Девочки с блестящим будущим - Венди Кацман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У тебя есть «Инстаграм»◊? – спросила она Чейза.
– У меня есть! – воскликнула Наоми. – Я завела его, чтобы как можно больше людей узнали про Илая.
– И сколько у тебя подписчиков? – вскинулась Винни.
Наоми сверилась с телефоном.
– Около полутора тысяч.
– Сойдет. Чейз, сними-ка меня на телефон Наоми.
Чейз повиновался, и Винни обворожительно улыбнулась в камеру.
– Так, а теперь пиши… Готов? «Всем привет! Меня зовут Чейз Олдер, я муж Наоми. Познакомьтесь с моей дочерью Винни. Когда мне было шестнадцать, я жестоко изнасиловал ее семнадцатилетнюю мать, подмешав ей в выпивку наркоту. А несколько недель назад узнал, что у меня есть взрослая дочь. Простите меня. Я растоптал ваше доверие. У Винни изумительная мама. Я бесконечно виноват перед ней. Надеюсь, когда-нибудь она меня все-таки простит. В одиночку она воспитала несравненную дочь. А по мне тюрьма плачет».
Бледный как мертвец, Чейз послушно тыкал в клавиатуру большими пальцами рук. Закончив, он протянул телефон Винни.
– Шик, блеск, – одобрила она.
– А теперь – нажми «Отправить», – приказала Марен.
Чейз вздрогнул. Приблизил указательный палец к экрану и… Винни резво перегнулась через стол и выдернула смартфон у него из рук.
– Не так быстро. Много чести – трезвонить на весь свет о таком папаше, как ты. Лучше я останусь дочерью своей мамы. – Вытащив свой телефон, Винни сфотографировала неотправленное сообщение на фоне застывших Чейза и Наоми и пояснила: – На всякий пожарный. Вдруг мы передумаем. – Она склонила голову набок. – Жесть, да, когда твоя жизнь подчинена чужой воле?
Посеревшие от страха Чейз и Наоми согласно кивнули.
– Привыкайте. Моя мама жила так долгие годы.
Винни переполняло волнение. Марен успокаивающе погладила ее сжатую в кулак руку, как бы говоря: «Спасибо за понимание и сочувствие, но наш разговор не окончен. Держись. Впереди еще немало горя».
Собираясь с силами, Марен прикрыла глаза. Умыкнула холодную картошку-соломку с тарелки Винни, но, не насытившись, подозвала официанта и заказала бутылку дорогого вина. Снова подняла глаза на Чейза, помолчала и произнесла:
– А теперь – моя очередь. Слушай же, какие невзгоды и лишения обрушились на меня из-за твоей паскудной мальчишеской выходки.
Марен метнула на Чейза разящий, как молния, взгляд. Чейз скукожился. «Получай, – подумала Марен, не отводя от него пылающих глаз, заставляя его пригибаться все ниже и ниже. – Сейчас ты узнаешь, что такое страдание. Узнаешь, каково это – просыпаться среди ночи и в отчаянии, словно тебя похоронили заживо, ловить ртом воздух. Сейчас ты узнаешь, какие муки я из-за тебя претерпела. В какое страшное месиво ты превратил мою жизнь».
Она тяжело вздохнула и сделала первые робкие шаги на пути к освобождению.
– Знай же, – хрипло начала она, – ты не только похитил мою невинность, ты разворотил мне все внутренности. Я лечилась потом целый месяц. Целый месяц поход в туалет превращался для меня в невыносимую пытку. Мне казалось, я сочусь кислотой. Каждый шаг давался мне с неимоверным трудом. Меня будто поджаривали на медленном огне. И всякий раз, морщась от боли или сгибаясь от рези в животе, я возвращалась в прошлое – в то самое отвратительное прошлое, когда очнулась на поле для гольфа, совершенно потерянная, вывалянная в песке и измазанная кровью, и никак не могла понять, что же произошло.
Следующим утром родители отвезли меня в Индианский университет. Все лето я, можно сказать, спала в обнимку с каталогом университетских курсов, планируя свою жизнь на четыре года вперед. Я мечтала присоединиться к женскому клубу и пройти отбор в команду по чирлидингу. Я не могла дождаться начала лекций по литературе. Но ты все это украл. За пару минут. Я была так удручена, приехав в университет, что заперлась в комнате и выходила оттуда, только чтобы поесть. Когда родители приехали за мной на День благодарения, они меня не узнали – меня чудовищно разнесло. Тот день стал моим последним днем в университете. Правда, я об этом пока не догадывалась. Мать мгновенно сообразила, что я беременна. Она знала, что меня изнасиловали, но не верила в это. Считала, я сама напросилась.
Марен замолчала. Подошедший официант наполнил ее бокал вином. Марен пригубила вино и отрешенно продолжила:
– Мои не в меру набожные родители не допускали и мысли об аборте. К тому же я была на четвертом месяце, и ни одна клиника в Индиане не взялась бы за операцию. А теперь представьте, каково это, в возрасте Винни, – Марен быстро глянула на дочь, – в неполных восемнадцать лет, узнать, что забеременела от насильника и теперь должна полгода носить под сердцем его ребенка, чтобы в конце концов дать ему жизнь. Причем, кто отец ребенка, тебе неизвестно – ты ведь ничего не помнишь. Как тебе такое, Наоми, а? Представила? А теперь представь, что через десять лет то же произойдет с твоей маленькой дочуркой!
Перегнувшись через стол, Марен сощуренными глазами наблюдала за Чейзом и его женой. Лица их вытянулись. Исказились от ужаса. Превосходно.
– Мои родители чуть не умерли от стыда – ах, ах, как же им теперь смотреть в глаза своим приятелям из клуба и друзьям-прихожанам! И тогда они отвезли меня в гнусный приют для незамужних матерей под названием «Величайший дар». Туда принимали симпатичных белых девушек типа меня. Им бесплатно предоставляли «роскошные», – Марен ядовито хмыкнула, – апартаменты и медицинский уход. Когда девушки разрешались от бремени, их детей забирали и отдавали на усыновление. Если девушка желала сохранить дитя, ей выставляли огромный счет за услуги.
И тут возникла одна сложность: я так полюбила Винни, что не смогла бы расстаться с ней ни за какие блага мира. Я решила спасти ее от этих вероломных лицемеров и сбежала. На восьмом месяце беременности. Почти в чем мать родила. Без денег. Все, что у меня было, – это сбережения за работу спасателем и нянькой. Слава богу, я догадалась прихватить их в тот день, когда родители засунули меня в эту преисподнюю. Я ушла из приюта глубокой ночью, автостопом добралась до города, купила билет на автобус и уехала на запад, в Лос-Анджелес, где и родила Винни. Я, по наивности, думала, что родители смягчатся, увидев внучку, но я ошибалась. После моего побега администрация приюта выкатила им счет на сто тысяч долларов. Во столько они оценили мое четырехмесячное пребывание. Родители рассвирепели и отреклись от меня, но можно ли их в этом винить? Я не только обманула их ожидания, но и вела себя, по их мнению, как распоследняя шлюха.
А значит, в ту злополучную ночь ты украл у меня достаток и благополучие. Тепло семейного очага. Я даже о смерти отца узнала из опубликованного в Сети некролога! – всхлипнув, Марен утерла слезы. – Детство Винни мы провели, болтаясь по ночлежкам и сомнительным притонам. Нас бросили на произвол судьбы. Довели до отчаяния. Чего я только не делала ради куска хлеба и крыши над головой! Жуткие, кошмарные вещи. О таких вещах вслух не говорят… – Марен боязливо покосилась на дочь – разгадала ли та скрытый смысл ее слов. Но, разумеется, Винни все разгадала. Она была смышленой и проницательной девочкой. Не зря же ее воспитала улица. – Порой у меня совсем опускались руки, но я держалась. Держалась ради этой чудесной девочки, сидящей рядом со мной, ради моей дочери, которую я полюбила всей душой, как только впервые взяла ее на руки.
– Я тоже люблю тебя, мам, – прошептала Винни, рисуя на ладони матери сердечко.
Марен ласково заправила ей за ухо выбившийся своенравный локон. Мороженое, минутой раньше поставленное перед Винни молчаливым официантом, медленно таяло, превращаясь в лужицу.
– И напоследок, – сказала Марен, ломая руки, – знай: я так и не смогла никого полюбить. Восемнадцать лет я провела без любви. Романтика любви, близость, дружба – все то, что вы двое воспринимаете как само собой разумеющееся, все прошло мимо меня. Я была лишена простых человеческих чувств и привязанностей, – вполголоса добавила она, глядя на Чейза. – Их ты тоже украл у меня.
Винни побледнела, и Марен поняла, что на сегодня откровений более чем достаточно.
– На твое счастье, у меня есть Винни. Если бы
