Браззавиль-Бич - Уильям Бойд

Я по-прежнему не боялась ни Амилькара, ни команды «Атомный бабах», но впервые с момента хищения поняла, насколько я грязная. Ночлеги под открытым небом, скверная, приготовленная на костре пища, жизнь на колесах — все это меня по-своему увлекало. Грязь в такой обстановке была неизбежной. Но теперь, в этой заброшенной школе я почувствовала себя вонючей и гадкой. Кожу покрывал слой пыли. Одежда была заскорузлая, пропитанная потом. Волосы свисали толстыми сосульками. Зубы и десны покрылись толстым налетом, казалось, во рту у меня выросли лишайники. Я прямиком направилась к Амилькару и потребовала что-то, чтобы вымыться.

Из колодца в заднем дворике школы нам принесли два ведра воды и большой кусок розового мыла. Я вымыла голову и сразу почувствовала себя лучше. Один из мальчиков дал мне жевательную палочку, я почистила зубы. Ян разделся до трусов и тоже попытался вымыться. Теперь, когда я была пусть частично, но чистой, я поняла, что такой грязной одежды больше не выдержу. На мне была рубаха цвета хаки, джинсы и замшевые ботинки на шнуровке. Больше у меня не было ничего, кроме той холщовой сумки через плечо, в которую я побросала самые необходимые вещи перед отъездом.

Яну было еще хуже. Когда Амилькар приказал двум нашим кухонным мальчикам выйти из «лендровера», Билли машинально схватил сумку Яна с собранными для ночевки в городе вещами. Мы вспомнили, что он держал ее в руке, когда, не веря в собственное спасение, со всех ног бежал по дороге.

Нам снова наполнили ведра, я выстирала рубаху и джинсы. Когда Ян отправился разложить их на солнце, я торопливо простирнула трусы и лифчик, выжала их изо всех сил и успела надеть как раз перед его приходом.

Мы не выходили из комнаты, дожидаясь, когда наша одежда высохнет. В белье я чувствовала себя неловко и как истукан сидела у стены, поджав колени к подбородку. Синяк, след Маллабарова кулака у меня на плече, напоминал свинцово-серый, грязно-коричневый цветок с четырьмя пурпурными точками. Прикоснуться к нему было больно.

Я заметила, что Ян, сидя в другом конце комнаты, бросает на меня горящие взгляды. Его глаза то и дело останавливались на мне, от этого я чувствовала себя еще более скованно. Его похотливый зуд меня злил. Ему было легче: его боксерские трусы были не более и не менее откровенными, чем плавки. Раздраженная собственной стыдливостью, я демонстративно встала, подошла к окну и посмотрела на голый выжженный кусок земли перед домом.

— Должно скоро высохнуть, — беззаботно сказала я.

— Подождите полчасика.

Но, стоя у окна, я обнаружила, что беспокоюсь, не облепляют ли мокрые трусы чересчур плотно мои ягодицы, и, если я повернусь, не будет ли просвечивать синевой и приподнимать мокрую ластовицу треугольник густых волос у меня на лобке…

Я повернулась, торопливо прошла к своему одеялу и уселась со скрещенными ногами, положив руки на бедра, свесив вниз, чтобы прикрыться, сцепленные в замок кисти.

Никто из нас не знал, о чем говорить. В комнате было жарко. От того, что мы оба стеснялись, атмосфера накалилась еще больше. Я почувствовала, что покрываюсь испариной. Волосы начали липнуть к плечам.

Ян встал, пытаясь придумать, чем занять руки. Он неизвестно зачем опять начал шарить по шкафам. Нашел половину линейки.

— Пользы с нее немного, — он показал мне обломок.

— А вдруг захочется измерить что-нибудь короткое, — не думая, брякнула я.

Секунду-другую мы оба старались не замечать двусмысленности.

— Ну, думаю, в такие подробности мы вдаваться не будем, — сказал Ян и рассмеялся. Я тоже, не без труда. Но напряжение это как-то разрядило. Мы снова начали разговаривать о том о сем: о нашей ситуации, о том, какие у нас есть возможности и стоит ли нам пытаться сбежать. Снаружи наша одежда быстро высыхала на солнце.

Вечером нам дали много жаркого и гору рыхлой развалившейся запеканки. Когда я спросила, чье это мясо, мне сказали, что кустарниковой свиньи. Мясо было сухое и жилистое, с сильным привкусом дичины. Как бы то ни было, оно подействовало как хорошее слабительное на мой переполненный, окаменевший кишечник. Я вышла во дворик и навалила огромную кучу за одним из сараев. Мне стало легче, и очистившаяся, на нетвердых ногах, я несколько мгновений неподвижно простояла в сумерках, пахнущих костром, на котором нам сготовили ужин. Не знаю, что: освещение, запах, легкая слабость или все это вместе взятое вызвали у меня такие пронзительные воспоминания о Непе и о Джоне Клиавотере, что впервые с момента похищения меня захлестнули эмоции и я почувствовала, как слезы щиплют уголки глаз.

Вернувшись к нам в комнату, я застала Амилькара, который разговаривал с Яном.

— Я уезжаю сегодня вечером, — сказал Амилькар. — В штаб.

— А что насчет нас? — спросил Ян. — Когда вы намерены нас отпустить?

— Я должен поговорить о вас с генералом Дельгадо. Как с вами поступить. Что наиболее безопасно. — Он пожал плечами. — Может быть, вас стоит отправить самолетом в Киншасу или в Того? Там будет видно.

— Самолетом? — переспросила я.

— У нас есть одна взлетная полоса, за болотами. Самолеты приходят по ночам.

— Но я думал…

Амилькар оборвал его, очень вежливо. «Я вернусь через два дня. Все будет согласовано. И вы сможете отправиться домой. — Он обменялся с нами формальными рукопожатиями. — Я оставляю здесь шесть человек из команды. Не беспокойтесь. Вы в полной безопасности».

В ту ночь я плохо спала. Сигареты у меня давно кончились, и время от времени мне невыносимо хотелось курить. Я лежала, завернувшись в одеяло, положив голову на сумку и мечтая о пачке «Таскер». Я слушала, как зудят москиты, торопливо пробегают грызуны и ящерицы и с мерным шумом вздымается и опускается грудь спящего Яна. Как звук прибоя, подумала я, как шорох маленьких волн, набегающих на галечный берег…

Я сбросила с себя одеяло и тихонько вышла из комнаты. Я обогнула дом и направилась к террасе, выходившей на задний двор и огород. С балки свисал фонарь, под ним в ряд спали на земле три мальчика. Четвертый стоял, прислонившись к столбу, с автоматом за плечом.

— Вечер, мэм, — сказал он.

— Вы не боитесь, что зажжен свет?

— Ночью нет самолетов.

Я разглядела, что это мальчик со шрамами на щеках. Он называл себя товарищ Пятое Октября — как он прежде объяснил мне, в честь того дня, когда генерал Анисето Дельгадо в 1963 году объявил Примюсавские Территории независимыми и в одностороннем порядке отделился от республики.

— Как вас по-настоящему зовут, Пятое Октября?

— Это — настоящее имя.

— Как вас звали прежде?

Он помолчал. «Иеремио».

— У вас нет сигареты?

— Мы не курим. Только Илидео.

— А где он?

— Я пойду его поищу.

Пятое Октября вернулся с половинкой сигареты. Он нашел спичку, я закурила. С жадностью втянула в себя дым, медленно выдохнула; табак оказался крепчайший и кислый, от него сразу закружилась голова. Не знаю, какой это был сорт, но «Таскеру» он давал сто очков вперед.

Ночь была теплая. Я села на ступеньки, уставилась в темноту. Во дворике слабо и не ко времени кукарекнул петух.

— Который час? — спросила я.

— Думаю, около трех.

Несмотря на никотин, я вдруг почувствовала себя усталой. Еще несколько минут, и я смогу уснуть. Я спросила Пятое Октября, что у них запланировано на завтра. Он сказал, что они должны дожидаться приказов от доктора Амилькара. Единственное, что твердо намечено, это встреча с товарищами из местных деревенских комитетов ЮНАМО. Мы обменялись общими фразами о ЮНАМО, о генерале Дельгадо. Пятое Октября участвовал в битве при Лузо.

— Мы бы выиграли, — сказал он убежденно, потом подумал и добавил: — По-моему. Если бы не их аэропланы и бомбы. Мы стреляли в них, но у нас нет… — Он замялся, подыскивая слово.

— Ракет?

— Да. Но генерал Дельгадо сейчас покупает нам хорошие ракеты.

— Атомный бабах, — сказала я. Он улыбнулся.

Я вернулась в нашу комнату. Ян безмятежно спал.

На следующее утро мы на некотором расстоянии наблюдали встречу с товарищами из местных комитетов. Ее вел Илидео. Это был относительно светлокожий, плотного сложения мальчик, который без особого успеха пытался отпустить маленькие усики. Товарищи немного поговорили, изучили «лендровер», потом к ним вывели нас. Товарищами из местных комитетов оказались как мужчины, так и женщины, все средних лет, отметила я, все очень худые, одетые почти в лохмотья. Они смотрели на нас с плохо скрываемым любопытством. Задали какие-то вопросы.

— Они хотят знать, кто вы: кубинцы, южноафриканцы или португальцы? — спросил Илидео.

— Мы англичане, — гордо сказал Ян.

— Скажите им, что мы доктора, — попросила я. Ответом на эту новость были улыбки и несколько доброжелательных фраз. Потом Илидео объявил собрание закрытым, и товарищи из местных комитетов стали расходиться по лесным тропинкам, ведущим во все стороны от поляны, на которой стояла миссионерская школа.