Современный самозванец - Николай Гейнце

– Дай-то Бог! Дай-то Бог! – задумчиво произнес он.

XXIV

В Москве

Долинский, молодой Селезнев и Елизавета Петровна Дубянская по приезде в Москву остановились в гостинице «Славянский Базар», заняв два смежных номера, и с того же дня принялись за официальные и неофициальные розыски.

Первые были безуспешны, по справке адресного стола, дворянина Владимира Игнатьевича Неелова в Москве на жительстве не значилось. Что же касается до Любовь Аркадьевны, то она и не могла быть записанной, так как убежала из дома без всяких документов.

Ее метрическое свидетельство лежало, и теперь в дорожной сумочке Елизаветы Петровны, переданное ей Аркадием Семеновичем Селезневым, как необходимое при браке, в совершение которого он не верил.

– А если и обвенчались они где-нибудь в селе без бумаг, так, пожалуй, священник и не записал в книги, а брак-то такой едва ли действителен… Тогда пусть запишет и на свидетельстве сделает надпись… Уж вы похлопочите, успокойте меня, – сказал Аркадий Семенович Дубянской во время беседы их в кабинете накануне отъезда.

– Найти бы только, а я уже все сделаю и настою, чтобы оформить как можно крепче, – отвечала Елизавета Петровна.

– Непременно, как можно крепче.

На другой же день по прибытии в Москву, Долинский и Селезнев поехали за шестьдесят верст по смоленской железной дороге, где верстах в пяти от станции лежало именье, купленное Нееловым у графа Вельского.

Тут они напали на некоторый, но весьма туманный след.

Неелова и Любовь Аркадьевну они там не нашли, но им сказали, что барин с молодой барыней пробыли несколько дней в имении, а затем уехали.

– Куда же они уехали? – спросили в один голос Долинский и Селезнев.

– А уж этого не могу знать… Мне барина не допрашивать, – отвечал староста, он же управитель имения.

– Кто-нибудь же возил их на станцию?

– Вестимо, возили… Михайло-кучер возил.

– А где этот Михаило?

– Да, чай, на конюшне спит… Я пойду, пошукаю его.

– Пошукай, пошукай.

Вскоре перед лицом обоих приятелей явился Михаило.

– Ты к какому поезду возил Владимира Игнатьевича с барыней?

– Надо быть, к часовому…

– Это, значит, в Москву?

– А уж не могу знать, не то в Москву, не то в Смоленск.

– Как так?

– Да так, в ту пору у нас на станции перекресток… С обеих сторон поезда приходят…

– Тэк-с…

Таким образом, вопрос, возвратился ли Неелов с Селезневой в Москву или поехал дальше на Смоленск, Брест, Варшаву и даже за границу, остался открытым.

Во время этого отсутствия Долинского и Селезнева в Москве, Елизавета Петровна сама, сидя у себя в номера, получила неожиданные сведения о беглянке при тяжелых, впрочем, для Дубянской обстоятельствах.

Не прошло и часу после отъезда молодых людей, как в номер, занимаемый Елизаветой Петровной, постучались.

– Войдите.

Вошел лакей гостиницы и сообщил, что госпожу Дубянскую желает видеть какой-то господин по тому делу, по которому она приехала в Москву.

– Просите! – сказала очень заинтересованная Дубянская. Через пять минут незнакомец вошел в номер.

При виде его у Елизаветы Петровны вырвался крик ужаса, гнева и горя.

Перед нею стоял Егор Степанович Алферов.

– Елизавета Петровна, – заговорил он дрожащим от волнения голосом. – Не отвергайте человека, которого привело к вам раскаяние. Вы видели, что я сумел обмануть и судей, и присяжных, и сделался снова полноправным и свободным человеком. Следовательно, не страх, а глубокое, мучительное раскаяние в том, что я осиротил и обездолил вас, приводит меня к вам.

– Вы лжете! Такие, как вы, раскаиваться не могут. Вы пришли сюда все под влиянием той же постыдной страсти, которой вы преследуете меня с первого дня нашего знакомства.

– Вы несправедливы ко мне, – перебил он с мольбой в голосе. – Не скрою от вас: я люблю вас более собственной жизни и переживаю муки ада от сознания, что эта любовь остается навеки безответной. Но я пришел просить не любви вашей, а только одного слова прощения.

– Ну и что же было бы, если бы я простила вас?

– У меня осталось бы счастье посвятить вам всю свою жизнь, все мои мысли, – ответил он просто.

– Дружба преступника.

– Нет, дружба человека, который был преступником.

– Не станете ли вы уверять, что исправились?

– Да, Елизавета Петровна, беру Бога в свидетели, что с той минуты, в которую я заглянул в вашу чистую душу, все нечестное стало для меня ненавистно! О, сжальтесь надо мной…

Он неожиданно для Дубянской бросился перед ней на колени.

– Не бросайте меня в тьму безысходного отчаяния… Я так измучился! Пощадите!.. Будьте для меня тем же светлым ангелом надежды, как и для всех, кто вас знает.

– Встаньте, – сказала Елизавета Петровна. – Может быть, я прощу вас, когда буду убеждена в вашем исправлении.

– Благодарю, благодарю вас, – прошептал Алферов, по лицу которого струились слезы.

Он схватил край ее платья и горячо прижал его к губам.

– А теперь уйдите, – проговорила молодая девушка. – Я не могу больше выносить вашего присутствия.

– Позвольте мне остаться еще несколько минут, и я скажу вам вещи, которые докажут вам, что я и до этого старался быть полезен, если не вам самим, то вашим друзьям. Вы ищете Любовь Аркадьевну Селезневу?

– Да, а вы знаете где она? – с поспешностью спросила Дубянская.

– Она здесь, в Москве, вместе в Нееловым.

– Так дайте мне ее адрес… Я пойду к ней…

– Я сам не знаю, где они живут… Он тщательно скрывает это…

– Они обвенчаны?

– Нет. Он, кажется, даже собирается жениться на одной богатой купеческой дочке…

– Несчастная! Одна, в чужом городе и в руках негодяя! – воскликнула Дубянская.

– Теперь она не так одинока… У нее есть добрая и умная подруга.

– Кто это?

– Мадлен де Межен.

– Шансонетная певица?

– Она бросила сцену… Она теперь невеста Савина.

– Этого мошенника?

– Он оправдан.

– Вы тоже оправданы! – не удержалась Елизавета Петровна.

Алферов подавил вздох.

– Я прошу вас только повременить говорить кому бы то ни было о сообщенном мною вам. Я достану адрес или, в крайнем случае, устрою возможность вам видеться с Любовь Аркадьевной.

– Хорошо, но устройте это как можно скорее.

Егор Степанович поклонился и вышел.

Оставшись одна, Елизавета Петровна Дубянская почувствовала себя крайне несчастной.

Ей начало казаться то, что она оскорбила память отца, снизойдя до разговора с его убийцей, то, что раскаяние этого человека было глубоко и искренно, что было бы грехом отвергнуть его окончательно.

Девушка то плакала, то молилась, то глубоко задумывалась и измучила бы себя окончательно, если бы эту борьбу дочернего чувства с долгом христианским не прервало возвращение ее спутников.

Они рассказали ей все, что узнали в имении Неелова.

– Невозможно было добиться лишь одного, куда они уехали из имения, – заметил Селезнев.

– Да, это вопрос, – вставил Долинский.

– Они в Москве, – заявила Дубянская.

– Почему вы так в этом уверены? – в один голос спросили молодые люди.

– Я имею на это основание, которое пока сказать не могу… На этих днях я получу точные сведения.

– Вы где-нибудь были?

– Я не выходила из номера.

– Что же, вам птица на хвосте принесла все эти сведения? – произнес, смеясь, Селезнев.

– Если это птица, то коршун, выклевавший мое сердце.

Молодые люди посмотрели на нее широко раскрытыми глазами.

Они только сейчас заметили ее бледность и расстроенный вид.

– Что с вами? – спросил Долинский. – У вас кто-нибудь был и огорчил вас?

– Не спрашивайте меня… Я все равно раньше времени не могу вам ничего сказать… Я дала слово.

Они оба остались в полном недоумении.

Прошло несколько дней.

Алферов не являлся со своими сообщениями. Елизавета Петровна ходила в тревожном состоянии духа. Долинский и Селезнев не беспокоили ее вопросами и не возвращались к загадочному разговору о полученных ею сведениях.

В их уме даже появилась роковая мысль, что молодая девушка тронулась в уме.

Они оба продолжали свои розыски в Москве, бывая всюду, где собиралась публика.

Сентябрь в этом году стоял великолепный.

Погода была чисто летняя, теплая.

Сад «Эрмитаж» и Петровский парк по вечерам кишели публикой.

К последнему по Тверской улице тянулись длинною лентою всевозможные экипажи.

Однажды, вернувшись вечером домой, Долинский и Селезнев зашли по обыкновению в номер Елизаветы Петровны.

– Отгадайте, кого мы видели, Елизавета Петровна? – воскликнул Сергей Павлович.

– Не мастерица, – отвечала молодая девушка, грустно улыбаясь.

– Ну, так слушайте. Мы сейчас из Петровского парка. Экипажей там и дам целые миллионы. Богатство – умопомраченье. Красавиц – не перечесть… Вдруг вижу несется коляска, которой позавидовала бы любая владетельная особа: кучер и лакей – загляденье, кони – львы. А в коляске сидят две дамы – одна, точно сказочная царица, другая поскромнее… Поровнялись они с нами, и… о, боги!.. Вторая оказалась Любовь Аркадьевной!