Неупокоенные - Лорен Оливер

Ее рот беззвучно открывался и закрывался. Только я, наверное, разобрала, что она бормочет «простите».

Дэнни достал из-за пояса наручники и сделал пару шагов к Кэролайн. Трентон встал между ним и матерью.

– Ты шутишь, да? – сурово произнесла Минна.

– Мне жаль, Минна, – тихо сказал коп, – но выбора у меня нет.

– Ни за что! – выкрикнул Трентон.

Эми заплакала.

– Послушай, – Дэнни наклонился к Минне, – я хочу этого еще меньше, чем ты. Но твоя мама пыталась кого-то застрелить. И у нас есть на нее жалоба. Мне бы очень не хотелось надевать на нее наручники. Если можно спокойно уговорить ее пройти с нами…

– Пошел ты, Дэнни! – выпалила Минна.

– Не усложняй!

Дэнни силой отодвинул Минну от матери.

– Кэролайн Уокер, вы арестованы за…

– Простите.

Это слово, прозвучавшее у двери, даже Дэнни заставило остановиться.

Женщина прочистила горло и повторила:

– Простите. Это моя вина.

– Да кто вы такая? – не выдержал Трентон.

Ее взгляд перебегал от одного человека к другому, не зная, на ком остановиться.

– Меня зовут Адриана, – сказала она, – Адриана Кадью.

Часть X

Столовая

Кэролайн

– Выпей, – сказала Минна и налила Кэролайн еще кофе.

– Я не хочу. – Кэролайн уже отказалась от кофе с сахаром и сливками, сказав, что ей нужно что-нибудь покрепче. Тогда Минна сделала черный кофе. Они с Дэнни смотрели на нее как очень заботливые родители на проблемного ребенка – настороженно и с сочувствием. Между ними на столе высилась груда немытой посуды со следами горчицы и листьями салата. Кое-где еще остались целые сэндвичи.

– Просто выпей, – настаивала Минна. Кэролайн была слишком измотана, чтобы спорить. Алкоголь еще гулял в крови, но уже выветривался. Пистолет в руке, вспышка гнева, крики – все это выплывало из тумана и становилось жуткой реальность.

Минна попросила прощения у гостей и выпроводила их. А еще они с Трентоном уговорили Дэнни не арестовывать Кэролайн до окончания похорон. Слава богу, что все разошлись! Кэролайн не могла перенести всех этих шепотков у нее за спиной и косых взглядов соседей и так называемых друзей. Они наверняка уже судачили о Ричарде и этой женщине… Женщина!

Она сидела на другом конце столовой, в самом углу. Женщина ничего не произнесла с тех пор, как назвала свое имя – ну, только один раз воды попросила. Кэролайн должна была выставить ее из дома! Надо было попросить кого-нибудь вышвырнуть ее за дверь. Но вместо этого она сидела и смотрела, как Минна увивается вокруг Адрианы, предлагая ей печенье или бокал вина, таким голосом, каким она обычно успокаивает Эми, когда та плачет или ушиблась. Минна как бы говорила женщине: «Прошу, не злитесь на мою маму, она и мухи не обидит! Она была пьяна, она не хотела…»

Но Кэролайн хотела.

– Ты хочешь сказать, – Минна и Дэнни переговаривались вполголоса неподалеку от Кэролайн, наверное, думая, что она еще слишком пьяна, чтобы их понять, – что это другая Адриана Кадью? Не та, которой звонила мама?

– Нет, это не она, – произнесла Кэролайн. Она впервые обратилась к Дэнни с того момента, как он пытался надеть на нее наручники. Полицейский удивленно обернулся. Кэролайн демонстративно не смотрела на него.

Этот факт был последним гвоздем в крышку гроба: оказалось, что она подозревала не ту Адриану. Кэролайн следовало побольше узнать об этой. Она только смутно помнила содержание той маленькой статьи – что-то про насилие, езду в пьяном виде… Она безуспешно пыталась вспомнить хоть какие-то детали. Несмотря на всю подготовку, Кэролайн чувствовала себя беззащитной – нужно было ждать удара со всех сторон и не откидывать ни одну из версий!

Кэролайн повернулась к Минне и Дэнни, которые стояли у окна:

– Дайте нам побыть наедине.

Но эти двое не сдвинулись с места. Адриана, казалось, вообще не замечала их присутствия, она говорила непосредственно с Кэролайн. Чего она хотела? Прощения? Понимания? Не дождется ни того, ни другого!

– Я не требую никаких денег, – выпалила Адриана, – я не общалась с Ричардом уже десять лет. Он не отвечал на мои письма. И я давно уже перестала ему звонить.

Теперь, когда она начала говорить, ее невозможно было остановить. Женщина тряслась как в лихорадке.

– Это кровавые деньги, они мне не нужны, – сказала она с горечью в голосе.

– Я не понимаю, – холодно сказала Кэролайн. Она все еще была Королевой, а Адриана – приговоренной на отсечение головы подданной. Во всем, кроме одного факта – Королева была готова на коленях умолять Адриану, Дэнни, Минну, чтобы они ушли и оставили ее в покое. Она хотела запереться в спальне – в их с Ричардом спальне – и напиться вдрызг, чтобы мир снова стал туманным и приятным.

– Моя дочь Ева, – голос Адрианы дрогнул на этом имени, – это его дочь!

Воцарилась тишина. Кэролайн отказывалась верить, что все это происходит по-настоящему. Это был какой-то странный сон: большой стол с грязными тарелками и остатками пищи, солнце, сияющее через занавески, Дэнни в его нелепой форме…

Кэролайн подумала, что люди как дома – ты можешь открывать двери, ходить по комнатам, касаться разных предметов. Но кое-что навсегда останется невидимым и недосягаемым – системы внутри дома: водопровод, электричество, трубы и провода в стенах.

– Мы были с ним вместе всего раз. Мы оба знали, что это было ошибкой. Но я все равно продолжала посылать ему письма, открытки, локоны волос… – Адриана не выдержала и заплакала. Она взяла со стола салфетку – Кэролайн была уверена, что она грязная – и быстро вытерла слезы. – Моя бедная Ева!

Кэролайн ужасно хотела плюнуть ей в лицо. Это она должна была плакать сейчас! А теперь какой-то чужой ребенок вторгся в ее жизнь и угрожает все разрушить!

Хлопнула кухонная дверь, и в комнату с улицы зашел Трентон, отряхивая грязь с обуви.

– Мы решили похоронить отца под плакучей ивой, – сказал он. Тут Трентон увидел Адриану и застыл в дверях. – Простите… я думал, она уже…

Когда Адриана его увидела, в ее взгляде промелькнуло такое нездоровое возбуждение, что Кэролайн стало страшно.

– Сколько тебе лет? – выпалила она.

Трентон взглянул на Кэролайн, как будто прося у матери разрешение на ответ.

– Шестнадцать, – сказал он.

– Еве было бы тринадцать в июле, – произнесла Адриана. Она улыбалась, но улыбка была не радостной, а какой-то застывшей и неестественно широкой, как открытая рана. – Она хотела поехать в «Шесть флагов» на день рождения…