Книга странствий - Игорь Губерман

- Какая ж это армия!

История вторая - из Баку недавних лет. На синагоге появилась за ночь надпись на стене - русскими буквами:

"Евреи, не уезжайте, вы наши братья! А будете ехать - перережем вас, как бешеных собак".

В главу о странностях любви хотел я эту надпись поместить, но здесь она на месте тоже.

На международной конференции советологов (или славистов) это было. Двое россиян в беседе кулуарной поливали евреев, на чём свет стоит, а их безмолвно слушал советолог (или славист) из Германии. Слушал-слушал этот немец двух коллег согласный диалог, потом не выдержало сердце, и сказал как выдохнул, так страстно:

- Как я вам завидую, друзья, что вы имеете возможность говорить всё это вслух!

Всплыла история, которую люблю на выступлениях рассказывать - она как раз об отношении других народов. Мои приятели в Казани - много уже лет назад - оркестр уличных музыкантов сколотили (по содержанию того, что исполняют). И стал он одним из лучших в республике, мотаются они всё время по гастролям. Оказались как-то в небольшом городке, сыграли утреннюю репетицию в местном театрике - и вдруг сообразили, что до вечернего концерта запросто успеют выпить и отоспаться. Быстро покидали они свои нехитрые инструменты прямо в скверике возле театра, закупили выпивку и загуляли с полным удовольствием. И тут из воздуха образовался некий местный гражданин.

- Ребята, - спросил он, - это вы у нас сегодня выступаете в театре?

- Мы, - признались музыканты и певец.

- А я смотрю, вы что-то все евреи, - поинтересовался гражданин.

- У нас оркестр еврейский, - пояснили оркестранты.

- А я евреев уважаю, - оживился гражданин. - Как ни возьми хороших музыкантов - все евреи. А учёные - там математики, к примеру, химики и физики - опять евреи. Как хорошие учителя - опять евреи...

А уже вовсю разливалась по стаканам водка.

- Хотите? - предложили гражданину.

Разумеется, кивнул он головой. Взял полстакана водки и продолжил наскоро:

- А как хорошие врачи - опять евреи.

Выпил свою водку, заел ломтем колбасы, вздохнул и заключил свой монолог:

- Но хитрые, падлы!

Благодаря вековечно похожему отношению к нам других народов и еврейские праздники обрели постепенно некое общее звучание. Сын одного моего приятеля нашёл точную общую формулу проведения всех еврейских праздников. Она проста. Ведущий говорит:

- В таком-то и таком-то веке такой-то и такой-то деятель решил извести еврейский народ до единого человека. У него ничего не вышло. А теперь давайте покушаем.

О том, как раздражает даже в мелочах наша активность, расскажу короткий эпизод с актёром Леонидом Каневским (помните "Следствие ведут знатоки"? - это был пик его известности в Союзе). Он и сейчас ещё подвижен и экспансивен - в молодости он был подвижен, как ртуть, говорил громко, да ещё жестикулировал. И в киевском автобусе он как-то разговаривал с друзьями. Очевидно, ему было хорошо и увлекательно, сыпались слова и двигались, им помогая, руки. И не выдержал шофёр автобуса. Он выключил галдящее радио и замечательные в микрофон сказал короткие слова:

- Развязно себя ведёте, Соломон!

Порою удаётся уловить совсем случайно те штрихи, нюансы, отблески, что сопутствуют образу еврея в так называемом коллективном сознании. Как-то в Берлине моего приятеля попросили поговорить с некой женщиной, настырно утверждавшей, что она еврейка, и поэтому община ей должна помочь. Он согласился с ней поговорить и, прежде всего, спросил, естественно, почему она уверена, что мать её была еврейка. Потому что мать моя на пасху всегда пекла мацу, ответила женщина.

- И как же она её пекла? - спросил приятель.

- По закону, как все, - ответила женщина, - замешивала тесто, клала дрожжи...

Мой приятель чуть подёрнулся неосторожно, и женщина с готовностью сказала:

- Добавляла чуточку крови...

Я из романа своего "Штрихи к портрету" вытащу сюда одну историю, рассказанную мне старым зэком. Было это в лагере на Северном Урале где-то в начале пятидесятых годов. В бараке вечером однажды завязался спор, какой национальности людей больше всего сидит по лагерям. Кто-то немедленно сказал, что русских, но его остановили, пояснив, что следует считать в пропорции к количеству этой нации во всей империи. Тогда кто-то сказал, что грузин - ибо кавказцев было много в лагере, но разные они собой народы представляли. Опытные зэки быстро согласились, что в пропорции если считать, то более всего сидит евреев. Пожилой украинец, молча лежавший до сих пор на нарах, услыхав это согласное мнение, с омерзением сказал:

- Какая нация: всюду пролезет и своих протащит!

Эти дивные слова мне ключевыми кажутся и для споров об активности в революции, и при обсуждении количества Героев Советского Союза в войну, и для многого, многого прочего. Забавно прочитать мне было как-то (в "Нашем современнике", естественно) о периоде борьбы с космополитами и дела врачей. Немыслимые выпали евреям унижения тогда: кто испугался, кто поверил, кто воспользовался. Вся та боль, нанесенная целому народу, рассосалась и растаяла вместе со временем. И вот уже мыслитель из почтенного публицистичного дома пишет, об эпохе той вспоминая, что даже в те года, какой из списков ни возьми с лауреатами Сталинских премий - чуть не треть из них окажутся евреями - кто явный, кто не сразу угадаешь. Конечно! А куда же было деться от кошмарной этой нации, весь разум свой, все силы и усердие отдавшей этой дьявольской империи. Есть у меня одна угрюмая и еретическая убеждённость: если б Гитлер свою ненависть к евреям придержал до некоей поры, то неисчислимое количество евреев так же озаренно и старательно работали бы на Третий Рейх.

Веский довод в пользу этой мрачной убеждённости моей: нам свойственна беззаветная слиянность с духом той эпохи и того народа, где застало нас рождение и зрелость. Не случайно все века Арабского халифата, где евреи жили полноправно и спокойно, лучшие еврейские поэты и философы писали на отменном арабском языке; в Германии они такими стали немцами - достаточно назвать хотя бы Гейне, а в России так они восприняли дух разрушения во имя справедливости и счастья сразу всех, что страшно вспомнить их кошмарную активность. А понимал ли кто-нибудь из них, что обречён? Навряд ли. Так же, как они навряд ли это понимали бы, трудись они на Третий Рейх.

Отец писателя Григория Кановича, портной по профессии, с осудительным сожалением сказал о соплеменниках пронзительные слова: "Мы слишком раскаляем утюг, гладя чужие брюки". И лучше об усердии еврейском не сказал, по-моему, никто.

А что касается нашей пресловутой житейской сметки (видеть наперёд - её естественное свойство) - я только напомню, как в тридцать девятом году Жаботинский распинался в голос, объясняя польским евреям, что из Германии идёт к ним смерть, и надо уезжать куда угодно Был освистан, даже назван был фашистом сгоряча, сегодня вспоминать об этом дико и необходимо.