошло и со мной в день, когда я, стоя возле книжного шкафа и вспоминая это бесконечное перечисление названий, словно неотвязное стихотворение, которое так любила произносить Л., поняла, что она все придумала. Я была словно агент Куйан, который слишком поздно понял, что остался в дураках.

Теперь, когда я думаю об Л., мне прежде всего вспоминается эта картинка: ноги Болтуна Кинта в узком кадре, переход от прихрамывания к нормальной походке, а потом торопливый, уверенный шаг, которым он направляется к ожидающей его машине.

Я знаю, что Л. где-то здесь, не так далеко. Она держится на расстоянии.

Я знаю, что она вернется.

Однажды в глубине кафе, в полумраке кинозала, в небольшой группе читателей, пришедших послушать меня, я узнаю ее глаза, увижу, как они сверкают, словно черные шары, которые я мечтала выиграть во дворе начальной школы в Йере. Л. только едва заметно махнет рукой в знак мира и сообщничества, но на губах ее заиграет улыбка победительницы, которая убьет меня наповал.

Для каждого из ее признаний я в конце концов нашла книгу, откуда оно было взято. Только одно, кстати, сделанное с подробностями, осталось без первоисточника. Быть может, оно было взято из книги, которую я не читала. В моем шкафу есть несколько таких. Я их сама купила или мне подарили. Мне необходимо иметь запас.

Однажды, начав одну из этих книг, я, возможно, наткнусь на эту сцену.

Л. четырнадцать лет. Она учится в колледже в одном из парижских предместий. Накануне отец часть ночи провел, упрекая ее. То не так, это не так, что-то не ладится. Она плохо держится, какая-то сгорбленная, нерешительная, неженственная, постоянно дуется. Он ее в чем-то подозревает, она нечестна, вот и все. Кстати, это всему миру заметно (он повторяет: «всему миру», он настаивает, словно общается с целой вселенной), аптекарь и парень из страхового агентства «Групама» сказали ему то же самое: ваша дочь странная. Она не такая, как все девочки. Другие, те хотя бы веселые, радостные, в ладу с самими собой. Приятные.

Утром, придя в колледж, она стоит в сторонке. Она знает, что у нее красные глаза, а вдруг ее спросят.

Иногда она представляет, что сбежала. Или что кто-нибудь за ней придет. Иногда она говорит себе, что, несмотря ни на что, однажды, наверное, она станет женщиной. Женщиной, на которую смотрят, которую находят красивой. Чьи обиды не видны.

После урока французского преподаватель велит ей остаться. Когда другие учащиеся выходят, он спрашивает, все ли в порядке. Нет ли у нее дома неприятностей. Он не хочет быть нескромным, просто ему надо знать, что все хорошо.

Преподаватель стоит перед ней и смотрит на нее. Он ищет какой-то знак. Она опускает глаза.

Он говорит ей, что если она не может сказать, пусть напишет. Для себя самой. Ей же нравится писать, правда? Она ничего не говорит. Она напряженно обдумывает те слова, которые не способна произнести, она обдумывает слова так энергично, как только может, чтобы он понял ее: неужели я так уродлива, нелепа, так непохожа на других, так сутула, плохо причесана, так мрачна? Я боюсь сойти с ума. Я боюсь и не знаю, существует ли этот страх, есть ли у него имя.