Герои - Джо Аберкромби

Большие южные окна выходили на заросший травами внутренний дворик; с востока через поля с точками деревьев открывался вид на мрачноватые леса, а с севера – на городок Осрунг. Все ставни были открыты настежь, и по зале гулял прохладный ветерок, ероша волосы и шелестя бумагами. Офицеры толпились у северных окон, готовясь наблюдать штурм. Посередине величаво стоял Мид в ослепительном малиновом мундире. На скользнувшую в помещение Финри он взглянул искоса с легкой неприязнью, как гурман, заприметивший вдруг у себя в тарелке муху. Она ответила лучистой улыбкой.

– Ваша милость, смею ли я на минутку позаимствовать ваш окуляр?

Мид постоял, чопорно поджав губы, но этикет требовал галантности, а потому он снизошел.

– Извольте, – резким движением он протянул окуляр.

К северу ветвилась грязная полоса дороги, через поля, по которым расползались хаотично разбросанные палатки разросшегося за ночь лагеря. За ними располагались земляные укрепления, воздвигнутые в темноте людьми Мида. А за ними, сквозь пелену тумана и дождя, можно было различить частокол Осрунга, и даже вроде бы приставленные к нему штурмовые лестницы.

Остальное дорисовало воображение Финри. Вот по команде к частоколу решительно движутся ряды солдат с суровыми лицами, под градом стрел. Раненых оттаскивают назад или же оставляют с воплями валяться, где упали. Сверху сыплются камни, лестницы отпихивают, а тех, кто пытается перескочить с них на настил, безжалостно рубят в капусту. Быть может, среди них в самой гуще сейчас ее Гар, разыгрывает из себя героя почем зря. Впервые сердце Финри кольнула тревога, холодными мурашками поползла по плечам. Ведь это не игра. Прикусив губу, она опустила окуляр Мида.

– Где, черт возьми, Ищейка со своим сбродом? – допытывался тот у капитана Хардрика.

– Я полагаю, где-то за нами на дороге, ваша милость. Его разведчики наткнулись на сожженную деревеньку, и лорд-маршал отпустил его на осмотр места. Через час-другой они должны быть здесь.

– На них это похоже. На кивок Ищейки можно понадеяться, но когда начинается битва, его нигде не видать.

– Северяне по натуре коварны, – бросил кто-то.

– Трусы и подлецы.

– Их присутствие нас лишь замедляет, ваша милость.

– Что верно, то верно, – фыркнул Мид. – Прикажите всем подразделениям идти в бой. Надо разбить их наголову. Я хочу, чтобы этот городишко был стерт в пыль, а каждый северянин здесь или убит, или бежал.

– Ваша милость, – не смогла сдержаться Финри, – а не лучше хотя бы один полк оставить в резерве? Насколько я понимаю, леса на востоке недостаточно развед…

– А вы, госпожа, неужели всерьез полагаете, что ваши интриги помогут вашему супругу занять мое место?

Повисла, казалось, неимоверно долгая пауза; Финри почудилось, что ей это снится.

– Прошу прощения?..

– Человек он, разумеется, обаятельный. Храбрый, честный и все такое прочее, о чем любят поворковать жены-домохозяйки. Но он глуп, а что еще хуже, он сын отъявленного изменника и подкаблучник мегеры-супруги. Единственный влиятельный его доброжелатель – это ваш отец, но у него самого давно горит земля под ногами, и дни его сочтены.

Мид изъяснялся негромко, но не настолько тихо, чтобы его нельзя было расслышать, причем без труда. У одного молодого капитана отпала челюсть. Похоже, Мид был не настолько зажат рамками этикета, как казалось со стороны.

– Вы, часом, не знали, что я в свое время сорвал попытку Закрытого совета помешать мне занять место моего брата в качества лорд-губернатора? За-кры-то-го. Со-ве-та. И вы полагаете, что какой-то солдатской дочке удастся преуспеть там, где сорвалось у высшего правительственного органа? Да попытайтесь еще хотя бы раз обратиться ко мне без должного чинопочитания, и я сотру вас в порошок вместе с вашим мужем, как мелких, амбициозных, ничтожных блох, какими вы, бесспорно, являетесь.

На этом Мид спокойно выдернул окуляр из ее застывшей руки и уставился в сторону Осрунга с таким видом, как будто он сейчас ничего не сказал, а ее и вовсе на свете не существовало.

Финри впору было разразиться едкой отповедью, но на уме у нее было только всепоглощающее желание врезать кулаком по лорд-губернаторскому окуляру, да так, чтобы он вошел ему в череп. В зале стало неуютно, как будто слишком ярко. Визг скрипок резал слух. Лицо горело, как от оплеухи. Финри моргала и покорно отступала. В противоположный угол залы она словно проплыла, не касаясь ногами пола. На нее исподтишка смотрела пара офицеров, разом и сочувственно (как-никак, такое незаслуженное унижение), и одновременно с несомненным ехидством (дескать, что, съела?).

– Тебе плохо? – спросила Ализ. – Ты бледна.

– Я? Нет, все хорошо.

«Во всяком случае, вскипаю от ярости». И если на оскорбление она все же напросилась сама, а потому его заслужила, то оскорблять ее мужа и отца он не имел права. А потому старый негодяй заплатит ей за это сполна. Финри себе в этом поклялась.

Ализ наклонилась поближе.

– Что нам сейчас полагается делать?

– Сейчас? Сидеть как двум хорошим девочкам и аплодировать, пока выжившие из ума безумцы множат гробы.

– Ой.

– Не беспокойся. Позднее они могут позволить тебе проронить слезу над какими-нибудь ранами, а если будет настроение, то ты сможешь похлопать ресницами над тщетой всего этого.

Ализ, сглотнув, со вздохом отвернулась.

– Ох.

– Вот и я о том. Ох.

Это была битва в прямом смысле слова. Бек с Рефтом и так редко когда перекидывались словечком, а теперь, когда Союз начал штурмовать частокол, оба умолкли окончательно. Просто стояли у окон. Бек жалел, что рядом нет друзей. Точнее, что он не пытался как следует сдружиться с ребятами, которые сейчас рядом. Но теперь поздно. Стрела наложена, а рука готова натянуть тетиву. Готова уже около часа, просто стрелять не в кого. И оставалось лишь смотреть, истекать потом, облизывать губы и снова смотреть. Вначале он жалел, что видит недостаточно, но когда дождь понемногу иссяк и поднялось солнце, Бек почувствовал, что видит гораздо больше, чем хотелось бы.

Солдаты Союза перебрались через забор в трех или четырех местах и проникали в город скопом. Борьба шла повсюду; общий строй с обеих сторон распадался на мелкие группы, которые противостояли друг другу на всех направлениях. Никаких рядов и шеренг, просто безумная куча-мала и дикий шум. Сливались воедино крики, вой, лязг клинков и треск ломающегося дерева.

Бек во всем этом особо не разбирался. Да и трудно сказать, кто бы мог здесь оказаться докой. Чувствовалось лишь, что равновесие понемногу смещается на южную сторону реки.

Все больше северян торопливо отходило за мост – кто-то прихрамывая и держась за раны, кто-то с криком указывая на юг, – и просачивалось за стену из щитов на северной оконечности, как раз на площадь под окном у Бека. Безопасность. Легко сказать, трудней надеяться. Сейчас ею и не пахло. Напротив, так от нее далеко, как никогда в жизни.

– Я хочу видеть! – подвывал Брейт, теребя за рубаху Бека и пытаясь подглядеть в окно.

– Что там такое делается?

Бек не знал что сказать. Не знал даже, получится ли что-то произнести. Прямо под ними кричал какой-то раненый. Булькающие, тошнотворные вопли. Скорей бы он заткнулся. От них шла кругом голова.

Частокол был, можно сказать, потерян. Рослый южанин на настиле, указывая мечом на мост, поторапливал и хлопал по спинам солдат, сыплющихся с лестниц по обе стороны от него. У ворот теснилась дюжина-другая карлов; сомкнув крашеные щиты, они полукругом обступали потрепанный штандарт, но при этом были окружены и безнадежно уступали числом. А с настилов на них с шипеньем сеялись стрелы.

Некоторые строения покрупнее еще оставались в руках северян. Было видно, как воины пускают из окон стрелы и тут же отшатываются. Все двери заколочены, окна забаррикадированы, но люди Союза кишели там роем, как пчелы вокруг ульев. Пару наиболее упорных очагов сопротивления, несмотря на сырость, успели поджечь, и клубы бурого дыма в рыжем мерцании огня сдувало ветром на восток.

Вот из горящего строения на врагов бросился северянин с топорами в обеих руках. Что именно он кричит, не было слышно. О таких поется в песнях; они присоединяются к мертвым с гордостью. Пара солдат Союза порскнула в сторону, а остальные приткнули его к стене копьями. Один ударил храбреца по руке, и тот выронил топор, но с криком вознес вторую руку. Может, он сдавался, а может, сыпал ругательствами, непонятно. Его ткнули в грудь, и он обмяк. Тогда его сбили наземь и истыкали копьями.

Взгляд распахнутых слезящихся глаз Бека метался по строениям, натыкаясь на неприкрытое смертоубийство по всему берегу. Вон кого-то выволокли из лачуги. Бедняга сопротивлялся, но блеснул нож, безжизненное тело пинком спровадили в воду, и оно поплыло вниз лицом, а убийцы хладнокровно пошагали обратно в дом. Похоже, перерезали горло. Вот так запросто, взяли и перерезали.