Мне – 65 - Юрий Никитин

Ессно, на меня смотрели с отвращением, а рассказы о бессмертии, где оно не топталось ногами, мне тут же заворачивали. Да, я допускаю, что и такая идея о бессмертии, как о его неприемлимости, может существовать в литературе, но это жутко, когда она объявляется единственно верной и вообще – единственной! С одной стороны – тоталитарная власть, с другой – эта литературная мафия, преследующая свои узкоклановые цели и растаптывающая всех, кто не поцелует кольцо на руке дона.

Да ладно-ладно, я же не указываю пальцем?

Распухли грудные железы. Боли нет, но подходит весна, а там наступят летние месяцы, когда придется снять верхнюю одежду, а у меня эти безобразные наросты…

Сходил к врачу, тот стал весьма серьезным. Позвал коллег, посовещались и немедленно переправили в институт онкологии. Там взяли анализы и довольно скоро прозвучало слово «cancer». К счастью, еще сравнительно ранняя стадия, хоть и не самая начальная. Приговор: срочно срезать обе грудные железы. Немедленно, пока не дало метастазы. Я ощутил отчаяние: а как же на пляже? Для кого-то пустяк, есть же люди, что вовек не видят моря или реки, но я родился на берегу реки, плаваю как рыба, стал мастером спорта по гребле, привык красоваться на пляже… Если сынок богатых родителей может бахвалиться отцовской машиной, то чем еще бахвалиться бедняку, как не своей мускулистой фигурой, если она есть? Но если срежут грудные мышцы, я буду настолько обезображен, что никогда-никогда уже не выйду в одних плавках на пляж, да и с женщинами… гм… хоть снова возвращайся к старым временам, когда обязательно надо было погасить свет до того, как начнешь раздевать женщину и раздеваться самому.

Сейчас, когда фигура для меня уже ничего не значит, хотя я по-прежнему поддерживаю ее в форме, я решился бы на операцию без колебаний. Ну, наверное бы, решился. Но мы все проходим через возраст, когда внешности придаем чересчур большое значение. Да что там внешности: разве не у нас в стране совсем недавно шла жестокая война за узкие брюки? Разве я не участвовал в этой войне со всем пылом и яростью, достойными лучшего применения?

Но мой дедушка умер от рака, не дожив до пенсии. Еще от рака умер дед Савка, и тоже очень рано. У моей мамы опухоль из мозга удалили сравнительно вовремя, и хотя она оглохла на одно ухо и постоянно слышит с той стороны шум, однако выжила, справилась, приспособилась к новому образу жизни, сейчас прекрасно себя чувствует. Так что рак у нас – наследственное.

Да, я отказался от операции. Даже на химию не пошел, а там же в институте глотал по два десятка одних таблеток, по два – других, чистил организм, жрал траву и молодые листья с деревьев, плюс – дикая уверенность фанатика, что со мной ничего не случится, что выживу, не умру, небо не допустит, чтобы я ушел из жизни раньше, чем совершу нечто предназначенное и предначертанное.

Не так важно, великое или малое, но главное – я не совершил, чувствую, что не совершил. Значит, я должен, я обязан жить!

Моя наглость и сверхуверенность в том, что я нужен, что без меня все мироздание застопорится, звезды перестанут вращаться, – сработали. Очень медленно опухоли начали спадать. Правда, лето пришлось пропустить: показаться на солнце – вызвать новый неконтролируемый рост опухолей, но к осени почти все пришло в норму, а зимой уже я сам не находил признаков опухолей.

Для меня главное было в том, что, как сказали бы сдвинутые на йоге, я вышел на качественно новый уровень самосознания или самообладания, уж не знаю, как вернее. На этот раз я не изнурял себя сыроедением, не так уж и чистил организм: в основном твердил себе как баран, что я – здоров, у меня все не просто великолепно, но и становится все лучше и лучше.

Это – сработало.

Читая жизнеописание Уинстона Черчилля, который курил жуткие сигары и ежедневно выпивал смертельное для нормального человека количество виски, наткнулся на интересный абзац: «…факторы, которые сумели нейтрализовать пагубные воздействия Уинстона на собственное здоровье. Это – постоянное и крайне прямое, сохранившееся на всю жизнь стремление заниматься лишь теми делами, которые его интересовали: смолоду он был в школе крепко сечен розгами, и не раз – за нежелание учить те предметы, что были чужды ему. Учителя считали его тупицей. Но зато книги, которые увлекали его, он мог читать и штудировать часами».

Все-таки приятно натыкаться на людей, достигших успеха, которые вели себя точно так же. Меня розгами не секли, но только потому, что такое наказание в советских школах уже отменили, зато оставляли на второй год, а потом вовсе исключили из школы. И тоже учителя считали меня тупицей, хотя я уже тогда знал ряд предметов лучше, чем они. И книг читал столько, что вынужден был одновременно записываться в несколько библиотек, потому что больше двух книг на руки не выдавали. И если приносил слишком рано, библиотекарь всегда намекал, что книги вообще-то надо было бы и читать тоже.

Помимо художественных книг я обожал читать научно-популярную серию, где так увлекательно рассказывали о физике, астрономии, геологии, палеонтологии, математике, о грядущих чудесах науки, как, например, дальновидение, впоследствии осуществленное и названное телевидением…

Но с точки зрения тупенького среднего человека – дурак. Одно утешение, что дураками считали и Дарвина, и Ньютона, и Линнея, а родителям их рекомендовали взять их из школ и попробовать учить чему-нибудь попроще. Например, ремеслу плотника.

Очень серьезная беда: просто физически не могу давать взятки. За всю жизнь никогда и никому не давал взяток. Как результат: в каждом издательстве, где я публиковался, при Советской власти у меня вышло только по ОДНОЙ книге. После первой полагается делиться гонораром, после этого будет открыт доступ к следующей. Нет, гарантии не будет, все равно обивать пороги, носить подарки всемогущим редакторам, лебезить и кланяться, однако доступ будет открыт, и через три-четыре года книга – возможно! – будет опубликована. Но у того, кто не делится, такая возможность закрыта навсегда.

Я так не делал. Нет, денег не жаль, я ими сорил вовсю, но, повторяю – у меня что-то с психикой: просто не мог дать взятку, рука не поднимается, язык немеет и ноги деревенеют. Вот просто не мог, и все. Не только морально, это еще как-то переборол бы… наверное, но когда рука немеет – это серьезно.

Возможно, я – единственный автор в СССР, который никогда не давал редакторам взяток за публикацию.

Почему публиковался везде, кроме Харькова? В Харькове надо давать взятку, а так послал рассказ по почте… Вроде и дал бы, да вот живу в другом городе…

Потому и копилась, крепла и разбухала сконцентрированная ненависть всего объединения издательской-писательской элиты к единственному, осмелившемуся жить не по их законам. Редакторы ненавидели и распускали порочащие слухи в отместку за то, что посмел не подчиниться их законам, писатели – что единственный оказался незапачканным, укором им всем. И потому всюду громко говорили, что Никитин – ничтожен как писатель, что это не больше чем случайно попавший в литературу сталевар, что умеет жонглировать двухпудовой гирей, но не в состоянии переставить пару слов, что за него пишут другие люди… и т.д. и т.п.