Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы не хотите меня поздравить? Хорош! Пришёл, не сказал ни слова, уселся и ест…
Под столом она сильно толкнула ногой его ногу и наклонила лицо над чайником, доливая его.
Тогда он положил кусок хлеба на стол, крепко потёр себе руки и громко сказал:
— А я целый день в суде просидел…
Его голос покрыл шум разговора. [Гости замолчали] Лунёв сконфузился, чувствуя их взгляды на лице своём, и тоже исподлобья оглядел их. На него смотрели недоверчиво, видимо, каждый сомневался в том, что этот широкоплечий, курчавый парень может сказать что-нибудь интересное. Неловкое молчание наступило в комнате.
Обрывки каких-то мыслей кружились в голове Ильи, — бессвязные, серые, они вдруг точно провалились куда-то, исчезая во тьме его души.
— В суде иногда очень любопытно, — кислым голосом заметила Фелицата Грызлова и, взяв коробку с мармеладом, стала ковырять в ней щипчиками.
На щеках Татьяны Власьевны вспыхнули красные пятна, а Кирик громко высморкался и сказал:
— Что ж ты, братец, замахнулся, а не бьёшь? Ну, был в суде…
«Конфужу я их», — сообразил Илья, и губы его медленно раздвинулись в улыбку. Гости снова заговорили сразу в несколько голосов.
— Я однажды слушал в суде дело об убийстве, — рассказывал молодой телеграфист, бледный, черноглазый, с маленькими усиками.
— Я ужасно люблю читать и слушать про убийства! — воскликнула Травкина.
А её муж посмотрел на всех и сказал:
— Гласный суд — благодетельное учреждение…
— Судился мой товарищ Евгениев… Он, видите ли, стоя на дежурстве у денежного ящика, шутил с мальчиком да вдруг и застрелил его…
— Ах, ужас какой! — вскричала Татьяна Власьевна.
— Наповал! — с каким-то удовольствием добавил телеграфист.
— А я однажды был свидетелем по одному делу, — заговорил Травкин своим шумящим, сухим голосом, — а по другому делу судился человек, который совершил двадцать три кражи! Недурно?
Кирик громко захохотал. Публика разделилась на две группы: одни слушали рассказ телеграфиста об убийстве мальчика, другие — скучное сообщение Травкина о человеке, совершившем двадцать три кражи. Илья наблюдал за хозяйкой, чувствуя, что в нём тихо разгорается какой-то огонёк, — он ещё ничего не освещает, но уже настойчиво жжёт сердце. С той минуты, когда Лунёв понял, что Автономовы опасаются, как бы он не сконфузил их пред гостями, его мысли становились стройнее.
Татьяна Власьевна хлопотала в другой комнате около стола, уставленного бутылками. Алая шёлковая кофточка ярким пятном рисовалась на белых обоях стены, маленькая женщина носилась по комнате подобно бабочке, на лице у неё сияла гордость домовитой хозяйки, у которой всё идёт прекрасно. Раза два Илья видел, что она ловкими, едва заметными знаками зовёт его к себе, но он не шёл к ней и чувствовал удовольствие от сознания, что это беспокоит её.
— Что, брат, сидишь, как сыч? — вдруг обратился к нему Кирик. — Говори что-нибудь… не стесняйся… здесь люди образованные, они, в случае чего, не взыщут с тебя.
— Судили сегодня, — сразу начал Илья громким голосом, — девушку одну, знакомую мне… она из гулящих, но хорошая девушка…
Он снова обратил на себя общее внимание, снова все гости уставились на него. Зубы Фелицаты Егоровны обнажились широкой и насмешливой улыбкой, телеграфист, закрыв рот рукою, начал покручивать усики, почти все старались казаться серьёзными, внимательно слушающими. Шум ножей и вилок, вдруг рассыпанных Татьяной Власьевной, отозвался в сердце Ильи громкой, боевой музыкой… Он спокойно обвёл лица гостей широко раскрытыми глазами и продолжал:
— Вы что улыбаетесь? Среди них есть очень хорошие…
— Есть-то есть, — перебил его Кирик, — только ты не того… не очень откровенно…
— Вы люди образованные, — сказал Илья, — обмолвлюсь — не взыщите!
В нём вдруг точно вспыхнул целый сноп ярких искр. Он улыбался острой улыбочкой, и сердце его замирало в живой игре слов, внезапно рождённых его умом.
— Украла эта девушка деньги у одного купца…
— Час от часу не легче, — воскликнул Кирик, комически сморщивши лицо, и уныло покачал головой.
— Сами понимаете, когда и как могла она украсть… а может, ещё и не украла, а подарок взяла…
— Танечка! — вскричал Кирик. — Иди сюда! Тут Илья такие анекдоты разводит…
Но Татьяна Власьевна уже стояла рядом с Ильей. Натянуто улыбаясь, она проговорила, пожимая плечиками:
— Что ж такое? Очень обыкновенно всё… ты знаешь таких историй сотни… барышень здесь нет… Но — это после… а пока — пожалуйте закусить, господа!
— Прошу! — закричал Кирик. — И я с вами закушу, хе-хе! Не фигурен каламбурчик, а весёленький…
— Аппетит возбуждает… — сказал Травкин и погладил себе горло.
Все отвернулись от Ильи. Он понял, что гости не желают его слушать, потому что хозяева этого не хотят, и это ещё более возбудило его. Вставши со стула и обращаясь ко всем, он продолжал:
— И вот судят эту девицу люди, которые, может, сами не раз пользовались ею… некоторые из них известны мне… Жуликами назвать их мало…
— Позвольте! — строго сказал Травкин, поднимая палец кверху. — Так нельзя-с! Это — присяжные заседатели… и я сам…
— Вот — присяжные! — воскликнул Илья. — Но могут ли они справедливы быть, ежели…
— Па-азвольте-с! Суд присяжных есть, так сказать, великая реформа, введённая на всеобщую пользу императором Александром вторым-с! Как можете вы подвергать поношению учреждение государственное-с?
Он хрипел в лицо Илье, и его жирные бритые щёки вздрагивали, а глаза вращались справа налево и обратно. Все окружили их тесной толпой и стояли в дверях, охваченные приятным предчувствием скандала. Хозяйка, побледнев, тревожно дёргала гостей за рукава, восклицая:
— Господа, оставим это! Право же — неинтересно! Кирик, да попроси же…
Кирик растерянно хлопал глазами и просил:
— Пожалуйста!.. ну их к богу, реформы, проформы и всю эту философию…
— Это не философия, а по-ли-ти-ка-с! — хрипел Травкин. — Люди, рассуждающие подобным образом, именуются по-ли-ти-че-ски не-благо-надёжными-с!
Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми губами на бритом лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, — это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.
— Называйте меня, как желательно вам, — вы человек образованный, но я от своего не отступлюсь!.. Разумеет ли сытый голодного?.. Пусть голодный вор, но и сытый — вор…
— Кирик Никодимович? — захрипел Травкин. — Что такое? Это-с…
Но Татьяна Власьевна просунула свою руку под его и, увлекая за собой возмущённого человека, стала громко говорить ему:
— Любимые ваши тартинки — селёдка, яйца вкрутую и зелёный лук, растёртый со сливочным маслом…
— М-да! Это — я знаю-с! — обиженно воскликнул Травкин, громко чмокнув губами. Его жена уничтожающе посмотрела на Илью и, подхватив мужа под другую руку, сказала ему:
— Не волнуйся, Антон, из-за пустяков…
А Татьяна Власьевна продолжала успокаивать дорогого гостя:
— Стерлядки маринованные с помидорами…
— Нехорошо, молодой вы человек! — вдруг обернувши голову к Илье и упираясь ногами в пол, заговорил Травкин укоризненно и великодушно. — Надо уметь ценить… надо понимать, да-с!
— А я не понимаю! — воскликнул Илья. — Оттого и говорю… Почему Петрушка Филимонов — хозяин жизни?..
Гости проходили мимо Лунёва, стараясь не коснуться его. А Кирик подошёл вплоть к нему и сказал грубо, обиженно:
— Чёрт тебя дери, болван ты — и больше ничего.
Илья вздрогнул, у него потемнело в глазах, как от удара по голове, и, крепко сжимая кулаки, он шагнул к Автономову. Но Кирик быстро отвернулся от него, не заметив его движения, и прошёл к закуске. Илья тяжело вздохнул…
Стоя в двери, он видел спины людей, тесно стоявших у стола, слышал, как они чавкают. Алая кофточка хозяйки окрашивала всё вокруг Ильи в цвет, застилавший глаза туманом.
— Мм! — мычал Травкин. — Это удивительно вкусно… удивительно!..
— Хотите перцу? — спросила хозяйка нежным голосом.
«Я тебе задам перцу!» — с холодной злобой решил Лунёв и, высоко вскинув голову, в два шага стоял у стола. Схватив чей-то стакан вина, он протянул его Татьяне Власьевне и внятно, точно желая ударить словами, сказал ей:
— Выпьем, Танька!..
Это подействовало на всех так, как будто что-то оглушительно треснуло или огонь в комнате погас и всех сразу охватила густая тьма, — и люди замерли в этой тьме, кто как стоял. Открытые рты, с кусками пищи в них, были как гнойные раны на испуганных, недоумевающих лицах этих людей.
